Как знать.
СВЕТЛАЯ ПОЛЯНА
Мой добрый август взял меня за локоть и вывел из лесу на светлую поляну.
Там было утро, там росла трава, кузнечик стрекотал, порхали бабочки, синело небо и белели облака.
И мальчик лет шести или семи с сачком за бабочками бегал по поляне.
И я узнал себя, узнал свои веснушки, свои штанишки, свой голубенький сачок.
Но мальчик, к счастью, не узнал меня.
Он подошел ко мне и вежливо спросил, который час.
И я ему ответил.
А он спросил тогда, который нынче год.
И я сказал ему,
что нынче год счастливый.
А он спросил еще, какая нынче эра.
-Г -де
И я сказал ему, что эра нынче новая.
— На редкость любознательный ребенок!—
сказал мне август и увел с поляны.
Там было сыро, там цвели ромашки, шмели гудели и летала стрекоза.
Там было утро,
там остался мальчик
в коротеньких вельветовых штанишках.
Г
На берегу
тишайшей речки Карповки стою спокойно, окруженный тишиной заботливой и теплой белой ночи.
О воды Карповки, мерцающие тускло!
О чайка,
полуночница, безумица, заблудшая испуганная птица, без передышки машущая крыльями над водами мерцающими Карповки! Гляжу спокойно на мельканье птичьих крыльев, гляжу спокойно на негаснущий закат, и сладко мне в спокойствии полнейшем стоять над узкой, мутной,
сонной Карповкой, а чайка беспокойная садится неподалеку на гранитный парапет.
Все успокоилось теперь на берегах
медлительной донельзя речки Карповки.
СНЕГ
Если запрокинуть голову и смотреть снизу вверх на медленно,
медленно падающий крупный снег, то может показаться бог знает что.
Но снег падает на глаза и тут же тает.
И начинает казаться, что ты плачешь,
тихо плачешь холодными слезами, безутешно, безутешно плачешь, стоя под снегом, трагически запрокинув голову.
И начинает казаться, что ты глубоко,
глубоко несчастен.
Для счастливых
это одно удовольствие.
— Не так,— говорю,— вовсе не так.
— А как?— спрашивают.
— Да никак,— говорю,— вот разве что ночью в открытом море под звездным небом и слушать шипенье воды, скользящей вдоль борта.
Вот разве что в море под небом полночным, наполненным звездами, и плыть, не тревожась нисколько. Вот разве что так.
Иль, может быть, утром на пустынной набережной, поеживаясь от холода,
и смотреть на большие баржи, плывущие друг за другом.
Да, разве что утром у воды на гранитных плитах, подняв воротник пальто,
и стоять, ни о чем не печалясь.
Вот разве что так,— говорю,— не иначе.
Можно любить запах грибов, быстрые лесные речушки, заваленные камнями, и романсы Рахманинова. Можно любить все это и ни о чем не тревожиться.
Но я люблю просыпаться, когда ночь на исходе, когда и утро, и день еще впереди и когда вдалеке кто-то скачет к рассвету, не щадя коня — кому-то всегда не терпится.
џ * ■*
Необъяснимо, но ребенок
так горько плачет у истока жизни.
Непостижимо, но мужчина
пренебрегает
красотой созревшей жизни.
Невероятно, но старик
смеется радостно у жизни на краю.
Что рассказать деревьям, траве и дороге?
Что показать птицам?
Что подарить камням?
Посторониться
и не мешать спешащим? Поторопиться
и прийти самым первым?
Как полезно возникнуть!
Как увлекательно быть!
Как несложно исчезнуть!
Спотыкаясь о камни, выбегаю к морю.
Оно зеленое, оно колышется, оно безбрежно, оно предо мною.
У меня много забот.
Надо позаботиться о Фонтанке,
чтобы она текла куда следует.
Надо позаботиться об облаках,
чтобы они плыли своей дорогой и не толпились на одном месте.
Надо позаботиться о кошках,
чтобы они не попадали под машины, когда перебегают улицу.
Надо позаботиться, чтобы статуи
не бродили ночью по Летнему саду, потому что они могут перепутать свои пьедесталы.
Забот полон рот,
а мне говорят,
что я живу беззаботной жизнью.
Гитара лежала на коленях у человека.
Красивая, крутобедрая, с алым бантом на грифе лежала на коленях у красивого, усатого,
с алой гвоздикой в петлице.
Струны нежно, чуть слышно гудели.
Рука человека коснулась струн.
Гитара застонала.
Рука человека ударила по струнам.
Гитара зарыдала и вся затряслась, забилась
на коленях у человека, своего повелителя,
своего мучителя, возлюбленного своего.
Рука человека упала вниз,
и гитара затихла.
Какая парочка — человек и гитара!
Он сидит у двери и фосфорическими глазами оглядывает всех входящих и выходящих.
— Подожди, миленький,— говорит ему какая-то старушка,— подожди, мой хороший, сейчас я тебе рыбки принесу!
— Погоди, негодник,— говорит ему какой-то старичок,— погоди, обжора,
сейчас я тебя курятиной угощу!
— Здравствуй, Вася!— говорю я коту.—
Ты отлично выглядишь!
Выходя, я наклоняюсь и глажу голову существу таинственному, соседу моему по вселенной.
РАЗГОВОР С ЭГОЦЕНТРИСТОМ
Охота же тебе быть в центре!
Чего там хорошего?
Зачем тебе, скажи на милость, торчать в центре?
Что за причуда!
И долго ли ты устоишь в самом центреіЦ подумай!
Но если ты собираешься, чего бы это ни стоило, утвердиться в центре, но если ты намерен, как бы там ни было, красоваться в центре, но если ты решил при любых обстоятельствах оставаться в самом центре, то пеняй на себя.
Все на свете будет вращаться вокруг твоей персоны, и надо стоять прямо,
безукоризненно прямо -
чуть-чуть наклонишься, и все пропало.
Вот попробуй наклонись!
* * *
Живя на берегах Тавриды, пытаюсь писать стихи, столь же прозрачные, как воды Понта Эвксинского, и столь же бездонные.
Ибо, живя на берегах Тавриды, грешно не писать такие стихи.
И, дабы не сгорать со стыда, сочиняя мутные,
мелкие стишки, лучше не ездить к берегам Тавриды, лучше не совать сюда носа.
Однако
вышеупомянутые берега столь неотразимо прекрасны, что не ездить к ним непростительно, что не видеть их
даже преступно, что забыть о них
совсем невозможно.
Так что же прикажете делать?
Вероятно, по-прежнему пытаться писать стихи, столь же прозрачные, как воды Понта, и столь же бездонные,— вдруг получатся!
Џ
На поверхности моря красное пятно.
Красиво — красное на синем!
На ярко-синей поверхности моря ярко-красное круглое пятно. Эффектно — кобальт и киноварь!
Но откуда взялось
это красное пятно?
Будто чья-то кровь
всплыла из глубины морской. Неужели кого-то зарезали там, на дне?
Звоню в милицию, а мне говорят:
— Это краска.
Красят дворец Посейдона. Старик обожает киноварь почему-то
ДВА КАМУШКА
Ну что вы!
Ничего ведь и не было!
Да, да,
ничего такого и не было, ничего подобного, ничего похожего!
Ничего ведь и быть не могло похожего, ничего подобного не могло случиться!
Да бросьте вы, право — какие глупости!
Просто однажды на ливадийском пляже положил я
два маленьких серых камушка, два округлых,
обкатанных морем камушка в ямки
ее загорелых ключиц.
Потому что ямки были глубокие, потому что лежала она не шевелясь, потому что камушки
были под рукой-
только и всего.
ГОРА
Неужели это она?
Да,
кажется, это она.
Вне всяких сомнений, это она, та самая гора,
к которой не захотел подойти Магомет и которой самой пришлось идти к Магомету.
О, с каким трудом она шагала, еле волоча
свои толстенные базальтовые И какие гигантские камни сыпались с ее боков!
ноги
Подошла и остановилась в неудобной позе.
Так и стоит.
А все лишь оттого, что великому пророку было лень пройти километра два.
Ну что ты смотришь на'меня, не мигая
и не говоря ни слова?
Ну что ты глядишь на меня миллиардами своих глаз и не издаешь ни звука?
Ну что ты уставился на меня своими бельмами, слепец?
Ты меня слышишь?
Ничего ты не слышишь, ничего ты не видишь и не умеешь даже мычать! AápoM
что такой огромный.
Копали-копали,
выкопали человеческий череп. Удивились,
стали копать в другом месте.
Копал и-копали-копали,
выкопали еще один череп.
Смутились,
принялись копать в третьем месте.
Копали-копали-копали-копали, утомились, немного отдохнули, снова стали копать,
откопали третий череп.
Испугались, перестали копать, задумались,
немного успокоились * и взялись копать в четвертом месте.
Выкопали целый человеческий скелет и пришли в полнейшее замешательство — оказывается, Земля — сплошное кладбище!
Бросили лопаты, загрустили.
Но вдруг развеселились. И вот они плящут, поют,
целуют женщин, плодят детей.
И правильно делают!
Хорошо быть обезьяной, и попугаем хорошо быть, и крысой, и комаром, и амебой.
Плохо быть человеком: все понимаешь. .
Понимаешь,
что обезьяна — кривляка,
попугай — дурак,
крыса — злюка, '
комар — кровопивец,
а амеба — полное ничтожество.
Это удручает.
НАСТЫРНЫЕ
Садясь обедать, я вспоминаю, что они лезут.
Принимаясь за бифштекс с луком, я думаю о том,
что они и раньше лезли. Доедая клюквенный кисель, я догадываюсь,
что они и впредь будут лезть.
Выйдя на улицу, я вижу,
что, расталкивая всех локтями, они лезут в троллейбус.
Войдя в троллейбус, я замечаю,
что, наступая всем на ноги, они лезут к выходу.
Бедные,— думаю я,— жизнь у них собачья!
Все они лезут и лезут, все вперед пролезают.
А ведь впереди-то им и делать нечего.