(1987)
Никто! Мы вместе только захочу
на финских санках я тебя качу
ты гимназисткой под шотландским пледом
а я пыхтящим вислоусым дедом —
и разбежавшись по дорожкам льдистым
сам еду на полозьях гимназистом
Мы – отсветы чужие отголоски
мелькают елки сосенки киоски —
и с хода на залив где ветер дует
где рыбаки над лунками колдуют
где мне в лицо пахнет твой волос дымный
не нашим счастьем под луною зимней
Снежный ветер дует с белизны залива
рыбаки на льду чернеют сиротливо
Зябко – руки в рукава шинели прячу
и дышу в башлык – иду к нему на дачу
Долго буду там в углу снимать галоши
юной горничной шинель смущаясь брошу
К лампе – к людям – в разговор!
«Хотите чаю?»
за чужой спиной себя на стуле замечаю
и рука с кольцом холеная хозяйки
чашку мне передает «Возьмите сайки»
Обыск был у Турсиных – все ли цело?
Все сидят наперечет – люди дела
Маша светится свечой – чистым счастьем
и на сердце горячо что причастен
Прочли письмо узнали росчерк
вот кто иуда! кто доносчик!
Тянули жребий – люди чести
и тот кому достался крестик
взял револьвер тяжелый как замок
кивнул и – в дождь…
Ждал долго… Весь промок
Сюртук тяжелым стал хоть выжми
но ствол сухим держал под мышкой
все вглядывался в ночь откуда
сейчас появится иуда
все пальцы разминал которые свело
и все спешил душой пока не рассвело
Еще пел соловей в бледных зарослях мая
комары уже открыли пляжный сезон
на заливе
Ты брился отдувая щеку в зеркало
подкручивая победные усики
ты душился пачулями
и был глубоко и серьезно несчастлив
Она шла и шла по чуть заметной тропинке
расталкивая коленями тяжелый шелк платья
не хотела слушать никаких объяснений
и не успевая сам за собой
ты спешил впереди себя
за взволнованным демоном цвета морской волны
даже схватил ее за руку
нетерпеливо отдернула
отмахнулась от комара
локоть заехал тебе в лицо
было неловко и больно
она сердилась
все было кончено
Револьвер был чужой и тяжелый
как амбарный замок с ключом
но что делать! —
во всех столичных газетах
уважающая себя публика
стрелялась только из американского
СМИТА И ВЕССОНА
и представив себе ее слезы (будешь! будешь!)
допускаю ты застрелился
ведь когда я встал со скамейки
ты остался на ней полулежа
куколкой – раскрытой оболочкой
Колыхаясь на ветру блестящей тканью
шли из Хельсинки длинные фургоны —
машины
время здесь пронизывало время
(крики лыжников их быстрые тени)
…и полней блаженство возвратится
возвратится чтобы застрелиться
Опять на финских саночках тебя качу качу
и волосы кудрявые щекою щекочу
ты в муфте прячешь кроликов – я там
и сам живу
полозья наши скрипнули со снега на траву
цветы такие нежные что кисея – внизу
давно по лесу летнему я саночки везу
твои глаза смеются: нет! – и губы как оса
а брови твои ласточкой ширяют в небеса
Ныряй сквозь солнце ласточка!
взгляни раскоса как
нас под медвежьей полостью
уносит прочь рысак
(платок из муфты вынутый нетерпеливо мнут)
мы до моста Елагина доскачем в пять минут
Зажглись электролампочки у Зимнего в саду
тебя из века вашего как прапор я краду
Свесил усы и глядит дед
видно что свитер мешком прямо на тело надет
джинсы на бедрах не просто в обтяжку —
в облип
взглядом по швам по медяшкам – сразу
погиб
тут и причины не надо – молодость —
вот и предлог
абрис грудей показать – крепость
и грацию ног
Смотрит Обломов и Штольц – и Короленко
дед
это парнишка из Штатов – пастух…
двоеполое! бред!
Ты меня зовешь взглядом
в какое-то достоевское до-блоковское
дрожки одинокий прохожий
Парголово Павловск Териокки
пустынный вид залива Финского
почти что Эда Баратынского
Ты меня зовешь смехом
парковая статуя под снегом
девичий портрет – Маковский Репин
и кумиры: Царь Жорж Санд Тургенев
рассмеялась – и блестят блестят испуганные
так придумал что почти что вспомнил
Твой смех перерастает в кашель
Ну теперь что доктор скажет
мыза кумыс Баден-Баден Ницца
мама брат жених – уйти уединиться
Монашка деловито: «какая красавица!»
Жизнь короткая почти как детское платьице
Твои веки – спящие голубки
и порхают быстрые улыбки
встрепенулись под рубашкой два голубя
и взлетают руки твои голые
так прекрасно что держу пока
третьего меж кружев голубка
Расскажу тебе свой сон откровенно
пусть уводит по руке бледнея вена
снилась мне ты с нэпманами лысыми
и не с лысыми – с большими крысами
в мюзик-холле с толстым червяком —
покупал а сам едва знаком
Декорации переменились сразу
раздают тебя солдатам по ленд-лизу
получил брусок тебя – точно масло
спрятать в тумбочку хотел – нет! Опасно
уронил искал и сам в месте том
поскользнулся плюх – в тебя… В руку сон!
(из Уланда)
Иди ко мне – ты – жизнь моя живая
Уйди – ты – смерть моя – сомлело сердце
Я все что горько жизнью называю
а все что сладко называю смертью
«Она его не любила
а он ее втайне любил»
Неужто все это было?
И век девятнадцатый был?
Мы пугалом сделали атом
мы вызвали нечисть из тьмы
Подумать что с веком двадцатым
уже на исходе и мы
И все же затянем уныло
мы внукам своим из могил:
«Она его (жизнь) не любила
а он ее втайне любил»
Воронье царство у реки —
крик по верхам орленым
В Кремле латышские стрелки
стреляют по воронам
По выправке военный спец
иду в шинели долгой
Бежишь – и март как леденец —
ты худенькая с челкой
Нет! мы встречаться не должны
Патруль чернеет у стены
Но обмирает сердце…
В дни революций и войны
любовь мудрее смерти
Будда – путник золотой стоял у храма
и бежали дети – вся его охрана
нищенкой лежала на ступенях ты
Сам я – тоже в желтом – стрижен
под «нулевку»
с миской белой жести – но просить неловко
если б только пищи – но еще – любви
Стала появляться где и не хочу
даже в пошлой очереди на прием к врачу
даже в переполненной утром электричке
даже на экране – почему-то в бричке
и хоть непохожа на тебя Алиса Фрейндлих
в этой утешительной сказочке для бедных —
завитки на шее поворот головы
скорая походка людей деловых
и что-то довоенное как мятное драже
обложка мягкой книжки зачитанной уже
эта стать мальчишеская дерзости броня —
и странная уверенность что ты нашла меня
На выставке мейсенского фарфора
вдруг вспоминаешь город который
отец наш работал на ИСКОЖДЕТАЛИ
дважды во время войны угорали
город который остался деревней
лишь монастырь – общежитие – древний
сонный пуховый – зимой и летом
сидели с коптилкой – не баловал светом
чувствую с детства что-то утратил
был у меня Сережка – приятель
однажды гляжу на него и через
кожу вижу зеленый череп
главное сам я не испугался
череп светился и разлагался
что-то со зреньем (подумал) … но вскоре
мальчик Сережа умер от кори
гробик ветер гроза… и сразу
про всю в ангелочках немецкую вазу —
я пропускаю года четыре —
она стояла в московской квартире
на пианино достойно и чинно
но прежний хозяин (я чуял) скотина!
То достаю из прошлого то в настоящем прячу