Как большое дерево, пою,
Это значит: бурей настоящей
Закачало голову мою.
А когда сломаюсь над простором,
Многошумной бурей помяни, —
Всё же рос я деревом, в котором
Ты качала грозовые дни.
64. «Хорошо улыбалась ты смолоду…»
Хорошо улыбалась ты смолоду,
Да одно лишь не по сердцу мне:
Много к вечеру хмелю и солоду
Остается на песенном дне.
Вывози мою долю богатую
На широкую лунную гать!
Всею грудью ложусь на лопату я
Поскорее ее закопать.
Надо нам оглянуться по-новому:
Видно, жизнь начиналась не зря,
Коль цветная по небу суровому
Полотенцем ложится заря.
Перепахана начисто родина,
Навсегда оттолкнулся паром, —
Пусть не плачут сирень и смородина
Под горячим моим топором!
Если избу срубили мы заново,
Крепко пахнет обструганный тес,
Хорошо мне от этого пьяного,
Золотистого духа берез.
65. БЕЗ ВОЗВРАТА
Есть на свете путники. Они
Не расстанутся с певучей ношей,
И летят, как жаворонки, дни,
Всё равно — плохой или хороший.
Их душа, как ветер в волосах,
Пахнет дымом древнего кочевья.
Степь поет им, в грозовых лесах
Кланяются до земли деревья.
Собирайся! Путь далекий нам.
Радуга лежит на косогоре.
Видишь город, видишь степь, а там
Синей солью пахнущее море!
Птицы петь нам будут поутру,
Яблонею звезды осыпаться,
Будем мы, как тополь на ветру,
Под грозой без памяти качаться.
И грустить не надо ни о чем.
Хорошо ведь на земле зеленой
Стать простым бродягой-скрипачом
С верною подругою Миньоной.
Был и я, как этот тополь, юн,
Непокорен, как и все поэты,
Да ведь полюбил же бурю струн,
Ленты на ветру и кастаньеты.
Полюбил тебя за то, что ты
Гордой нищенкой ушла из дому,
Что летим мы вместе, как листы,
В голубую звездную солому.
66. ОТШУМЕВШИЕ ГОДЫ<1923>
Крысы грызут по архивам приказы,
Слава завязана пыльной тесьмой,
Кедры Сибири и польские вязы
В кронах качают приснившийся бой.
Радиостанции. Противогазы.
Поступь дивизий. Победа. Отбой.
Красная Армия! Звезды-жестянки,
Пятиконечное пламя труда!
Помню тебя на последней стоянке,
Помню, как звали домой поезда
Стуком колес, переливом тальянки,
В села родные, в иные года.
Где вы, костры и ночная солома,
Брод на рассвете и топот копыт,
Чьи-то цветы на седле военкома,
Строчка приказа: товарищ… убит.
Всё это было… И ты уже дома.
Что же тебя по ночам бередит?
В аудиториях университета,
В солнце музеев, в асфальте дворов,
В пыльной листве загорелого лета,
В дыме редакций, контор, вечеров, —
Мне ли томиться судьбою поэта,
Мирно командовать ротою слов?
Роту иную водил я когда-то.
В песню ушла ледяная река.
За богатырку и за два квадрата
Леворукавных, за посвист клинка
И за походы — спасибо, ребята,
Сверстники, спутники в судьбах полка!
Юные сердцем! Из пламенной были
Песни, тревоги и молодость — вам,
Мы побеждали, а вы победили.
Вам с кирпичами всходить по лесам.
Стройте всё выше! Мы песню сложили —
Буря ее разнесла по сердцам.
67. ПОЭМА ДНЯ
Когда возводят дом высокий,
Сквозной, как радиолучи,
Спеши и ты в одном потоке
Нести на жгучем солнцепеке —
Простой, певучий и жестокий —
Всё выше, выше кирпичи.
Когда грядущие кометы
Расплавят олово и медь,
Мы — неразменные монеты —
Лжецы, бездельники, поэты,
Провозгласим свои декреты
И всех научим жить и петь.
Вся наша мудрость в нашей глотке,
В глазах крылатых на восток,
В такой ямбической походке,
В такой шальной всемирной «сводке»,
Что с нами в такт стучат лебедки,
Взывает пар и льется ток.
Мы — только масло для машины,
Но если винт какой заест,
Взревут пэонные турбины,
Как жизни рокот соловьиный,
Чтоб дрогнул сердцем мир единый,
Всё сожигающий окрест.
Отныне кровь моя — гуденье
В котлах зажатого огня,
Весь мир — одно сердцебиенье,
Скольженье пил, лебедок пенье,
Галоп колес и вдохновенье,
Да, вдохновенье — для меня!
68. «Коридор университета…»
Коридор университета —
Романтический Париж,
Где с тетрадками, Лизетта,
Ты на лекции бежишь.
Быть сарматом не хочу я,
Хоть и в Скифии рожден,
Мне науку поцелуя
Вверил некогда Назон.
Для заслуженных каникул
Покидая факультет,
Покажи мне свой матрикул,
Не декан я, а поэт.
Я тебя учить не буду
Многословной ерунде,
Ты со мной поверишь чуду —
Сердца пламенной беде.
Ты всегда была прилежной,
Догадайся в чем сама,
Ты науку страсти нежной
Сдашь в апреле на «весьма».
69. «В столовой музыка и пенье…»
В столовой музыка и пенье,
Веселый чайный разговор,
А здесь и ветер, и смятенье,
И быстрых губ прикосновенье,
Неповторимое с тех пор.
Чуть только сердце ты задела,
Как, став струною под смычком,
Беспечной скрипкою запело
Мое послушливое тело
О милом, вечном и земном.
С широкошумным вздохом муки
Я отдаю себя — гляди! —
В твои безжалостные руки,
Как будто тополь, в ночь разлуки
Грозу качающий в груди.
70. ГЕТЕ В ИТАЛИИ
Чуть светлеет вздувшаяся штора,
Гаснут звезды в розовой ночи.
Круглый стол, сверканье разговора,
Звон тарелок, таянье свечи.
Нет, не заслужил я этой чести!
После скачки, в вихре дождевом,
Друг харит, с прелестницами вместе
Я сижу за праздничным столом.
Конь храпел… С плаща бежали струи.
Черный лес катил широкий гул…
Что ж, друзья! Вино и поцелуи
Нас мешать учил еще Катулл!
Кто бы, пряча сердце от пристрастья
Купидоном заостренных стрел,
С Музою, смеющейся от счастья,
Чокнуться глинтвейном не хотел?
Пью за синий бархат винограда,
Пью за то, чтоб возле тонких плеч
С ветром из серебряного сада
Сердце, словно бабочку, обжечь.
Пью за то, что здесь не слышно бури,
Что мое забвенное перо —
Только штрих, приснившийся гравюре
Этого волшебника Моро!
71. ДИАЛОГ(Полька)
«Хоть и предан я рассудку,
Ум любви не прекословит,
Не примите это в шутку,
Я люблю вас, крошка Доррит!
У меня в подвалах Сити
Три конторы. Ваше слово?»
— «Мистер Дженкинс, не просите,
Не могу. Люблю другого».
«Что другой! Отказ — а там уж
И закрыта к сердцу дверка.
Много ль чести выйти замуж
За какого-нибудь клерка?
Вот так муж. Над ним смеяться
Будут все из-за конторок».
— «Мистер Дженкинс, мне семнадцать,
Вам же скоро стукнет сорок.
Кто откажет вам в таланте
Счет вести, проценты ваши…
Но, пожалуйста, отстаньте.
Мне пора идти к мамаше…»
72. ВЕНЕЦИЯ
Не счесть в ночи колец ее,
Ласкаемых волной.
Причаль сюда, Венеция,
Под маской кружевной!
В монастырях церковники
С распятием в руках,
На лестницах любовники,
Зеваки на мостах
Поют тебе, красавица,
Канцоны при луне,
Пока лагуна плавится
В серебряном огне.
Не для тебя ль, Венеция,
Затеял карнавал
Читающий Лукреция
Столетний кардинал?
Он не поладил с папою,
Невыбрит и сердит,
Но лев когтистой лапою
Республику хранит.
Пускай над баптистерием
Повис аэроплан,
Пускай назло остериям
Сверкает ресторан,
Пускай пестрят окурками
Проходы темных лож,—
Здесь договоры с турками
Подписывает дож.