За мною кто-то идет —
слышен стук шагов.
Сворачиваю в переулок
и прибавляю шагу.
Пустынный переулок.
За мною по-прежнему кто-то идет
шаги стали громче.
Сворачиваю во двор
и пускаюсь бегом.
Пустынный двор.
За мною кто-то бужит,
оглушительно топая ногами.
Посреди двора
я останавливаюсь.
Подбежав ко мне,
запыхавшийся человек
крепко пожимает мне руку.
— Извините, — говорит человек, —
но мне так хотелось
пожать кому-нибудь руку!
как тяжелые авиабомбы
как тяжелые авиабомбы,
падают века в прошлое,
пробивая этажи истории
и взрываясь где-то делеко внизу.
Как пустые ящики из-под картишки,
падают годы
на сырое бетонное дно века
и там лежат,
пока не понадобятся.
Как дождевые капли,
капают дни на ладошку ребенка.
И он смеется —
щекотно ему.
Ивану Федоровичу Крузенштерну
Ваш гордый силуэт
эффектен.
Он темнеет
на фоне кранов
и багрового заката.
Чем восхищались вы,
скитаясь по морям,
пересекая океанские пространства?
Что потрясяло вас
на дальних островах,
у побережий незнакомых континентов?
Не страшно ли
на Огненной Земле —
там все горит небось
и все черно от копоти?
Каков он, свет,
вокруг которого вы плыли, —
приглянулся ли он вам,
иль были вы слегка разочарованы?
Ваш силуэт
уже неразличим —
закат угас.
Но ведь не так уж дурно
стать бронзовым,
не так уж утомительно
стоять здесь,
на граните
у Невы,
сложивши руки на груди,
признайтесь!
Грустная история
Афанасий Фет
читал свои стихи Марии Лазич.
Она ему нравилась.
Мария Лазич
по уши влюбилась в Афанасия Фета.
Стихи были дивные.
Афанасий Фет
расстался с Марией Лазич.
Она была бесприданица.
Мария Лазич
отомстила Афанасию Фету.
Взяла и померла.
Несчастный Фет
до гробовой доски
горевал о Марии Лазич.
Лучше ее
на этом свете
никого не оказалось.
Можно посмеяться
над доверчивой Лазич
и оправдать
вероломство Фета.
Можно посочувствовать
бедняжке Лазич
и возмутиться
поведением Фета
Можно пожалеть
и Фета, и Лазич.
Но трудно остаться равнодушным
к этой грустной истории,
которая произошла в прошлом веке
с полковым адьютантом Афанасием Фетом
и генеральской дочкой Марией Лазич.
"Малые Голландцы"
Глядя на полотно "малых голландцев",
вспоминаю:
на этом стуле с высокой спинкой
я когда-то сидел
(удобный стул),
из этого бокала дымчатого хрусталя
пил темное пиво
(его вкус трудно позабыть),
этой салфеткой льняного полотна
вытер подбородок
(так и осталась она, смятая,
на столе),
в это окошко с цветными стеклами
я глядел на улицу
(по ней бродили бездомные собаки).
Как все хорошо сохранилось!
Но где же я сам?
Куда я делся?
Годами ищу себя
на полотнах "малых голландцев".
Саломея
Как она пляшет!
О, как она пляшет,
чертовка!
Что же потребует она
в награду за свой танец?
Голову Иоанна!
Голову Иоанна!
Конечно, голову пророка Иоанна,
чего тут сомневаться.
И вот Саломее
подносят голову Иоанна
на серебряном блюде.
— Зачем вы суете мне эту мерзость? —
говорит Саломея. —
Я танцевала для собственного удовольствия,
я люблю танцевать.
— Ах вот как! —
кричит Ирод. —
Голова пророка ей не нужна!
Голова пророка ей омерзительна!
Так убейте же её!
И Саломею убивают.
А как она плясала!
О, как она плясаля!
Отплясалась, голубушка.
Рядышком
Сядет рядышком
сущий болван
и бубнит мне в ухо
околесицу.
Сядет рядышком
истый мудрец
и молчит,
только носом посапывает.
Сел бы рядышком
Соловей-разбойник,
посвистел бы
часик-другой.
Сел бы рядышком
Христофор Колумб,
рассказал бы мне
про Америку.
Ахилл и Пентисилея
— Ахилл, голубчик,
пощади Пентесилею!
Ахилл, дружище,
зачем тебе мертвая Пентесилея?
Ахилл, подонок,
не тронь Пентесилею,
она ведь женщина!
Но дело сделано,
и Ахилл вытирает травой
свой окровавленный меч.
Остается оно —
убить Ахилла.
— Погляди же, Ахилл, на эту парочку,
которая целуется в парадном, —
ты умрешь,
а они будут целоваться здесь
до утра.
Поглядел?
Подставляй пятку.
Просил же я тебя по-дружески:
пощади Пентесилею!
Спрашивал же я тебя по-человечески:
на кой черт тебе мертвая Пентесилея?
Сказал же я тебе русским языком:
не тронь Пентесилею,
она еще девчонка!
Подведем итоги:
Ахилл убил Пентесилею,
я убил Ахилла.
Сейчас и меня убивать будут.
Говорил же я себе, дураку:
не лезь ты в Троянскую войну
На фанерном жеребце вы никогда не скакали?
На фанерном жеребце вы никогда не скакали?
— Нет.
А на жестяной кобыле?
— Тоже нет.
С незнакомыми тополями вы не здороваетесь?
— Нет.
А со знакомыми липами?
— К сожалению, нет.
Вчерашний дождь вы в переулке не встретили?
— Нет.
А прошлогодний туман?
— Разумеется, нет.
Ветхие стены вы плечами не подпираете?
— Нет.
А падающие башни?
— Упаси бог!
Графу Милорадовичу вы письма не пишите?
— Нет.
А Лидии Чарской?
— Тем более!
Так что же вы мне голову-то морочите!
Кармен
Она танцевала на площади
рядом с таверной.
Она танцевала с белым веером
и в красной юбке.
Она танцевала босиком
на каменных плитах.
Нет,
никогда я не видел,
чтобы цыганка так танцевала,
честное слово!
Она целовала меня
всю ночь напролет.
Она целовала меня неумело и робко,
как девчонка.
Она целовала меня жадно и яростно,
как женщина.
Нет,
ни одна женщина
меня так не целовала,
честное слово!
Но когда я спросил ее,
она ухмыльнулась и пожала плечами.
Но когда я спросил ее,
она отвернулась и ничего не ответила.
Но когда я спросил ее в последний раз,
она рассмеялась мне в лицо.
Нет,
не зло,
весело так рассмеялась,
честное слово!
Там на площади,
рядом с таверной под яркой вывеской,
там, на площади,
среди апельсиновых корок на каменных плитах,
там, на площади
лежит белый веер.
Нет,
не белый —
красный.
Но раньше он был белый —
честное слово!
Я боюсь ходить по Невскому
Я боюсь ходить по Невскому.
Каждый раз
Казанский собор кричит мне:
— Привет, дружище!
Как давно мы не видались! —
и так обнимает меня
каменными ручищами,
что у меня трещат кости.
Однажды я не вытерпел
и сказал ему:
— Дорогой мой,
твои объятия несколько тяжеловаты.
Обнимал бы лучше
Александровскую колонну.
Он обиделся.
Но чем плоха Александровская колонна?
Не понимаю.
В лунном свете
Не прогуляться ли нам,
Гретхен,
в лунном свете,
в стране подлунной,
по дороге лунной,
в лесу,
полузатопленном луною?
Не искупаться ли нам,
Гретхен,
в лунном свете,
в прохладном свете,
в горьковатом свете?
Не поплескаться ли
в прозрачном этом свете,
сиренью пахнущем
и корочкой лимонной?
Не пробежаться ли нам,
Гретхен,
по лучу,
по голубому тонкому лучу,
по тонкой и прямой блестящей спице,
лежащей на коленях у лунной ночи?