И в злую пору одиноко
Звучал далекий голос твой.
Но перенесши все невзгоды
И взявши с бою каждый шаг,
Мы на крутых путях свободы
Вновь утвердили алый стяг.
Незыблем он на новой грани!
И наша вера велика:
— Не осквернит священной ткани
Ничья враждебная рука!
"ХРИСТОС ВОСКРЕСЕ"
У батюшки Ипата
Водилися деньжата.
Конечно, дива тут особенного нет:
Поп намолил себе монет!
Однакоже, когда забыли люди бога
И стали сундуки трясти у богачей,
Взяла попа тревога:
"Откроют, ироды, ларек мой без ключей!"
Решив добро свое припрятать повернее,
Поп, выбрав ночку потемнее,
Перетащил с деньгами ларь
В алтарь
И надпись на ларе искусно вывел мелом:
"Сей ларь — с Христовым телом".
Но хитрый пономарь,
Пронюхав штуку эту
И выудивши всю поповскую монету,
Прибавил к надписи: "несть божьих здесь телес.
Христос воскрес!"
Что пономарь был плут, я соглашусь, не споря,
Плут обманул плута — так кто ж тут виноват?
Но я боюсь, чтоб поп Ипат
Не удавился с горя.
ОСIНОВЫЙ КIЛ РАДI
Чоловiк каже: "гречка!"
Жiнка каже: "мак! мак!"
— Нехай так! Нехай так!
Нехай буде з гречки мак!
Рада каже: "самостiйность!"
Нiмець каже: "гох! гох!"
— Ох, ох, ох! Оце ж гох!
Щоб ты, бридкiй нiмець, здох!
Ждали лiта, ждалы лiта,
А прiйшла зима.
Була Рада, була Рада,
А тепер нема!
Ой ти, дядьку Мусiю,
Чи бачив ты чудасiю?
Як не бачив, подивись:
Любив нiмець Раду,
Цiлував iи колысь
Спереду и сзаду.
Цiлував и милував,
Кохав щиро, покы
Выпив всю iи красу,
Видавив всi соки.
Потiм с гетьманом Павлом
Перебив iй спину
И, проткнувши всю колом,
Кинув в домовину.
— От, тепер лежи i гнiй,
Бо була проворна.
Я ж казав тобi, дурнiй:
"Не кохай Эйхгорна!"
По заслузи маешь плату,
Голова змiнна!
Прокляне тебе, прокляту,
Трудова Вкраiна!
ТЕМНОТА
Кулак один, купив пудовую свечу,
Тем малость совесть успокоил.
А мироед другой взял да собор построил:
"Не всякому со мной ровняться по плечу!"
В синодской грамоте был подвиг сей отмечен.
Был этой грамотой, бесспорно, богачу
Рай после смерти обеспечен.
"Как смерть моя придет, — велел богач жене
И всей родне, —
Не убивайтеся по мне
И не тужите.
Застраховался я от адских мук вполне.
Вы эту грамоту в персты мои вложите!"
Что ж вышло? Померли тузы в одном году
И повстречалися… в аду!
Туз первый диву дался:
"Кого я вижу? Ну, дела!
Что ж грамота твоя? Ужель не помогла?
А ты как ею величался!
Она не стоила, выходит, и гроша!"
"Ох, — молвил туз второй, — бумага хороша,
Первеющего сорта.
Был беспременно б я в раю,
Да по душу мою
Какой-то черт прислал безграмотного черта!
Я грамоту ему, проклятому, сую,
А он, подлец, глаза таращит
И прямо в ад меня без разговору тащит!"
Недавно случай был подобный с богачом.
Оставшись ни при чем,
То-бишь ощипанный изрядно беднотою,
Он объяснял беду — "народной темнотою".
Конечно, грамота, друзья мои, важна,
Конечно, нам она вот до чего нужна,
От прошлой темноты пора нам излечиться.
Но… чтобы правильно судить о богачах,
Тем, у кого они сидели на плечах,
Не надо грамоте учиться.
МОЛОДНЯК
Годков тому, примерно, пять
Помещик некий в лес заехал погулять.
На козлах Филька красовался,
Такой-то парень — богатырь!
"Вишь, как тут заросло, а был совсем пустырь. —
Молодняком помещик любовался. —
Как, Филька, думаешь? Хорош молоднячок?
Вот розги где растут. Не взять ли нам пучок?
В острастку мужикам… на случай своеволья!"
"М-да! — Филька промычал, скосивши вбок глаза. —
М-да… розги — первый сорт…
Молоднячок… Лоза!..
Как в рост пойдут, ведь вот получатся дреколья!"
Какой же в басенке урок? Смешной вопрос.
Года всё шли да шли, — и молодняк подрос.
МАРТЫШКА
На соединенном заседании ЦИК и
Московского Совета после принятия резолюции об
усиленной работе по организации мощной
Советской армии, укреплении всех, организаций,
объединяющих широкие трудовые массы рабочих и
крестьян, о внутренней спайке и дисциплине, -
меньшевики запели похоронный марш.
Ногой баба топнула,
Дверью баба хлопнула,
С того баба рассердилась.
Что в солдаты не годилась.
Я ли, ты ли, мы ли, вы ли…
Громче, Мартов! Крепче, Дан.
Надрываясь, долго выли,
Как голодный волчий стан,
Крепко шаркали ногами,
Похоронный пели марш.
Ай да головы с мозгами!
Вместо мозгу — жалкий фарш!
Социальная кубышка,
Буржуазный винегрет.
Меньшевистская мартышка
Нарядилася в берет,
В рог трубит и машет шпагой,
Похоронный марш орет
И с безумною отвагой
Мчится… задом наперед!
БОГОМОЛКА
Монаси — чины ангельский.
У лавры Троицкой, в слободке,
Монах повадился ходить к одной молодке.
Муж со двора, монах во двор.
Зачем? Нескромный разговор.
Одначе как-то муж все шашни обнаружил
И, сцапав в добрый час духовного отца,
Уж так-то, так его утюжил:
С того и с этого конца!
То видя, всплакалась соседка-богомолка:
"Стой, стой, безбожник! Стой! С ума сошел, Миколка!
Не тронь священного лица!"
"Так я ж накрыл его с женою, шельмеца!"
"Накрыл его с женой… Подумаешь — причина!
Да ты б еще ценил, что, может, через год
Вдруг женка даст тебе приплод, —
И от кого приплод, пойми ты, дурачина:
От ангельского чина!"
Вот с богомолкою подобной и толкуй.
Не дай господь такой обзавестись хозяйкой!..
Заладит, что ни день, "Исайя, ликуй!"
С монахом снюхавшись, с Исайкой!
В БУРЖУАЗНОМ СТАНЕ
"Манчестер гардиен", помещая декларацию
гетмана Скоропадского, говорит: "Вновь
образованное украинское правительство
опирается на германские штыки. Германия во
всех оккупированных ею областях строит свой
фундамент на землевладельческих и коммерческих
кругах. До сих пор мы привыкли верить, что
буржуазные классы России являются убежденными
сторонниками союзников. Однако германцы,
видимо, думали иначе, что и доказали тем, что
в министерство Скоропадского вошли кадеты и
октябристы, представители наиболее преданных
союзникам партий".
Жулик жулика надул.
Жулик крикнул: караул!
Жулик жулика прижал.
Третий жулик прибежал.
Кто с кого и что сдерет,
Сам тут черт не разберет.
Мчит на крик со всех концов
Шайка новых молодцов:
Разгорается война.
Наше дело сторона.
ТОВАРИЩЕСКАЯ ПОДМОГА
В Москву Пегашка из села
Возок с поклажею везла,
А сзади пес Брехун трепался.
Перед заставою — не помню уж, какой —
Савраска, общий их знакомец городской,
Навстречу им попался.
"Вот на! — Пегашка ржет. — Куда ж ты это, друг?
А я к тебе, как видишь, в гости.
Да что с тобой? Тебя узнаешь-то не вдруг:
Глянь, кожа весь да кости!"
"Ох, ох, Пегашечка, — Савраска ржет в ответ, —
Жив — и за это слава богу.
Чем кормимся? Овса давно в помине нет.
Тож и сенца. Жуем солому понемногу.
Вам хорошо по деревням,
А городским коням —
Конец, коль не придет деревня на подмогу".
"В деревне, — молвила Пегашка, — знаешь, тож…
Двор со двором не схож.
Все ж, чаю, беднота, — и плохи пусть делишки, —
Кой-что для города сумеет наскрести,
А ежли богачей покрепче потрясти,
Пожалуй, сыщутся изрядные излишки!"
"Чтоб городской кормить табун? —
Хозяйский прихвостень — Брехун —
Оскалил зубы на Пегашку. —
Что вижу, больно ты щедра
Насчет хозяйского добра!"
"Отстань! — ответила Пегашка. — Неча злиться,
Не про тебя идет тут речь.
Твоя обязанность — хозяйский хлам беречь,
Моя — с товарищем последним поделиться!"
Все были улицы не так давно полны
Хозяйских прихвостней бесстыдно-злобным лаем:
Мы-де весь хлеб отнять у деревень желаем.
Кто вам поверит, Брехуны?
Рабочих мужики без хлеба не оставят,
И в селах мужики не тронут бедняков,
Но что до жадных кулаков,
Их закрома открыть заставят!