МОЕМУ БРАТУ ДЖОРДЖУ[42]
Как много за день видел я чудес!
Прогнало солнце поцелуем слезы
С ресниц рассвета, прогремели грозы,
И высился в закатном блеске лес.
5 И моря в необъятности небес
Пещеры, скалы, радости, угрозы
О вековечном насылали грезы,
Колебля край таинственных завес.
Вот и сейчас взгляд робкий с вышины
10 Сквозь шелк бросая, Цинтия таится,
Как будто средь полночной тишины
Она блаженства брачного стыдится...
Но без тебя, без дружеских бесед
Мне в этих чудесах отрады нет.
К *** («КОГДА БЫ СТАЛ Я ЮНОШЕЙ ПРЕКРАСНЫМ...»)[43]
Когда бы стал я юношей прекрасным,
Тогда бы вздохами пленить я мог
Твой нежный слух — и в сердце уголок
Завоевал бы обожаньем страстным.
5 Но не сразить мечом, мне неподвластным,
Соперника: доспехи мне невпрок;
Счастливым пастухом у милых ног
Не трепетать мне перед взором ясным.
Но все ж ты пламенно любима мною —
10 И к розам Гиблы,[44] что таят вино
Росы пьянящей, шлешь мои мечтанья:
В полночный час под бледною луною
Из них гирлянду мне сплести дано
Таинственною силой заклинанья.
СОНЕТ, НАПИСАННЫЙ В ДЕНЬ ВЫХОДА МИСТЕРА ЛИ ХЕНТА ИЗ ТЮРЕМНОГО ЗАКЛЮЧЕНИЯ[45]
Что из того, коль — честен, прям и смел —
Наш добрый Хент в темницу заточен?
Душой бессмертной там свободен он,
Взмывая птицей в солнечный предел.
5 Нет, баловень величья! Не хотел
Он ждать, пока ключей раздастся звон:
В тюрьме он был простором окружен...
С тем счастьем твой сравнится ли удел?
И, в странствиях измерив даль и близь,
10 Со Спенсером он собирал цветы,
И с Мильтоном он уносился ввысь
И вдохновенные стремил мечты
К своим владеньям. Ты же устрашись:
В толпе льстецов чем будешь славен ты?
«КАК МНОГО СЛАВНЫХ БАРДОВ ЗОЛОТЯТ...»[46]
Как много славных бардов золотят
Пространства времени! Мне их творенья
И пищей были для воображенья,
И вечным, чистым кладезем отрад;
5 И часто этих важных теней ряд
Проходит предо мной в час вдохновенья,
Но в мысли ни разброда, ни смятенья
Они не вносят — только мир и лад.
Так звуки вечера в себя вбирают
10 И пенье птиц, и плеск, и шум лесной,
И благовеста гул над головой,
И чей-то оклик, что вдали витает...
И это все — не дикий разнобой,
А стройную гармонию рождает.
ДРУГУ, ПРИСЛАВШЕМУ МНЕ РОЗЫ[47]
Бродил я утром по лугам счастливым;
Когда вспорхнувший жаворонок рад
Рассыпать вдруг росинок мириад,
Мерцающих дрожащим переливом;
5 Когда свой щит с узором прихотливым
Подъемлет рыцарь, — мой приметил взгляд
Куст диких роз, что волшебство таят,
Как жезл Титании в рывке ревнивом.
Я упоен душистой красотой
10 Бутонов — им на свете нет сравненья,
И душу мне подарок щедрый твой
Наполнил, Уэллс, восторгом утешенья:
Мне прошептал хор лепестков живой
О дружбе истинной и счастье примиренья.
К ДЖ. А. У.[48]
С улыбкой нимфы голову склонив,
Взгляд искоса бросаешь незаметный.
В какой всего милей ты миг заветный?
Когда речей затейливый извив
5 Твоих так сладок? Иль влечет призыв
Безмолвной мысли, для других запретной?
Иль когда в поле, встретив луч рассветный,
Щадишь цветы, хоть шаг твой тороплив?
Иль слушаешь, уста приоткрывая?
10 Задумчива, печальна, весела,
Ты — разная, и нравишься — любая:
Такой тебя природа создала.
Пред Аполлоном Грация какая
Подруг очарованьем превзошла?!
К ОДИНОЧЕСТВУ[49]
Пусть буду я один, совсем один,
Но только не в угрюмой тесноте
Стен городских, а там — среди вершин,
Откуда в первозданной чистоте
5 Видны кристальность рек и блеск долин;
Пусть мне приютом будут тропы те,
Где лишь олень, прыжком качнув жасмин,
Вспугнет шмеля, гудящего в кусте.
Быть одному — вот радость без предела,
10 Но голос твой еще дороже мне:
И нет счастливей на земле удела,
Чем встретить милый взгляд наедине,
Чем слышать, как согласно и несмело
Два близких сердца бьются в тишине.
МОИМ БРАТЬЯМ[50]
Пылает оживленно наш очаг,
Потрескивают угольки уютно,
И чудится сквозь этот шорох смутный
Богов домашних осторожный шаг.
5 Пока я рифмы не найду никак,
Мечтой по свету странствуя беспутно,
Листаете вы книгу поминутно,
Душевных тягот разгоняя мрак.
Мы празднуем твой день рожденья, Том,
10 В спокойствии и братском единенье!
Да протекут все наши дни в таком
Покое тихом, как одно мгновенье!
И, призваны Всевышним, обретем
Мы вечный мир в ином предназначенье.
«ЗОЛ И ПОРЫВИСТ, ШЕПЧЕТСЯ ШАЛЬНОЙ...»[51]
Зол и порывист, шепчется шальной
Осенний ветер в облетевшей чаще,
С небес созвездья льют свой свет дрожащий,
А я в пути — и путь неблизок мой.
5 Еще нескоро я приду домой,
Но нипочем мне холод леденящий,
Тревожный сумрак, всюду сторожащий,
И шорох листьев в тишине ночной.
СОНЕТ («ТОМУ, КТО В ГОРОДЕ БЫЛ ЗАТОЧЕН...»)[54]
Тому, кто в городе был заточен,
Такая радость — видеть над собою
Открытый лик небес и на покое
Дышать молитвой, тихой, точно сон.
5 И счастлив тот, кто, сладко утомлен,
Найдет в траве убежище от зноя
И перечтет прекрасное, простое
Преданье о любви былых времен.
И, возвращаясь к своему крыльцу,
10 Услышав соловья в уснувшей чаще,
Следя за тучкой, по небу скользящей,
Он погрустит, что к скорому концу
Подходит день, чтобы слезой блестящей
У ангела скатиться по лицу.
СОНЕТ, НАПИСАННЫЙ ПОСЛЕ ПРОЧТЕНИЯ ГОМЕРА В ПЕРЕВОДЕ ЧАПМЕНА[55]
Бродя среди наречий и племен
В сиянье золотом прекрасных сфер,
В тиши зеленых рощ, глухих пещер,
Где бардами прославлен Аполлон,
5 Я слышал о стране былых времен,
Где непреклонно властвовал Гомер,
Но лишь теперь во мне звучит размер,
Которым смелый Чапмен вдохновлен.
Я звездочет, который видит лик
10 Неведомой планеты чудных стран;
А может быть, Кортес[56] в тот вечный миг,
Когда, исканьем славы обуян,
С безмолвной свитой он взошел на пик
И вдруг увидел Тихий океан.
ПРИ РАССТАВАНИИ С ДРУЗЬЯМИ РАННИМ УТРОМ[57]
На ложе из цветов вручите мне
Перо златое, чистую страницу,
Белее нежной ангельской десницы,
Что к струнам арфы льнет в голубизне.
5 Пусть предо мной, как в праздничной стране,
Толпа сопровождает колесницу
Дев радостных, одетых в багряницу,
Стремящих взоры к ясной вышине.
Пусть музыкой наполнится мой слух,
10 А если звуки стихнут, замирая,
Пускай стихов раздастся дивный глас.
К таким высотам вознесен мой дух,
Такие чудеса провидит рая,
Что тягостно быть одному сейчас.
К ХЕЙДОНУ[58]
Любовь к добру, возвышенность души
И ревностное славы почитанье
Живут в сердцах людей простого званья
И в шуме улиц, и в лесной тиши.
5 У мнимого неведенья, в глуши
Самоотверженность найдет признанье
И заклеймит бесстыдное стяжанье.
Награбившее нищие гроши.
Великой цели предан непреклонно,
10 Обрушит гений справедливый гнев
На выпады корысти оскорбленной
И стадо алчное загонит в хлев,
Хвалой соотчичей превознесенный,
Гоненья злобной Клеветы презрев.
К НЕМУ ЖЕ[59]
Великие живут и среди нас:
Один, с природой слитый воедино,
Озерный край с вершины Хелвеллина[60]
Вбирает сердцем, не смыкая глаз;
5 Другой — с улыбкою ведет рассказ,
В цепях хранил он стойкость гражданина;
И третий — тот, чьей кистью исполина
Как будто движет Рафаэля глас.
Век новый в настоящее шагнул,
10 И многие вослед за ним пришли
Вложить иное сердце в мирозданье
И пульс иной. Уже могучий гул
Донесся внятно с торжища вдали...
Народы! Вслушайтесь, тая дыханье.
КУЗНЕЧИК И СВЕРЧОК[61]
Вовеки не замрет, не прекратится
Поэзия земли. Когда в листве,
От зноя ослабев, умолкнут птицы,
Мы слышим голос в скошенной траве
5 Кузнечика. Спешит он насладиться
Своим участьем в летнем торжестве,
То зазвенит, то снова притаится
И помолчит минуту или две.
Поэзия земли не знает смерти.
10 Пришла зима. В полях метет метель,
Но вы покою мертвому не верьте.
Трещит сверчок, забившись где-то в щель,
И в ласковом тепле нагретых печек
Нам кажется: в траве звенит кузнечик.
К КОСТЮШКО[62]
Костюшко! Меж прославленных имен,
Как дум высоких нива золотая,
Блестит твое, гармониями рая.
Хоралом сфер земной тревожа сон.
5 И там, из туч прорвавшись в небосклон,
Где имена бессмертные, блистая,
Чаруют слух, как музыка святая,
Где каждому воздвигнут звездный трон,
Оно пророчит, что настанет час —
10 И добрый дух повеет над землей, —
Тогда с мужами древности, с Альфредом
Туда, туда, где правит Бог живой,
Всемирным гимном призовешь ты нас —
К Великому, чей лик еще неведом.
«БЛАГОСЛОВЕННА АНГЛИЯ! ВОВЕК...»[63]
Благословенна Англия! Вовек
Другой земли для счастья нам не надо;
О чем еще мечтать, дыша прохладой
Ее лесов, ее небыстрых рек?
5 Но иногда мне мыслится побег
К долинам италийским; и громады
Суровых Альп мои объемлют взгляды,
И их слепит вершин алмазный снег.
Благословенна Англия! Нежны
10 Ее простые дочери, безмолвны
Их ласки, а глаза, как день, ясны...
Но иногда я грежу о других —
Чей глубже взгляд — и слышу пенье их,
И нас несут полуденные волны...
СОН И ПОЭЗИЯ[64]
На ложе я лежал — сон не смежал
Мне вежды. Но зачем же я не мог
Вкусить свой отдых в отведенный срок —
Не ведаю. Болезнь не одолела
Мой дух; недуг мое не мучил тело.
Что благостнее ветра в летний зной?
Что услаждает больше, чем покой,
Который нам несет пчелы жужжанье
И лепестков призывное дрожанье?
5 Что сладостней полян, где расцвели
Букеты роз от глаз людских вдали?
Целебнее, чем тишина в долинах,
И сокровеннее гнезд соловьиных?
Что безмятежней, трепетней, нежней,
10 Чем взор Корделии? В чем суть ясней?
Сон, только сон! Ты веки нам смежаешь
И нежной колыбельной усыпляешь,
Качаешь, мягко нам подушки взбив,
Венок из маков и плакучих ив.
15 Красавицам мнешь кудри золотые.
Всю ночь секреты слушаешь чужие,
А поутру твой гений жизнь вернет
В те взоры, что приветствуют восход.
Но что Поэзии непостижимей?
20 Ты горных рек свежей, неудержимей,
Прекрасней лебединого крыла
И царственней, чем мощный взлет орла!
К чему сравненья той, что несравненна?
В ней слава, лучезарна и нетленна,
25 И мысль о ней так трепетно-свята,
Что отступают тлен и суета.
То дальним громом среди гор грохочет,
А то в подземной глубине клокочет,
То сладким шепотом замрет вдали,
30 Как тайны нераскрытые земли,
Чьи вздохи внятны в гулком отдаленье.
Мы к небу устремляем взор в моленье:
Там жаждем видеть лучезарный свет
Иль слышать приглушенный гимн побед.
35 Венок из лавров ветры там качают, —
Он только в смертный час нас увенчает.
Но радуйся: из сердца рвется вдруг
Небесно-чистый вдохновенный звук,
Творца всего земного достигает
40 И в шепоте горячем замирает.
Кто видел солнце светлое хоть раз
И тяжесть туч, кто в лучезарный час
Перед творцом изведал очищенье,
Тот знает высшее души горенье,
45 И слух его не стану я опять
Рассказом о прозренье утомлять.
Поэзия! Я страстный твой ревнитель,
Хотя пока совсем безвестный житель
Твоих небес. Что ж, на верху горы
50 Колени преклонить до той поры,
Пока в величьи славном и в сияньи
Не стану чутким эхом мирозданья?
Поэзия! Пером тебе служить
Хочу, хотя еще не вправе жить
55 На небесах твоих. Молю я ныне:
Дай причаститься мне твоей святыне,
Пьянящим духом на меня дохни,
В блаженстве дай свои закончить дни.
Мой юный дух пусть за лучами солнца
60 К жилищу Аполлона ввысь несется
И станет юной жертвой. Хмель густой
Цветущих лавров мне навеет рой
Видений, чтоб тенистый уголок
Стать вечной книгою моею мог;
65 Я списывал бы целые страницы
О листьях и цветах, о взлете птицы
Порывистом, об играх нимф лесных,
О ручейках, о девах молодых.
Стихи такие сладостные — чудо,
70 Они звучат, наверное, оттуда,
С небес. В моем камине над огнем
Порхают тени. Вот уже кругом
Великолепный дол открылся взгляду,
Я там брожу, как по аллеям сада,
75 В тени блаженной, и когда найдет
Мой взор в долине сей волшебный грот
Иль холм, чью зелень нежные цветы
Прикрыли тонким слоем пестроты, —
Все запишу — и охвачу я глазом,
80 Все, что вберет мой человечий разум.
И стану я могучим, как титан,
Которому весь мир владеньем дан:
Вдруг пара крыльев прорастет могучих —
И понесет к бессмертию сквозь тучи.
85 Стой! Поразмысли! Жизнь — лишь день; он.
Лишь капелька росы — обречена
На гибель скорую, когда, катясь,
С вершины дерева сорвется в грязь.
Индеец спит, пока его пирогу
90 Заносит к смертоносному порогу.
Зачем такой печальный слышен стон?
Жизнь — розы нераскрывшийся бутон,
История, что мы не дочитали,
Предчувствие приподнятой вуали;
95 Лишь голубь в ясном небе летним днем,
Мальчишка, что катается верхом
На ветке вяза.
Мне бы лет двенадцать,
Чтоб мог в твоих я тайнах разобраться,
Поэзия! Я в этот краткий срок
100 Души стремленья выполнить бы смог.
Тогда сумею посетить те страны,
Что вижу вдалеке, и из фонтана
Попробую прозрачного питья.
Сначала в царство Флоры с Паном я
105 Скользну. Прилягу отдохнуть в траву,
Румяных яблок на обед нарву,
Найду в тенистых рощах нимф игривых.
Похищу поцелуи с губ пугливых,
Коснусь я рук — и белых плеч потом —
110 Почувствую укус... Но мы поймем
Друг друга в этом благодатном месте
И сказку жизни прочитаем вместе.
Научит нимфа голубя, чтоб он
Крылом тихонько овевал мой сон,
115 Другая, грациозно приседая,
Подол зеленый чуть приподнимая,
Вдруг в танце закружит — то тут, то там,
Деревьям улыбаясь и цветам.
А третья за собой меня поманит
120 Сквозь ветки миндаля — и зелень станет
Для нас блаженным сказочным ковром,
А мы, как две жемчужины, вдвоем
В одной ракушке...
Неужели нужно
Покинуть этот мирный край жемчужный?
125 Да! Должен я спешить: зовет труба
Туда, где бури, страсти и борьба
Людских сердец. Я вижу колесницу
Над скалами, где бирюза искрится,
Белеет пена в гривах скакунов,
130 Возница ждет среди крутых ветров.
По краю тучи скакуны несутся,
Гремят колеса, гривы буйно вьются;
Вот ближе звонкий перестук копыт,
И колесница вниз с холма скользит,
135 Стволы качает ветер, в них резвится,
С деревьями беседует возница,
И странным откликом звучат в горах
Восторг и стон, благоговенье, страх.
Чу! Полнится неясными тенями
140 Пространство сумрачное меж дубами,
Под музыку несется кто-то вскачь, —
Я слышу голоса, и смех и плач.
Кто сжал в гримасе рот, а кто руками
Закрыл лицо; у тех во взоре пламя;
145 А те, улыбкой освещая взор,
Спешат зловещей тьме наперекор.
Те озираются, а эти вверх глядят, —
Их тысячи — все движутся не в лад.
Вот дева мчится — щеки рдеют в краске,
150 Смешались локоны в их буйной пляске.
Всех слушает таинственный возница,
Все пристальнее вглядываясь в лица.
Как ветер гривы скакунам колышет![66]
Ах, знать бы мне, что сей возница пишет!
155 Теней — и колесницы — след исчез
В неясном свете сумрачных небес.
Реальность кажется реальней вдвое,
Как мутная река, она с собою
В ничто уносит душу. Но опять
160 Видение я стану воскрешать:
Таинственная эта колесница
Торжественно по свету мчится, мчится...
Неужто нет в нас ныне прежних сил,
Чтоб выше дух фантазии парил?
165 Где скакуны, что понесут нас смело
По облакам, свое свершая дело?
Нет больше тайн? Изучены эфир
И нераскрытой почки нежный мир?
Юпитера суровое веленье —
170 И нежное зеленое цветенье
Лугов альпийских? Был алтарь святой
На этом острове. И песне той,
Что здесь царила, гармоничной, плавной,
С тех пор на свете не бывало равной.
175 Планете уподобясь, мощный звук
По пустоте свершал за кругом круг.
Искусство муз во времена былые
Ценилось выше: кудри золотые
Расчесывали музы круглый год
180 И пели, заслужив за то почет.
Что ж, это все забыто? В самом деле?
Невежество и варварство хотели,
Чтоб Аполлон мучительно краснел
За жалкий царства своего удел.
185 Кто оседлал картонную лошадку,
Тот полон был уверенности сладкой:
Под ним — Пегас. О, дерзостный обман!
Ревут ветра, взметнулся океан, —
Но вы глухие. Бездна голубая
190 Раскрыла грудь свою. Роса, сверкая,
В ночи скопилась — и в рассветный час
Она разбудит утро — но не вас.
Бесчувственные к истинной природе,
Вы слепы, вы подвластны только моде,
195 Ваш сломан компас, заржавел секстант
И сгинул заблудившийся талант.
Притом вы, дерзкие, других учили
Прокладывать стихов негодных мили.
Бездарностей несметное число
200 Спокойно превратили в ремесло
Поэзию. И даже Аполлона
Подвергли поношенью исступленно, —
И сами не заметили того;
Лишь в узкой мерке мнилось торжество,
205 Виднелось меж девизов устарелых
Лишь имя Буало.[67]
Но вы, кто смело
Парит в сиянье голубого дня
И чье величье радует меня,
Почтеньем робким душу наполняя, —
210 Здесь начертать святые имена я
Не смею. Разве Темзы скорбь и муть
Приносят радость вам когда-нибудь?
Неужто вы над Эйвоном[68] в печали
Не собирались, слез не проливали?
215 Сказали ль вы последнее «прости»
Краям, где лаврам больше не расти?
Или остались с духом одиноким,
Кто, юность краткую воспев, с жестоким
Столкнулся миром и угас? Но нет,
220 Не надо думать мне о веке бед!
Наш век — светлее: свежими цветами
Вы нас теперь благословили сами.
Аккорды в хрустале озерных вод —
Их в черном клюве лебедь нам несет.
225 А из густых лугов светло и гордо
Летят в долину звучные аккорды
И плавно растекаются по ней.
Свирель поет отчетливей, звучней, —
Вы счастливы и лучезарны стали...[69]
230 Все это так; но вот затрепетали
В тех сладких песнях странные грома:
С величием смешалась Мощь сама.
Но ведь, сказать по правде, эти темы —
Дубинки, а поэты-Полифемы
235 Тревожат ими море. Вечный свет —
Поэзия, ей иссяканья нет.
Тихонько мощь в ней дремлет, и могли бы
Ее бровей изящные изгибы
Очаровать. Ее не грозен вид —
240 Она лишь мановением царит.
Хоть родилась от муз, но эта сила —
Лишь падший ангел; вмиг бы своротила
Деревья с корнем; саван, черти, тьма
Ту силу радуют, ее сама
245 Изнанка жизни, тернии питают;
О силе помня, часто забывают
Поэзии живительный итог:
Дать утешенье и ввести в чертог
Высокой мысли.
Я ликую все же:
250 Ведь семя горькое дать может тоже
Прекрасный гордый мирт. И в нем найдут
Лесные пташки благостный приют,
И крылья их захлопают над сенью,
Наполнят воздух щебет их и пенье!
255 От терниев густых очистим ствол,
Чтобы оленей выводок нашел
С цветами дикими ковер из дерна,
Когда отсюда мы уйдем покорно.
Пускай ничто не будет здесь грозней,
260 Чем вздох влюбленного в тени ветвей,
Взволнованней, чем безмятежный взгляд
Над книгой, чьи страницы шелестят,
И трепетней, чем склоны травяные
Холмов. О вы, надежды золотые!
265 Там, где царят покои и тишина,
Воображенью будет не до сна.
Среди поэтов только тот король,
Кто горестных сердец утишит боль.
Дожить бы до поры блаженной этой!
270 Не скажут ли, что на венец поэта
Я тщетно мечу; что в бесславный миг
Лицо мне лучше спрятать от других?
Склонись, мальчишка жалкий и плаксивый,
Пока не грянул гром велеречивый!
275 Нет! Если спрячусь — только в угол тот,
Где свет Поэзии сильней блеснет.
А если я умру, тогда... Ну, что же:
Под сенью тополей меня положат,
И надо мною зашумит трава,
280 И начертают добрые слова...
Но прочь печаль! Ведь тот еще не знает
Отчаянья, кто мудро притязает
Достигнуть высшей цели бытия
И жаждет этого. Пусть даже я
285 Наследства мудрого совсем не стою,
Не властен над ветров шальной игрою,
Пусть мне не сделать темный дух людей
Открытее, прекрасней и светлей, —
Но где-то на окраине земли
290 Свет мудрости мерцает мне вдали,
Поэзии секреты открывая.
Моя свобода там, я это знаю.
Мне так же цель поэзии ясна,
Как то, что чередой идут весна
295 И лето, осень сменится зимою;
Как то, что шпиль церковный надо мною
Сквозь облака пронзает синеву.
Нет, я ничтожным трусом прослыву,
Коль дрогнет малодушно хоть ресница
300 И скрою то, что ясно, как денница.
Пусть я шальным безумцем поскачу
Над пропастью, пусть жаркому лучу
Дам растопить дедаловские крылья
И рухну вниз — в Икаровом бессилье.
305 Но разум успокоиться велит.
Вдали в тумане океан блестит;
Усыпан островками, бесконечен...
Как труд мой долог, безнадежен, вечен!
Ужель измерить эту ширь дерзну,
310 Смиренно отреченье не шепну
И не скажу: нет, невозможно это!
Нет, невозможно!
Робких мыслей светом
Я стану жить. И странный опыт мой
Пусть завершится кроткой тишиной.
315 Пусть не могу сейчас прогнать тревогу,
Я в сердце дружеском найду подмогу!
Ведь братством, честью, дружеством щедра
Тропа людская к торжеству добра.
Биенье сердца, породив сонеты,
320 Их направляет в голову поэта.
Родятся рифмы в звонкой тишине
И празднично ликуют в вышине,
Как бы посланье из грядущей дали,
Как книга, что с уютной полки сняли,
325 Чтоб завтра вместе радоваться ей
И наслаждаться светом прежних дней.
Едва пером вожу: мелодий стаи,
По комнате, как голуби порхая,
Напоминают о восторге дня,
330 Когда впервые тронули меня.
Мелодии все крепнут — и вот-вот
Отправятся в пленительный полет
И образов пробудят вереницу:
Вакх выпрыгнет из легкой колесницы,
335 На Ариадну взор он устремит,
Ему ответит жар ее ланит.
Так звучные слова я вспоминаю,
Когда альбом рисунков раскрываю
И сквозь прозрачность невесомых строк
340 Струится мирных образов поток:
Вот лебедь в камышах густых таится,
А вот вспорхнула из кустов синица.
Вот бабочка. Раскинула крыла,
Приникла к розе — и насквозь прожгла
340 Ее земная радость. Снова, снова
Я извлекаю множество такого
Из памяти — но не забыть бы мне
О маками увитом тихом сне.
Он рифмы мне подсказывает споро
350 И властен шумно-дружеские хоры
Блаженной тишиною заменить.
Я об ушедшем дне могу грустить,
О радостях его, в своей постели.
То был поэта дом[70] — ключи звенели
355 От храма радости. Из темноты
Чуть виделись знакомые черты
Поэтов прошлого. Мертвы и зыбки
Их мраморно-холодные улыбки.
Как счастлив тот, кто будущим векам
360 Свою вверяет славу. Были там
Сатиры, фавны — резвыми прыжками
Сквозь листья устремились за плодами
Созревшими. Вот храм передо мной,
Вот по траве беспечною гурьбой
365 Проходят нимфы — и рукою белой
Одна из них уже почти задела
Луч солнца. А на полотне другом
Склонились сестры — и глядят вдвоем
На робкие движения ребенка.
370 Вот нимфы вместе слушают, как звонко
Пастушья дудка на лугу поет.
Вот нимфа покрывало подает,
Чтоб вытерлась купальщица-Диана,
И кончик покрывала непрестанно
375 Трепещет и соседствует с водой:
Так океанский пенистый прибой
Бросает белизну свою на скалы,
Чтобы она вдоль брега трепетала,
А после, пенной влагой поиграв,
380 Ее развеет по ковру из трав.
Покорно Сафо[71] голову склонила,
Полуулыбка на устах застыла,
В чертах ее покой: давно сошла
Печать угрюмых дум с ее чела.
385 Вот рядом мраморный Альфред Великий
С сочувствием и жалостью на лике
К терзаньям мира. Вот Костюшко — он
Страданьем благородным изможден.
А вот Петрарка в рощице зеленой,
390 Явленьем Лауры вновь потрясенный.
Счастливцы! Мощных крыльев гордый взлет
Им виден. Лик Поэзии сверкнет
Меж ними — и пред ней такие дали,
Куда проникнуть я смогу едва ли.
395 Но мысль о них меня лишала сна,
И мысль о них, и лишь она одна,
Во мне питала вспыхнувшее пламя...
Рассвет своими ранними лучами
Коснулся глаз, врасплох застав меня, —
400 Я встал навстречу разгоранью дня.
Я за ночь отдохнул, стал разум светел.
Готов приняться я за строки эти,
И, как они ни выйдут, я — творец,
Они мне сыновья, я им — отец.