оглянувшись,
Видит он, что Ундина, жемчужными зубками стиснув
Палец ему, сердито нахмурила бровки, и в глазках,
Ярко светившихся, бегали слезки; потом,
на Гульбранда
С грустным упреком взглянув, она ему погрозила
Пальцем; потом вздохнула, потом наклонила головку.
Рыцарь, смутившись, умолк на минуту;
потом он рассказ свой
Так продолжал: «Бертальда прекрасна,
нельзя не признаться;
Но чересчур уж горда и причудлива;
мне во второй раз
Нравилась мене она, чем в первый,
а в третий раз мене,
Чем во второй. Однако мне показалось, что боле
Всех других я замечен был ею, и это мне льстило.
Вот мне вздумалось в шутку ее попросить,
чтоб перчатку
Мне свою подарила она. „Подарю, – отвечала
С гордой усмешкой Бертальда, – если осмелишься,
рыцарь,
Съездить один в заколдованный лес наш
и верные вести
Мне принесешь о том, что в нем происходит“.
Перчатка
Мне дорога не была; но было бы рыцарю стыдно
Вызов такой от себя отклонить, и я согласился». —
«Разве тебя не любила она?» – спросила Ундина.
«Я ей нравился, – рыцарь ответствовал, —
так мне казалось». —
«О! так она сумасшедшая, —
вскрикнула громко Ундина,
С радостным смехом захлопав в ладоши. —
Кто ж не безумный
С милым себя разлучит и его добровольно
в волшебный
Лес на опасное дело пошлет? От меня б не дождался
Этот лес такой неслыханной почести». – «Рано
Утром вчера, – продолжал Гульбранд,
улыбнувшись Ундине, —
Я отправился в путь. Спокойно сияли деревья
В блеске зари, полосами лежавшем на зелени дерна;
Было свежо; благовонные листья так сладко
шептались,
Все так манило под сумрак прозрачный,
что я поневоле
Злился на глупых людей, которым страшилища
в райском
Месте таком могли померещиться. Въехал я в чащу;
Мало-помалу все стало пустынно и тихо; густея,
Лес предо мной и за мною сдвигался,
как будто хватая
Тысячью рук волшебных меня. Опасаясь возвратный
Путь потерять, я коня удержал: посмотреть,
высоко ли
Было солнце, хотел я; глаза подымаю, и что же
Вижу? Черное что-то колышется в ветвях дубовых.
Я подумал, что то был медведь; обнажаю поспешно
Меч. Но вдруг человеческим голосом, диким,
визгливым,
Мне закричали: „Кстати пожаловал;
милости просим;
Мы уж и веток сухих наломали, чтоб было на чем нам
Вашу милость изжарить“.
Потом, с отвратительно-диким
Смехом оскаливши зубы, чудовище так зашумело
Ветвями дуба, что конь мой, шарахнувшись,
бросился мимо
Вскачь, и я не успел разглядеть, какой там гнездился
Дьявол». При имени этом рыбак и старушка
с молитвой
Перекрестились; Ундина ж тихонько шепнула:
«Всего здесь
Лучше, по-моему, то, что ты не изжарен, мой милый
Рыцарь, и то, что ты с нами. Рассказывай далее». —
«Конь мой
Мчался как бешеный, – рыцарь сказал, —
им владеть не имел я
Силы; вдруг перед нами стремнина, и скачет
со мной он
Прямо в нее; но в самое ж это мгновение кто-то
Длинный, огромный, седой,
перерезавши нашу дорогу,
Вдруг перед диким конем повалился, и конь,
отшатнувшись,
Стал, и снова я им овладел. Озираюся – что же?
Мой спаситель был не седой великан, а блестящий
Пенный ручей, бежавший с холма». —
«Благодарствую, милый,
Добрый ручей», – закричала, захлопав в ладоши,
Ундина.
Тяжко вздохнув и нахмурясь, рыбак покачал головою;
Рыцарь рассказывал дале: «Собрав повода, укрепился
Я на седле. Вдруг вижу, какой-то стоит человечек
Рядом с конем, отвратительный, грязный горбун,
земляного
Цвета лицо, и нос огромный такой, что, казалось,
Был он длиною со все остальное тело урода.
Он хохотал, оскаливал зубы, шаркал ногами,
Гнулся в дугу. Я его оттолкнул и, коня повернувши,
Был готов пуститься в обратный путь
(уж склонилось
Солнце, покуда я мчался, далеко за полдень);
но карлик,
Прянув как кошка, дорогу коню заслонил.
„Берегися, —
Я закричал, – раздавлю“. Но урод,
исковеркавшись снова,
Начал визжать: „Сперва заплати за работу;
ты в пропасть
Вместе с конем бы слетел, когда бы не я
подвернулся“. —
„Лжешь ты, кривляка, – сказал я, – не ты,
а этот источник
Нас сохранил от паденья. Но вот тебе деньги;
оставь нас,
Дай дорогу“. И, бросив одну золотую монету
В шапку уроду, поехал я шибче; но снова явился
Рядом со мной он; я шпорю коня; конь скачет,
но сбоку
Скачет и карлик, кривляясь, коверкаясь, с хохотом,
с визгом,
Высунув красный, с локоть длиною язык. Чтоб скорее
С ним развязаться, бросаю опять золотую монету
В шапку ему; но, с хохотом диким оскаливши зубы,
Начал кричать он: „Поддельное золото! золота много
Есть у меня! погляди! полюбуйся!“ И в эту минуту
Мне показалось, что вдруг просветлела
земная утроба;
Дерн изумрудом прозрачным сделался; взор мой
свободно
Мог сквозь него проницать в глубину; и тогда мне
открылась
Область подземная гномов: они гомозились, роились,
Комкались в клубы, вились, развивались,
сгребали металлы,
Сыпали в кучи рубин, и сапфир, и смарагд и пускали
Вихри песка золотого друг другу в глаза.
Мой сопутник
Быстро метался то вниз, то вверх; и ему подавали
Слитки огромные золота; мне показав их со смехом,
Каждый он в бездну бросал, и, из пропасти
в пропасть со звоном
Падая, все в глубине исчезали. Тогда он монету,
Данную мною, швырнул с пронзительным хохотом
в бездну;
Хохотом, шиканьем, свистом ему отвечали
из бездны.
Вдруг взгомозилися все и, толпяся, толкаясь, полезли
Кверху, когтистые, пылью металлов
покрытые пальцы
Все на меня растопорщив; вся пропасть, казалось,
кипела;
Куча за кучей, гуще и гуще, ближе и 6лиже…
Ужас меня одолел; дав шпоры коню, без оглядки
Я поскакал… и не знаю, долго ль скакал;
но очнувшись,
Вижу, что нет никого; привиденья исчезли;
прохладно
Было в лесу, и вечер уже наступил. Сквозь деревья
Бледно мелькала тропинка, ведущая из лесу в город.
Взъехать спешу я на эту тропинку; но что-то седое,
Зыбкое, дым не дым, туман не туман, поминутно
Вид свой меняя, стало меж ветвей и мне заслонило
Путь; я пытаюсь объехать его, но, куда ни поеду,
Там и оно; рассердившись, скачу напролом;
но навстречу
Прыщет мне пена, и ливнем холодным я обдан,
и рвется
Конь мой назад; ослеплен, промочен до костей,
я бросаюсь
Вправо и влево, но все не могу попасть на тропинку.
Белый никак на нее не пускает меня. Попытаюсь
Ехать обратно – за мной по пятам он, но смирен
и волю
Путь продолжать мне дает; но лишь только опять
на тропинку
Взъеду – он тут, и опять заслоняет ее, и холодной
Пеной меня обдает. Наконец поневоле я выбрал
Ту дорогу, к которой меня он теснил так упорно;
Он унялся, но все от меня не отстал и за мною
Бледно-туманным столбом подвигался;
когда же случалось
Мне оглянуться, то чудилось мне, что этот огромный
Столб с головой, что в меня упирались тускло
и зорко
С чудным каким-то миганьем глаза и кивала
Всякий раз голова, как будто меня понукая
Ехать вперед. Но порою мне просто казалось, что этот
Странный гонитель мой был лесной водопад.
Наконец я,
Выехав из лесу, здесь очутился и встретился с вами,
Добрые люди. Тогда пропал и упрямый мой спутник».
Рыцарь кончил рассказ свой. «Мы рады тебе,
благородный
Гость наш, – сказал рыбак, – но пора и о том
нам подумать,
Как бы тебе возвратиться в город». Ундина, услышав
Эти слова, начала про себя тихомолком смеяться
С видом довольным. То рыцарь заметив, сказал ей:
«Ундина,
Разве ты рада разлуке со мною?
Чему ты смеешься?» —
«Я уж знаю чему, – отвечала Ундина. – Отведай
Этот сердитый поток переплыть – верхом
иль на лодке,
Как угодно – ан нет, не удастся! а морем… давно я
Знаю, что этого сделать нельзя; и отец недалеко
В море уходит с лодкой своею. Итак, оставайся
С нами, рад ли, не рад ли. Вот чему я смеюся».
Рыцарь с улыбкою встал, чтоб видеть, так ли то было,
Что говорила Ундина; встал и рыбак; а за ними
Вслед и она. И подлинно, все опрокинуто было
Бурей в лесу; поток разлился, и стал полуостров
Островом. Рыцарь не мог о возврате и думать,
и должен
Был поневоле он ждать, пока в берега не вольется
Снова поток. Возвращаяся в хижину
рядом с Ундиной,
Он ей шепнул: «Что скажешь, Ундиночка? Рада ль,
что с вами
Я остаюся?» – «Полно, полно, – она проворчала,
Бровки нахмурив, – не вздумай тебя укусить я
за палец,
Ты бы не то рассказал нам об этой несносной
Бертальде».
Глава VО том, как рыцарь жил у рыбака в хижине
Может быть, добрый читатель, тебе случалося
в жизни,
Долго скитавшись туда и сюда, попадать на такое
Место, где было тебе хорошо, где живущая в каждом
Сердце любовь к домашнему быту, к семейному миру
С новою силой в тебе пробуждалась; и снова ты видел
Край родимый; и все обаяния младости, блага
Первой, чистой любви на могилах минувшего снова
В прежней красе расцветали, и ты говорил, отдыхая:
Здесь живется сладко, здесь сердцу будет приютно.
Вспомнив такую минуту, когда очарованной думой
Ты обнимал безыменное, тайное счастье земное,