Ты меня не утешишь свободой,
И в великом терпенье любви
Всею синей и белой природой
Ты ложишься на плечи мои.
Как снежит… И стою я под снегом
На мосту, между двух фонарей,
Как под плачем твоим, как под смехом,
Как под вечной заботой твоей.
Всё играешь, метелишь, хлопочешь.
Сжалься же наконец надо мной —
Как-нибудь, как угодно, как хочешь,
Только дай разминуться с зимой.
76. «Я приоткрыл забытый ларь в углу…» Перевод Г. Цагарели
Я приоткрыл забытый ларь в углу,
И стариной пергаменты пахнули.
Казалось мне, что дней осенних мглу
Ловлю, как аромат травы в июле.
Век золотой — под грузом древних книг
В простых строках, в листах желтее меда.
Пытливый взор в минувшее проник,
Как солнца луч сквозь сумрак непогоды.
Читаю с грустью: «Мирная страна
Меж двух морей с землею благодатной…»
Мне с песней колыбельною дана
Печаль и скорбь о жизни невозвратной.
Листаю книги. Льется блик свечи,
Колеблемой крылами серафима.
Проносятся седых веков смерчи,
А в зеркале рассвет скользит незримо.
77. Осенний фрагмент. Перевод И. Дадашидзе
Когда так печально успенье природы
И палые листья шуршат за порогом,
Сжимается сердце, грустя ненароком,
Весну поминая под шум непогоды.
Всё сумрачней небо под вдовьей вуалью,
И солнце отходит во тьму безвозвратно,
И мнится: бредут вечереющей далью
Два смутных виденья сквозь отсвет заката,
Кого я припомнил с неясной тоскою,
Пока они кружат в тумане бездомно:
Того, кто стремился к любви всей душою
И с нею не встретился в мире огромном?
Того ль, кто, палимый страстями, как зноем,
Раздаривал душу свою без остатка,
И сердце стучало призывно и сладко,
Как ливень стучится по крышам весною?..
Но юность, мелькнув, как зарница ночная,
Угасла, и гуще надвинулись тени,
Лишь хриплого ветра труба жестяная
Одна отпевает ее в отдаленье.
Последний багрянец былого наряда
Роняют деревья, и сердце в тревоге…
И снова бредут по осенней дороге
Зейнаб с Дорианом сквозь дым листопада.
78. Лакме. Перевод В. Леоновича
Голос увожу из хора.
Это дерзость? Извините.
Только вся моя опора
Об одной скрипичной нити.
Извлекаю — как из пира —
Зыбкий звон хрустально-синий —
Из громоздкого клавира —
Только душу героини.
Свет луны и двор бездонный
В духе смутного Карьера.
Желтый сумрак заоконный,
Свечка, очерк интерьера…
Наизнанку и наружу —
Эта комнатка в мансарде.
Отпущу на волю душу
В ветреном Париже,
в марте!
Слышишь, кровь моя глухая,
Я твой враг и хмурый данник…
По двору
проходит
странник,
Озираясь и вздыхая.
Вот к луне лицо приподнял,
Стал. Не говорит ни слова,
В окна смотрит…
Что ты отнял,
Господи,
вот у такого?
И пронзительно и страстно
Льется та же кантилена.
Ночь печальна и прекрасна,
Словно тристии Верлена.
Счастлив я, что причастился
Лиры этой величавой,
И пустой и пестрой славой
Малодушно не смутился.
И в мелодии Верлена,
Вещего отца и метра,
Ты, Лакме, жива нетленно.
О Лакме,
дочь мглы и ветра!
79. «За полночь над пеной прибоя, над громом и рознью…» Перевод В. Леоновича
За по́лночь над пеной прибоя, над громом и рознью
Мой конь, словно птица усталая, плыл тяжело…
Струна натянулась, и вспыхнули лунные гроздья.
Кромешное море — направо — насквозь — рассвело!
Движенье умрет — и очнется его изваянье,
И праздничный мрамор цветет, словно ветвь алычи…
Является женщина, и голубое сиянье
Исходит из моря и утро восходит в ночи.
Гремящая галька прибоя — воистину ТЕРРА!
Оглохла скала, как безумец, нажав на курок…
Была колыбель, голубые лучи Люцифера,
Был свет путеводный в начале безвестных дорог.
80. Повторение. Перевод В. Леоновича
Сугроб нарциссов и фиалок,
И гроздь глицинии вслепую
Свисает с почернелых балок,
Где пуля попадала в пулю.
А тополек стоит на страже
Ресниц твоих и занавесок,
И тем острей — идея кражи,
И тем мрачней — крыла черкесок!
И прячут голубые лица
Наемные невестокрады.
А кровь, не вольная пролиться,
Исходит розами ограды.
И льется линия Шираза
Вдоль тополиной вертикали…
Да сохранят тебя от сглаза!
Но сохранят тебя едва ли…
Смоковница укоренилась
В библейском кирпиче железном,
И неизбывна божья милость
На одиноком и болезном.
Первоначальные восторги
Обвалу холода подобны,
А Очи Дремлющие — зорки
И памятливы и подробны.
С тем пропадает середина
И дышит эпилог в романе,
И постепенно и едино
Всё тонет в ветре и тумане —
Балкон, и милые ступени,
И тополь твой праздностоящий…
Всё поравняет снег забвенья —
Снег более чем настоящий.
Но как мучительно и тонко
Уходит бытие и рвется!
Дано мне сердце олененка!
Дано мне сердце ратоборца!
Воскресни — говорю — воскресни,
Живи, оазис Ортачала —
И слезы — и весна — и песни —
И — всё — иначе — и сначала!
81. Тост за тебя. Перевод В. Леоновича
Как этот странный господин
В зеркальной пропасти овала —
Вхожу в кафе — совсем один —
И наполняю два бокала.
А вещи стали нетверды,
И сонм их плавен и прозрачен.
Пью за тебя, алаверды!
А скрипка отвечает плачем.
Я жду — и ты заговоришь,
И в мир душа моя вернется.
Но всё колеблется — и лишь
Бокал стоит, не шелохнется.
Откликнись, где ты? Никого
В пространстве, лишь тобою полном.
Всё это время таково —
Всё отдано блаженным волнам.
82. Тебе тринадцать лет. Перевод Б. Ахмадулиной
Тебе тринадцать лет. О, старость этих
Двух рук моих! О, добрый мир земной,
Где детские уста всех арифметик
Тринадцать раз смеются надо мной!
Я путаюсь в тринадцати решеньях —
Как весело! Как голова седа!
Тринадцать пуль отлей мне, оружейник,
И столько ж раз я погублю себя.
О девочка, ребенок с детским жестом,
Привставшая над голубым мячом,
Как смело ты владеешь вечно женским
И мудрым от рождения плечом.
Я возведен — о, точность построенья! —
Причудой несчастливого числа
В тринадцатую степень постаренья.
О как, шутник, твоя слеза чиста!
83. Утешение. Перевод В. Леоновича
Есть утешение пределов светлых
И прошлого отрадная далекость
И в глубине желаний сокровенных —
Забвения торжественная легкость.
Ночные небеса — арена брани,
Там синие распластанные кони…
Приходит Ведающая Заране
Распутать линии моей ладони.
Она услышит тишину — не выстрел,
Она промолвит, сладостная пери,
Что цвет еще не цвел и плод не вызрел,
Нет прошлого и не страшны потери.
Что было — будет и не перестанет,