Перевод В. Леоновича
Горит в огне любовный лепет…
Слова оставили меня.
Клубится мрака черный лебедь
Над красным лебедем огня.
Погибли милого былого
Несбывшиеся письмена.
Любовь — как поле Ватерлоо.
Возмездье. Утро. Тишина.
Взывать к прошедшему напрасно,
А будущего — не хочу.
Кругом — растерзано пространство.
Оглядываюсь и молчу.
Горят безумные посланья —
Огнем надежду утоли!
Опять — рекой — воспоминанья
Нахлынули — и понесли…
170. Ты и осень. Перевод Д. Беридзе
Поэта блажь — он часто вспоминал
Тебя, и вот сравненье: ты и осень.
Напрасно луч я в яхонте искал,
Увы, и он пропал, и ты, и осень.
Сегодня ночь бежит, темным-темна,
И Вельзевул усердно ветры гонит.
А ты сидишь и плачешь у окна,
Любовь ныряет, как челнок, и тонет.
Но памяти в беспамятстве служа,
Пощады друг у друга мы не просим.
Пустыня — сердце, но родник — душа,
И снова: ты и осень, ты и осень.
171. Тбилиси. Перевод В. Леоновича
Глициния. Лестница витая.
Осыпавшаяся листва,
Чеканная и золотая,
Лежит воздушно — как слова.
Над городом простерта
слабо
Мерцающая пелена,
И ранних сумерек баллада
Тому причина и вина.
Их бледно-розово-янтарный
Меня тревожит колорит
И больше, чем пожар Верхарна,
Воображенью говорит.
Предгорья — караван печальный.
Бредет обитель «Саване»
Вослед сутулой Арсенальной
Неведомо куда
вовне.
Страшись метафор, как навета!
Стояли обе — а потом —
Одни водовороты света
На месте ровном и пустом.
Открылся берег протяженный,
Раскат на северо-восток,
И сумрак сизый, свет тяжелый
На краски города налег.
И ты — единственная милость —
Как я тебя уберегу? —
Мне на мгновение явилась
Седая — в пепле и в снегу.
Разлад, погибель и сиротство…
Не надо!
Боже, ослепи…
Прости…
Дай — видеть,
быть,
бороться,
Благослови и укрепи!
Мтацминды остов.
Небосвода
Свет уходящий — и туда
Ведут ступени эшафота,
Как пишут эти господа.
Не поведут их на закланье,
И Час Судьбы они проспят —
Но, взыскан прежде
и заране,
Пророчествующий распят!
А непосильный крест разлада
Давно и строго утвержден.
Постой, постой, моя баллада:
Не спит мой город,
верит он…
172. «С мечом кровавая Беллона…» Перевод В. Леоновича
С мечом кровавая Беллона
Стоит на древнем берегу.
По всей земле цветут знамена,
И время согнуто в дугу.
Мы гнали поезда к Тавризу
И воли наглотались всласть,
И в жертву новому Фазису
Кровь наших братьев пролилась.
Кипят Тбилиси и Батуми,
Мятеж с природой говорит,
И, как высокое раздумье,
Орел над родиной парит.
А в дальнем и глухом приделе
В невозвратимой тишине
Тонул и плыл Светицховели
При бледно-огненной луне.
В туман окутанная Мтквари
Идет, влекомая луной,
Между домами и церквами
Широкой призрачной волной —
И с тихим лепетом безумья
Уснувший город залила…
Ночь — ни звезды. Луна-колдунья,
Вода, кресты и купола.
Мы гнали поезда к Тавризу,
Объяты искрами и тьмой,
По вдохновенному капризу,
По зову вечности самой.
Мы вызвали землетрясенье,
Раскалывая пласт о пласт,—
И мысль о собственном спасенье
Презренье вызывала в нас.
А свечи гасли и горели,
И, весь сияющий насквозь,
Тонул и плыл Светицховели,
Как бы сиреневая гроздь,
А там отцы мои святые
Без ропота на божий гнев,
Уже по плечи залитые,
Поют, светильники воздев.
А мы убитых отпевали,
Гнев воссылая небесам…
И вторит литургия Джвари
Святым умолкшим голосам.
173. Над ретортой, в углу паутинном. Перевод Е. Квитницкой
Кто захаживал к Дьяволу в гости,
Пыль будил на шагреневом томе?
Здесь бряцали берцовые кости
На потребу каких анатомий?
Над ретортой, в углу паутинном,
Кто, как Гёте, искривливал губы
И выкачивал спиритус винный
Из глубин перегонного куба?
Кто подкашивал стебли растений,
Роз тепличных, невинных, капризных?
Среди молний, ударивших в стены,
Год двадцатый распался как призрак.
174. Поэзия — прежде всего. Перевод Б. Ахмадулиной
О друзья, лишь поэзия прежде, чем вы,
Прежде времени, прежде меня самого,
Прежде первой любви, прежде первой травы,
Прежде первого снега и прежде всего.
Наши души белеют белее, чем снег.
Занимается день у окна моего,
И приходит поэзия прежде, чем свет,
Прежде Светицховели и прежде всего.
Что же, город мой милый, на ласку ты скуп?
Лишь последнего жду я венка твоего,
И уже заклинанья срываются с губ:
Жизнь, и Смерть, и Поэзия — прежде всего.
175. Песня девушек. Перевод Д. Беридзе
Отпразднуем весны приход
Дождем цветов и апельсинов.
Веранду скоро оплетет
Живая изгородь павлинов.
Мы ночью в темный лес вошли.
Но среди вспышек и свеченья,
Как ни старались, — не нашли
Цветка, чье имя — Утешенье.
А юноши искали клад.
По птицам били из двустволок.
Перепугали всех подряд,
Выскакивая из-за елок.
Был нами улей разорен.
А юноши оленя гнали.
Ланенка раненого стон
Раздался вдруг… и все рыдали.
176. Тени лунной ночи. Перевод Б. Резникова
Тени лунной ночи, склоны
Гор над ними, темный ряд
Тополей — и восхищенный,
От вина горячий взгляд…
Вдруг, недолгое виденье!
Жаркий летний день, Версаль
И Манон Леско — смятенье,
Страсть и вечная печаль.
И неслись галопом мерным
Наши кони и сердца:
Площади, дворцы, таверны,
Вновь таверны без конца,
И лучей рассветных ласка,
И, как в призрачном кольце,—
Светло-голубая маска
На единственном лице…
177. Непогода. Перевод Е. Квитницкой
Туман тумана гуще — без изъяна,
Без отмели малейшей. На ветру
Прыжки кустов сравнимы с кенгуру,
В осиннике бунтуют обезьяны.
Лес обречен костру, как еретик.
Огнеопасны лиственные ткани.
И ураган, что ранее возник,
Находит силу в новом урагане.
Того гляди — весь лес испепелят,
Пока откуролесят и умчатся.
Ах, дал бы бог — пусть остров, пусть Камчатка,
Окраинная мнимая земля!..
178. На смерть Блока. Перевод Г. Маргвелашвили
Умолк навеки менестрель —
Певец Прекрасной Дамы.
Да будет боль моя острей
Бессонными ночами.
Зато раздолье воронью —
Накаркается вдоволь,
Дух музыки предав огню
У Пушкинского дома.
Но не замолкнет наша кровь