Но — попробуй снова. Эйн! Цвей! Дрей!
Тявкни что-либо умопомрачительное.
Авось барыня окажется щедрей!
"ИНЦИДЕНТ ИСЧЕРПАН"
Австрийское министерство иностранных дел
взяло обратно все выдвинутые господином
Матайя против СССР обвинения.
Советский поверенный в делах Коцюбинский
в связи с этим сообщил, что советское
правительство считает инцидент исчерпанным.
Конец спору.
Попал я, как говорится, "к шапочному разбору".
Оказывается, Матайя "по неосторожности"
Говорил как о "факте" — о "фактической возможности".
Теперь признаньем, что "возможность" не "факт",
Восстановлен нарушенный такт.
Я со своей стороны приватно
И деликатно-деликатно
Выскажу свою точку зрения:
"Инцидент исчерпан"… до его повторения.
ВСМОТРИТЕСЬ! ПРИСЛУШАЙТЕСЬ!
Привет дорогим гостям, немецким рабочим,
приехавшим к нам убедиться в несостоятельности
противосоветской клеветы, распространяемой
буржуями и их подголосками.
Мы пережили ряд отчаянных годин
В огне войны, в кольце блокады.
Отпрянули от нас проученные гады.
Но мы не вырвались досель на миг один
Из подлых, липких паутин
Зло-клеветнической осады.
Давясь отравленной слюной,
Клевещут "господа". Но особливо звонок
Лай клеветнический, протяжно-заливной,
Их пуделей ручных и комнатных болонок.
Беззубый Каутский, чьи мутные зрачки
Затмила ненависть, брюзжит и брызжет ядом
И ставит желтые, фальшивые очки
Пред пролетарским зорким взглядом.
Товарищи! Ваш взор теперь не затемнен.
Соединило нас общение живое.
Смотрите, сколько лиц под заревом знамен!
Да будет же двойным позором заклеймен,
Кто где-то в эти дни исходит в диком вое!
Смотрите, с радостью доверчивой какой
Встречает братски вас рабочая столица!
Сжимая сотни рук мозолистой рукой,
С ответной ласкою вглядитесь в эти лица!
Смотрите им в глаза, прислушайтесь к словам.
Правдивы — каждый взгляд и каждое их слово!
Здесь нет коварства, лжи, испуга, рук по швам.
Герои двух фронтов навстречу вышли вам,
Вчера — военного, сегодня — трудового.
Бойцы, свершившие в грядущее пролом,
Вот кто мишенью стал для бешеных нападок
Всей банды хищников, чьи помыслы — в былом,
И трупы чьи сметет железным помелом
Коммунистический порядок!
ПАМЯТИ МИЛОГО ДРУГА, БОЕВОГО ТОВАРИЩА
Друг, милый друг!.. Давно ль?.. Так ясно вспоминаю:
Агитку настрочив в один присест,
Я врангельский тебе читаю "Манифест":
"Ихь фанге ан. Я нашинаю".
Как над противником смеялись мы вдвоем!
"Ихь фанге ан!.. Ну до чего ж похоже!"
Ты весь сиял: "У нас среди бойцов — подъем.
Через недели две мы "нашинаем" тоже!"
Потом… мы на море смотрели в телескоп.
"Что? Видно врангельцев?" — "Не видно. Убежали".
Железною рукой в советские скрижали
Вписал ты "_Красный Перекоп_"!
И вот… нежданно-роковое
Свершилось что-то… Не пойму.
Я к мертвому лицу склоняюсь твоему
И вижу пред собой… лицо живое!
Стыдливо-целомудренный герой…
Твой образ вдохновит не одного поэта.
А я… Дрожит рука… И строк неровный строй
Срывается… И скорбных мыслей рой
Нет сил облечь в слова прощального привета!..
РАЗГАДКА
"Октябрьским" праздникам не все, не все им рады,
Не все любуются на красные парады.
В то время как одни
Восторженно встречают эти дни,
Другие предаются плачу,
Пытаясь разрешить мудреную задачу:
"Какие силы нас спасут? Какой герой?
Доколь советскую терпеть мы будем участь?
Когда же рухнет он, проклятый новый строй?
Чем объяснить его проклятую живучесть?
В чем зло? — шипят они. — Разгадка в чем?
Ну в чем?!"
Шипят, наморщивши прожухлые морщины.
А молодая жизнь играет, бьет ключом,
И "новый строй" — у новой годовщины!
Да, были времена!..
И поучительна седая старина.
"Душа" народная сегодня ли раскрыта?
От пра-пра-прадедов идет народный сказ,
В нем — поэтический показ
Простонародного мучительного быта.
Не княжьи грамоты, не летописный свод.
Что мог он записать, неграмотный народ?
С усмешкой горькою и прибауткой грустной
Он душу отводил в побаске, в сказке устной,
С искусством гения зашифровавши в ней
Мечты о красоте грядущих светлых дней.
Бывало, сколько раз бывало:
Великий государь, боярин или князь
Дремал, под пышное забравшись одеяло,
А дед-баюн, скосясь на дрыхнущее сало,
До полночи пред ним плел сказочную вязь.
Привыкнувши всю жизнь таиться и бояться,
Пред сильными ползя ползком, ложась ничком,
Мужик прикинуться умеет дурачком,
Когда над сильным он захочет посмеяться.
А в сказке был ему простор:
Он в сказке шельмовал царя и царский двор,
Бояре были все прямые остолопы,
С холопами — цари, а пред царем — холопы.
И всех — царя, бояр — дурачил кто? — сморчок,
Не фряжский принц, не князь Тверской или Смоленский,
А так — парнишка деревенский,
_Запечный богатырь, Ивашка-дурачок_!
Нет, сказка не была пустою балагурью.
И "дурь" мужицкая была особой дурью.
Ни змей-горынычей, ни окиянских бурь
Не трепетала эта дурь,
На трудный подвиг шла, на страшные мытарства,
Ныряла в глубину, взлетала в высоту,
Чтоб оттягать себе царевну-красоту
И за царевною — _полцарства_.
_Жар-птицей_ бредила, ослепши в темноте.
_Дворцы_ ей снилися — в бескрайной нищете,
Сгибаясь под господским гнетом,
Искала для борьбы _дубинку-самобой_
И, бездорожная, в лазури голубой
Летела птицей в край любой,
Обзаведясь _ковром_ — волшебным _самолетом_.
Голодною, сомлев от барского тягла,
На отдых в хижину свою она брела,
Голодною в тягло впрягалась спозаранку,
Но в сказочных своих мечтах изобрела
Усладу, _скатерть-самобранку_;
В обычай стало ей пить мертвую, когда
Дни мертвые ее из рук вон были худы,
Но песенку про то, что кончится беда,
Что где-то — поискать — _живая есть вода_,
Ей пели _гусли-самогуды_.
Порою клином ей сходилася земля,
Но оттого не став угрюмой нелюдимкой,
А сердце сказкою-утехой веселя,
Спасалася она под _шапкой-невидимкой_,
Срывалась с места, "шла вразброд"
И грела кистенем "лихой боярский род"
Под боевую перекличку: