Джордж Байрон
505. К ЭММЕ
Пора тяжелая настала
Для наших любящих сердец.
Ты едешь, счастье миновало,
Прощанья час. Всему конец.
Тебя в печальное мгновенье
Я провожаю в дальний путь,
Оставив горечь сожаленья
О том, чего уж не вернуть.
Мы вспомним мирные долины
С отрадой нежной и тоской
И замка дряхлые руины,
Куда взбирались мы с тобой.
Здесь нам в готические окна
Сияло озеро вдали,
Мы, провожая туч волокна,
Слез удержать уж не могли.
Вот роща, где с тобой, бывало,
Мы в детстве бегали, резвясь,
Где ты так мирно отдыхала,
Мне головой на грудь склонясь.
Я на тебя глядел, счастливый,
Твой сон я ласково стерег,
За мотыльком следя ревниво,
Что милых мне коснулся щек.
Вот пруд, разлившийся широко.
О нем не вспомнишь, не скорбя.
Вот вяз, вознесшийся высоко,
Куда влезал я для тебя.
Счастливых мест не видеть боле,
Уедешь ты — пропал и след.
Один бродить я буду в поле,
Где без тебя мне счастья нет.
Как пережить нам расставанье?
В слезах разлуки, в горький час
Мы говорим слова прощанья
Всему, что дорого для нас.
Что горше этого томленья,
И слезы льются через край.
Слова любви в миг разлученья
Твержу я: «Милая, прощай!»
506. О, ЕСЛИ В СУЕТЕ ДНЕВНОЙ…
О, если в суете дневной
Утрачу я твой образ милый,
В час одинокий, в час ночной
Он возвратится с прежней силой.
В печальный, тихий час ночной
Я облик твой увижу снова
И всё, не сказанное мной,
Вложу в таившееся слово!
Прости, порой среди чужих,
Смеясь, беспечным я бываю
И в суете речей пустых
Тебя как будто забываю, —
Но ты не верь моим словам,
Тебе забвением грозящим,
Я не хочу отдать глупцам
Хоть вздох, тебе принадлежащий!
Пусть наливают мне вино,
Что топит скорби и обеты,
Пусть страшной силою оно
Напоминает воды Леты,
И пусть от горя моего
Оно сулит освобожденье, —
Я наземь выплесну его,
Чтоб никогда не знать забвенья!
Когда бы я тебя забыл
Средь суеты толпы мишурной,
Кто б слезы горестные лил
Перед покинутою урной?
Нет, дело гордости моей —
В душе хранить твой образ свято
И средь забывчивых друзей
Тебе быть верным, как когда-то.
Я знал души твоей привет
И нежное твое участье
К тому, кто сам в юдоли бед
В одной тебе увидел счастье.
Тобою жизнь моя светла —
Пусть я души твоей не стою:
Небесной слишком ты была,
Чтоб страстью здесь дышать земною!
Роберт Саути
507. ЕПИСКОП БРУНО
Епископ Бруно пробудился вдруг
И слушает смятенный сердца стук;
В глухой ночи ему приснился сон:
Гудел над ним заупокойный звон.
Епископ смехом гонит страхи прочь,
И новый сон к нему низводит ночь:
У черных стен стучится он теперь,
А Смерть ему приоткрывает дверь.
Он в ужасе встает от ложа сна —
Сова кричит у черного окна;
Теперь ему заснуть еще трудней,
Он рад был свету утренних лучей.
Одет епископ в бархат и багрец,
Идет он в императорский дворец,
Великолепной свитой окружен,
Как ни один в Германии барон.
Выходит стража перед ним вперед,
Народ на площади без шапок ждет —
Все на епископа пришли взглянуть,
Но ни один не молвил: «Добрый путь!»
А он идет, храня надменный вид.
Вдруг чей-то голос громко говорит:
«Епископ Бруно? Весел жребий твой,
Но не забудь, что встретишься со мной!»
Вперед, назад, у локтя своего
Смотрел он и не видел никого,
Но в холоде душа едва жива:
Епископ ясно слышал те слова.
Когда привратник повернул засов,
Он Смерть свою увидеть был готов,
Услышать вновь его душа ждала
Заупокойные колокола.
Он гонит страх из сердца своего —
Сам император чествует его:
Средь лучших яств на стол принесено
В графинах круглых красное вино.
Епископ яства стал благословлять.
Вдруг тайный голос говорит опять:
«Вино сверкает в кубке пред тобой,
Но знай, епископ, ты сидишь со мной».
Епископ стал бледнее полотна;
И он уже не требует вина,
Непобедимым ужасом томим,
И яства остывают перед ним.
Вот понемногу он в себя пришел,
Он весело оглядывает стол,
Позабывая свой недавний страх,
И пьет вино с румянцем на щеках.
Но сам за императорским столом
Он всех грустней и тише. Лишь потом,
Когда ворвались маски в гулкий зал,
Он всех шумней и веселее стал.
Опять за маскированной толпой
Был слышен голос резкий и глухой:
«Епископ, ты провел веселый день,
Но ты со мной сойдешь в ночную сень».
Епископ вздрогнул; слезы очи жгут,
И вкруг тонзуры волосы встают,
Лицо епископа белей, чем снег;
К нему подходит в маске человек.
Дотронулась костлявая рука,
И ледяная смертная тоска
В единый миг по жилам протекла,
И пал епископ мертвым у стола.
508. КОЛОДЕЦ СВ. КАТЕРИНЫ
Колодец на западе Англии есть —
Краса потаенной долины,
И знают все женщины в этой стране
Колодец святой Катерины.
Дуб старый и гордый поднялся над ним
И ясень разросся красиво,
И, с вязом могучим сплетая листы,
Склонилась плакучая ива.
Однажды прохожий к нему подошел,
От долгой дороги усталый, —
С рассветом он вышел и шел целый день
А чистое небо пылало.
Он выпил холодной, прозрачной воды,
Измученный жаждою жгучей,
И ближе к святому источнику сел
Под вязом у ивы плакучей.
Из ближней деревни с ведром человек
Сошел зеленеющим склоном
И путника, с краю поставив ведро,
Приветствовал низким поклоном.
«Женат ли ты, путник? — крестьянин спросил. —
Коль есть на то милость Господня,
То самый счастливый ты выпил глоток
Во всей своей жизни сегодня!
А если твоя побывала жена
Среди Корнваллиской долины,
Она зачерпнула, клянусь головой,
Водицы святой Катерины».
«Жена моя дома и здесь не была, —
Прохожий не медлил с ответом, —
Но разве от этого лучше глоток,
В колодце почерпнутый этом?»
Крестьянин ответил: «Служил я не раз
Святой Катерине в угоду.
И прежде чем ангел восхитил ее,
Она закляла эту воду:
Коль раньше жены догадался супруг
Глотнуть из святого колодца,
Счастливец — отныне в семействе своем
Хозяином он остается.
Но если успела напиться жена —
Пусть просит он помощи божьей».
И снова холодной воды зачерпнуть
Склонился к колодцу прохожий.
«Но ты-то, конечно, — он парня спросил, —
Ты пил пред своею женою?»
А тот улыбнулся при этих словах
И робко поник головою.
«Я после венчания, бросив жену,
К источнику кинулся пылко,
Да только хитрей оказалась жена:
Пришла уже в церковь с бутылкой».
Роберт Браунинг
509. МЫСЛИ НА ЧУЖБИНЕ О РОДИНЕ
Ах, быть бы дома, в Англии,
Когда цветет Апрель!
Тот, кто проснулся в Англии,
Вдохнув весенний хмель,
Тот может видеть, как в рассветный час
Нежданной зеленью покрылся вяз
И зяблик сыплет трели средь ветвей
Там, в Англии моей!
Сменив Апрель, и Май уж тут как тут,
Уж ласточки и славки гнезда вьют.
Взгляни, как груша около реки
На клевер осыпает лепестки,
Как светится роса, ручей течет,
А дрозд мой дважды песенку пост,
И знают все, что так тому и быть,
Что свой восторг он может повторить!
510. УТРАЧЕННАЯ ЛЮБОВЬ
Итак, всё кончено… Слова любви
Не обещают больше ничего.
«Прощай!» — чирикают нам воробьи
Из-под застрехи дома твоего.
А в почках виноградная лоза —
Я сам увидел это в первый раз —
Вот-вот готова распахнуть глаза,
И красный цвет стал серым вдруг для нас.
Как встретим утро мы, любовь моя?
Позволь твою мне руку нежно взять,
Ведь мы — друзья. Но лучшие друзья
Хранят всё то, что должен я терять.
Хотя сверканье черных глаз твоих
Я сохраню на долгие года,
Хоть голос твой в ромашках молодых
Останется со мною навсегда,
Как подобает дружбе, я скажу
Чуть больше, провожая в дальний путь,
Как все, твою я руку задержу,
Как все, иль даже дольше — так, чуть-чуть…
Вильям Батлер Йитс
511. «Если к вам подкралась старость, голова у вас седая…»
Если к вам подкралась старость, голова у вас седая
И вздремнулось у камина, то раскройте книгу эту,
Не спеша ее читайте, дни былые вспоминая,
Дни, когда ваш взгляд туманный был открыт не тьме, а свету.
Да, в вас многие ценили сердца радостность и ясность,
Красоту любили вашу — вдохновенно иль притворно, —
Но бродячую в вас душу лишь один любил так страстно,
Что она его пленяла даже в дни печали черной.
И, склоняясь над вечерним, догорающим камином,
Прошепчите с легкой грустью, что любовь та улетела
В край далекий, край нагорный к ледяным его вершинам
И свой ясный лик укрыла там, где звездам нет предела.
512. «Если б в небесный я плащ был одет…»
Если б в небесный я плащ был одет,
Вытканный золотом и серебром,
В голубоватый и дымчатый свет
В этом сиянье дневном и ночном,
Бросил его бы я под ноги вам,
Но я богат лишь мечтой красоты,
Я положу ее к вашим ногам —
Тише ступайте — ведь это мечты!
513. ОЗЕРО ИННИСФРИ
Вот я встану и отправлюсь к Иннисфри, к его лазури,
Там я хижину построю из простой ирландской глины,
Посажу бобы на грядке, а в саду поставлю улей,
Буду жить один в долине, где не молкнет гуд пчелиный.
Там найду я мир, который утро льет с одежд в тумане,
В час кузнечиков звенящих, в час их тихих перекличек,
Полночь там вся в звездном блеске, полдень в солнечном сиянье,
Вечер трепетом наполнен крыльев славок и синичек.
Вот я встану и отправлюсь, чтоб всегда, и днем и ночью,
Слушать, как лепечут глухо волны озера родного,
Здесь, на каменной дороге, это вижу я воочью,
В сокровенной глуби сердца неотступно слышу снова…