Демьян Бедный рисовал жизнь с позиций большевистской партийности, но своими индивидуально-своеобразными художественными приемами и средствами, абсолютизировать которые и превращать в непреложный канон для всей советской литературы не было никакой необходимости. Но именно это и попытались сделать некоторые критики РАППа (Российской ассоциации пролетарских писателей), выдвинув вредный по существу лозунг «одемьянивания литературы». Он был вреден потому, что творчество Демьяна Бедного абсолютизировалось и противопоставлялось всем остальным литературным направлениям. Проведение его в жизнь могло бы заглушить молодые ростки развивавшейся современной поэзии. Призыв рапповцев «одемьянить литературу» способен был лишь обеднить ее. К чести поэта надо сказать, что он первым выступил против этого лозунга, считая его неверным.
Кипучая повседневная деятельность Демьяна Бедного, стремление оперативно вмешиваться в текущие события, привычка не проходить мимо даже незначительных фактов требовали от поэта напряжения всех его сил и возможностей. Поэт работал, спешил, иногда ослабляя свою обычную требовательность к форме написанного, которое тут же незамедлительно печаталось в разных газетах и журналах. Но главное в надвигавшейся творческой драме поэта состояло в том, что он не учитывал возросшего уровня советского читателя, а в некоторых произведениях допустил грубые ошибки в освещении исторического прошлого русского народа. В печати такие произведения («Перерва», «Слезай с печки», «Без пощады», либретто «Богатырей») подверглись суровой критике. Поэт с большевистской принципиальностью самокритично признал ошибочность своих произведений, более того, он сделал все, чтобы исправить невольно допущенные промахи. Однако излишне суровая критика была перенесена потом и на самую личность поэта, что мешало, конечно, его работе.
И все же он не бросал пера даже в таких неимоверно трудных условиях. Он знал, что его «огнеприпасы» не истрачены до конца и чувствовал себя борцом.
В годину испытаний, когда фашистские войска вторглись на территорию нашей Родины, Демьян Бедный с удвоенной силой взялся за перо, он вновь считал себя солдатом. Несмотря на плохое состояние здоровья (диабет, гипертония), он с первых же дней войны попросил направить его на любой участок фронта, в любую фронтовую газету. Он готов был разделить с народом все тяготы борьбы против фашистских орд, продвигавшихся в глубь страны. В очень тяжелое время — враг стоял на подступах к Москве — поэт выступил в «Правде» (7 ноября 1941 г.) со стихотворением «Я верю в свой народ», где с «несокрушимою тысячелетней верой» писал:
Борьба кипит. Она в разгаре.
Мы разгромим врага. Не за горами дни,
Когда подвергнутся они
Заслуженной и неизбежной каре.
И поэт дожил до победы, хоть насладился ею не вполне: 25 мая 1945 г. он умер. Но он успел запечатлеть в стихах заключительные события Великой Отечественной войны («Предсмертный вой», «Окруженный Берлин», «Побежденное варварство» и др.), радость и ликование победившего народа. В одном из последних стихотворений, разоблачая идеологию фашизма, обращаясь к гитлеровцам, он с гордостью за свой народ писал, подводя итог войны:
Вы ринулись на нас, как щуки на плотву,
Но встретились в бою с народом-исполином.
Сошлось для вас пространство клином.
Вы посягнули на Москву
И поплатилися — Берлином!
Творчество Демьяна Бедного вошло в историю советской литературы как очень заметное и самобытное явление. Вместе с яркой и поистине новаторской поэзией Маяковского оно составило, при всем различии индивидуального облика этих двух крупнейших поэтов, определенный и значительный этап в истории советской поэзии. Развивая традиции Крылова, Салтыкова-Щедрина и Некрасова, Демьян Бедный внес большой и своеобразный вклад в литературу, вклад сатирика советской эпохи, певца рабочих масс. Глубокая партийность творчества, органически спаянная с народностью содержания и формы, характеризует лучшие произведения этого выдающегося пролетарского поэта. Однако его произведения имеют не только историческое значение, они представляют живой, познавательный и эстетический интерес для современного читателя.
Н. Осьмаков
О ДЕМЬЯНЕ БЕДНОМ, МУЖИКЕ ВРЕДНОМ
Поемный низ порос крапивою;
Где выше, суше — сплошь бурьян.
Пропало всё! Как ночь, над нивою
Стоит Демьян.
В хозяйстве тож из рук всё валится:
Здесь — недохватка, там — изъян…
Ревут детишки, мать печалится…
Ох, брат Демьян!
Строчит урядник донесение:
«Так што нееловских селян,
Ваш-бродь, на сходе в воскресение
Мутил Демьян:
Мол, не возьмем — само не свалится, —
Один конец, мол, для крестьян.
Над мужиками черт ли сжалится…»
Так, так, Демьян!
Сам становой примчал в Неелово,
Рвал и метал: «Где? Кто смутьян?
Сгною… Сведу со света белого!»
Ох, брат Демьян!
«Мутить народ? Вперед закается!..
Связать его! Отправить в стан!..
Узнаешь там, что полагается!»
Ась, брат Демьян?
Стал барин чваниться, куражиться:
«Мужик! Хамье! Злодей! Буян!»
Буян!.. Аль не стерпеть, отважиться?
Ну ж, брат Демьян!..
1909
* Бывает час: тоска щемящая *
Мысль изреченная есть ложь.
Бывает час: тоска щемящая
Сжимает сердце… Мозг — в жару…
Скорбит душа… Рука дрожащая
Невольно тянется к перу…
Всё то, над чем в часы томления
Изнемогала голова,
Пройдя горнило вдохновения,
Преображается в слова.
Исполненный красы пленительной,
И буйной мощи, и огня,
Певучих слов поток стремительный
Переливается, звеня.
Как поле, рдеющее маками,
Как в блеске утреннем река,
Сверкает огненными знаками
Моя неровная строка.
Звенит ее напев рыдающий,
Гремит призывно-гневный клич,
И беспощаден взмах карающий Руки,
поднявшей грозный бич.
Но — угасает вдохновение,
Слабеет сердца тетива:
Смирив нестройных дум волнение,
Вступает трезвый ум в права,
Сомненье точит жали острые,
Души не радует ничто.
Впиваясь взором в строки пестрые,
Я говорю: не то, не то…
И, убедись в тоске мучительной,
Косноязычие кляня,
Что нет в строке моей медлительной
Ни мощи буйной, опьянительной,
Ни гордой страсти, ни огня,
Что мой напев — напев заученный,
Что слово новое — старо,
Я — обессиленный, измученный,
Бросаю в бешенстве перо!
1909
СОНЕТ
В родных полях вечерний тихий звон, —
Я так любил ему внимать когда-то
В час, как лучи весеннего заката
Позолотят далекий небосклон.
Милей теперь мне гулкий рев и стон,
И мощный зов тревожного набата:
Как трубный звук в опасный бой — солдата,
Зовет меня на гордый подвиг он.
Средь суеты, средь пошлости вседневной
Я жду, когда, как приговор судьбы,
Как вешний гром, торжественный и гневный,
В возмездья час, в час роковой борьбы,
Над родиной истерзанной и бедной
Раскатится набата голос медный.
1911
КУКУШКА
Кукушка,
Хвастливая болтушка,
Однажды, сидя на суку,
Перед собранием кукушечьим болтала
О чем попало,
Что ни взбрело в башку.
Сначала то да се, по общему примеру:
Врала, да знала меру.
Но под конец — поди ж ты! — соврала,
Что видела орла.
«Орла! Ведь выпадет же случай! —
Кукушки все тут в крик наперебой. —
Скажи ж скорей, каков орел собой?
Чать, туча тучей?!»
«Ну, это — как кому, — хвастуньи был ответ, —
Особого в орле, пожалуй, мало.
По мне, так ничего в нем нет,
Чего бы нам недоставало:
Те ж когти, клюв и хвост,
Почти такой же рост,
Подобно нам, весь сер — и крылья и макушка…
Короче говоря,
Чтоб слов не тратить зря:
Орел — не более как крупная кукушка!»
_______
Так, оскорбляя прах бойца и гражданина,
Лгун некий пробовал на днях морочить свет,
Что, дескать, обсудить — так выйдет всё едино,
И разницы, мол, нет:
Что Герцен — что кадет,
1912
ЗВЕЗДА
Почти каждый номер газеты «Звезда» конфискуется.
Ученым Энебо открыта близ созвездия Близнецов новая звезда.
Куда ни кинь, везде беда!
Прикосновенно стало небо!
Узнав, что некиим Энебо
Открыта новая звезда,
Вскипело грозное начальство:
«Еще Звезда!
Ведь вот нахальство!
Ну что ж тут долго толковать?
Конфисковать!!»
1912
«ТРИБУН»
Трибуна славного, любимца муз и граций,