поэма)
Счастлив, кто посетил сей мир
В его минуты роковые:
Его призвали всеблагие,
Как собеседника на пир.
Он их высоких зрелищ зритель,
Он в их совет допущен был
И заживо, как небожитель,
Из чаши их бессмертье пил.
1
Ночные ветры! Выси черные
Над снежным гробом Ленинграда!
Вы – испытанье; в вас – награда;
И зорче ордена храню
Ту ночь, когда шаги упорные
Я слил во тьме Ледовой трассы
С угрюмым шагом русской расы,
До глаз закованной в броню.
2
С холмов Москвы, с полей Саратова,
Где волны зыблются ржаные,
С таежных недр, где вековые
Рождают кедры хвойный гул,
Для горестного дела ратного
Закон спаял нас воедино
И сквозь сугробы, судры, льдины
Живою цепью протянул.
3
Дыханье фронта здесь воочию
Ловили мы в чертах природы:
Мы – инженеры, счетоводы,
Юристы, урки, лесники,
Колхозники, врачи, рабочие —
Мы, злые псы народной псарни,
Курносые мальчишки, парни,
С двужильным нравом старики.
4
Косою сверхгигантов скошенным
Казался лес равнин Петровых,
Где кости пней шестиметровых
Торчали к небу, как стерня,
И чудилась сама пороша нам
Пропахшей отдаленным дымом
Тех битв, что Русь подняли дыбом
И рушат в океан огня.
5
В нас креп утробный ропот голода.
За этот месяц сколько раз мы
Преодолеть пытались спазмы,
Опустошающие мозг!
Но голод пух, мутил нам головы,
И видел каждый: воля, вера,
Рассудок – в этих лапах серых
Податливей, чем нежный воск.
6
Он заволакивал нам зрение,
Затягивал всю душу студнем;
Он только к пище, только к будням
Спешил направить труд ума…
Свои восторги, озарения,
Тоску, наитья, взрывы злобы
Рождает этот дух безлобый,
Бесформенный, как смерть сама.
7
Как страшно чуять эти щупальцы,
Сперва скользящие в желудке,
Потом – в сознанье, в промежутке
Меж двух идей, двух фраз, двух слов!
От паутины липкой щурится
И слепнет дух, дичает разум,
И мутный медленный маразм
Жизнь превращает в рыск и в лов.
8
Прости, насыть, помилуй, Господи,
Пошли еще один кусок тем,
Кто после пшенной каши ногтем
Скребет по днищу котелка;
Кто, попадая в теплый госпиталь,
Сестер, хирургов молит тупо:
«Товарищ доктор, супа… супа!» —
О да, воистину жалка
9
Судьба того, кто мир наследовал
В его минуты роковые,
Кого призвали Всеблагие
Как собеседника на пир —
И кто лишь с поваром беседовал
Тайком, в походной кухне роты,
Суля ему за все щедроты
Табак – свой лучший сувенир.
10
Так начинался марш. Над Ладогой
Сгущались сумерки. На юге
Ракет германских злые дуги
Порой вились… Но ветер креп:
Он сверхъестественную радугу
Залить пытался плотным мраком,
Перед враждебным Зодиаком
Натягивая черный креп.
11
И все ж – порою в отдалении
Фонтаны света, то лиловый,
То едко-желтый, то багровый,
То ядовито-голубой
Вдруг вспыхивали на мгновение,
Как отблески на башнях черных
От пламени в незримых горнах
Над дикой нашею судьбой.
12
А здесь, под снеговой кирасою,
От наших глаз скрывали воды
Разбомбленные пароходы,
Расстрелянные поезда,
Прах самолетов, что над трассою
Вести пытались оборону,
Теперь же – к тинистому лону
Прижались грудью навсегда.
13
Вперед, вперед! Быть может, к полночи
И мы вот так же молча ляжем,
Как эти птицы, фюзеляжем
До глаз зарывшиеся в ил,
И озеро тугими волнами
Над нами справит чин отходной,
Чтоб непробудный мрак подводный
Нам мавзолеем вечным был.
14
Мы знали все: вкруг «града Ленина»
Блокада петлю распростерла.
Как раненный навылет в горло,
Дышать он лишь сквозь трубку мог —
Сквозь трассу Ладоги… В томлении
Хватал он воздух узким входом
И гнал по жаждущим заводам
Свой каждый судорожный вдох.
15
Мы знали все: что гекатомбами
Он платит за свое дыханье;
Что в речи русской нет названья
Безумствам боевой зимы;
Что Эрмитаж звенит под бомбами;
В домах мороз; мощь льда рвет трубы;
Паек – сто грамм. На Невском трупы…
О людоедстве знали мы.
16
Нас бил озноб. Уж не беседовал
С другим никто. Еще мы знали:
Спасают нас от смертной стали
Ночь, снегопад, полярный шторм…
Враг не встречал нас, не преследовал,
Наш путь не видел с небосвода…
И поглотила непогода
Остатки линий, красок, форм.
17
Зачем мы шли? Во что мы верили?
Один не спрашивал другого.
У всех единственное слово
В душе чеканилось: – Иди! —
…Как яхонты на черном веере,
Навстречу вспыхивали фары,
Неслись, неслись – за парой пара —
Неслись – и гасли позади.
18
И снежно-белые галактики
В неистовом круговращеньи
На краткий миг слепили зренье
Лучом в глаза… А шторм все рос,
Как будто сам Владыка Арктики
Раскрыл гигантские ворота
Для вольного круговорота
Буранов, пург и снежных гроз.
19
Он помогал нам той же мерою
И к тем же страшным гнал победам,
Каким явился нашим дедам
В бессмертный год Бородина…
Кто опровергнет это? Верую,
Что страстная судьба народа
С безумной музыкой природы
Всечастно переплетена!
20
Когда ширял орел Германии
К кремлевским башням в сорок первом,
Когда сам воздух стал неверным,
От канонад дрожать устав,
Когда, в отчаяньи, заранее
Народ метался по вокзалам —
Не он ли встал морозным валом
У обессилевших застав?
21
Он встал, морозным дымом кутаясь,
Сильней всех ратей, всех оружий,
Дыша неистовою стужей,
Врагу – погибель, нам – покров…
Нефть замерзала. Карты спутались.
Сорвался натиск темных армий…
Над свитками народной кармы
Лишь он маячил – дух снегов!
22
В былые дни над лукоморьями,
По немеречам, рвам, полянам,
Не он ли грезился древлянам
Как хладом свищущий Стрибог?
Он правил ветреными зорями,
Аукал вьюгой у костра нам,
И в чистом поле под бураном
Его любой увидеть мог.
23
Нас, сыновей кочевья вольного,
Он любит странною любовью.
Он наших предков вел к низовью
Размашистых сибирских рек;
В суземах бора многоствольного
Костры охотников он любит,
Он не заманит, не загубит,
Он охраняет их ночлег.
24
Но если даль вскипает войнами
И в вихревом круговороте
Свободный цвет народной плоти
В бою ложится под палаш —
Ветрами, вьюгами, сувоями,
Встает он русским в оборону;
Его мирам, державе, трону
Есть имя тайное: Ахаш.
25
Он вывел нас. Когда морозные
Открылись утренние дали,
Мы, оглянувшись, увидали
С лесистых круч береговых,
Как ярко-ярко-ярко-розовой
Порфирой озеро сверкало
И мрели льдистые зеркала —
Гробница мертвых, путь живых.
26
В потемках ночи, от дивизии
Мы оторвались. Только трое —
Не командиры, не герои,
Брели мы, злобясь и дрожа.
Где отдохнуть? Достать провизию?
Мороз… бездомье… скудный завтрак.
И мы не думали про «завтра»
У фронтового рубежа.
27
Но если ты провидишь в скорости
Блиндаж, стволы «катюш», окопы,
Геройский марш в полях Европы
До Bradenburger Tor[3] – забудь:
В другом, вам незнакомом хворосте
Уже затлелся угль поэмы,
И губы строф железно немы
Для песен, петых кем-нибудь.
28
За небывалой песней следую
По бранным рытвинам эпохи.
Воронки… Мрак… Вверху – сполохи
Да туч багровых бахрома,
Но вещим ямбом не поведаю
О зримом, ясном, общем, явном,
Лишь о прозреньи своенравном
Превыше сердца и ума.
29
Зачаток правды есть и в на́долбах,
Упорным лбом шоссе блюдущих,
В упрямстве танков, в бой бредущих,
В бесстрашной прыти муравья,
Но никогда не мог я надолго
Замкнуться в этой правде дробной:
Манил туман меня загробный
И космос инобытия.
30
Немного тех, кто явь военную
Вот так воспринял, видел, понял;
Как в тучах ржут Петровы кони,
Не слышал, может быть, никто;
Но сладко новую вселенную
Прозреть у фронтового края,
И если был один вчера я, —
Теперь нас десять, завтра – сто.
31
А ночь у входа в город гибели
Нас караулила. Все туже
Январская дымилась стужа
Над Выборгскою стороной…
Нет никого. Лишь зданья вздыбили
Остатки стен, как сгустки туши —
Свои тоскующие души,
Столетий каменный отстой.
32
Как я любил их! Гений зодчества,
Паривший некогда над Римом,
Дарил штрихом неповторимым,
Необщим – каждое из них;
Лишь дух роднил их всех, как отчество
Объединяет членов рода;
Так пестроту глаголов ода
Объединяет в мерный стих.
33
Все излученья человеческих
Сердец, здесь бившихся когда-то,
Их страсть, борьба, мечты, утраты,
Восторг удач и боль обид
Слились в единый сплав для вечности
С идеей зодчего: с фронтоном,
С резьбой чугунной по балконам,
С величием кариатид.
34
И вот теперь, покрыты струпьями
Неисцелимого распада,
Огнем разверзшегося ада
До самых крыш опалены,
Они казались – нет, не трупами —
Их плоть разбита, лик разрушен —
Развоплощаемые души
На нас взирали с вышины.
35
Как будто горькой, горькой мудростью,
Нам непонятным, страшным знаньем
Обогатила эти зданья
Разрушившая их война,
И, Господи! какою скудостью
Нам показались беды наши,
Что пили мы из полной чаши
И все ж не выпили до дна!
36
Утих сам голод. Одичание
Усталых воль, сознаний, тела
Забылось. Родина смотрела
На каждого из нас. По льду
Мы шли без слов, без слез, в молчании,
Как входят дети друг за другом
К отцу, что, истомлен недугом,
Встречает смерть в ночном бреду.
37
А там, за выбитыми окнами,
За кусковатою фанерой,
Без дров, без пищи, в стуже серой
Чуть теплились едва-едва
И полумертвыми волокнами
Еще влачились жизни, жизни,
Все до конца отдав отчизне
И не дождавшись торжества.
38
Героика ль? самоотдача ли?
О, нет. Насколько проще, суше
И обыденней гибнут души
В годину русских бед и смут!
Но то, что неприметно начали
Они своею жертвой строгой,
Быть может, смертною дорогой
Они до рая донесут.
39
Вдруг – среди зданий, темных до́черна,
Звено я различил пустое,
Даль, берега, мостов устои
И дремлющие крейсера,
И под соборным стройным очерком
Неву в покрове смутно-сером, —
Мать стольким грезам и химерам,
Подругу вечную Петра.
40
Подругу, музу, крест и заповедь
Великого державотворца,
Чье богатырское упорство
Гнало Россию в ширь морей,
Спаявшего мечту о Западе
С мечтою о победных рострах,
О сходбищах вселенной, пестрых
От флагов, вымпелов и рей.
41
Столица!.. Ледяной и пламенной,
Туманной, бурной, грозной, шумной,
Ее ковал ковач безумный,
Безжалостный, как острие;
Здесь, во дворцах, в ковчегах каменных
Душа народа пребывала,
Душа страны запировала
В безбрежных празднествах ее.
42
Слились в твореньи императора,
В тяжелом, кованом обличьи
Гордыня, дерзость, гнев, величье,
И жадность к жизни, и мечта,
И, точно лава бьет из кратера,
Она рванулась в путь кровавый,
Новорожденною державой,
Триумфом бранным залита.
43
И был в творце ее – гром чуждого,
К нам низвергавшегося мира,
Как будто эхо битв и пира
Богов на высях бытия…
Кто безотчетно не предчувствовал
В его шагах, чертах, фигуре
Вместилище нездешней бури,
Нечеловеческого «я»?
44
Кто б ни был ты, мой спутник временный
По этим грубым, плотным ямбам!
Поверь: непрочным, зыбким дамбам
Подобны глыбы этих строф:
Пять-шесть страниц – и обесцененный
Мир логики и правил мнимых
Затопит шквал непримиримых,
Друг с другом бьющихся миров.
45
Пучина иррационального
Уж бьет в сторожевые камни,
Ночную душу жжет тоска мне
Перед грядущим. Ткань стиха
Дрожит, звенит от шторма дальнего,
Как холст ветрил – от напряженья;
Уста в пыланьи, мысль в круженьи
И как песок гортань суха.
46
Трудам и славе человеческой
Пусть дифирамб творят другие:
Не ту я слышал литургию
В раскатах битвы мировой…
Поэма бури! Стань ответчицей
Всем, кто почуял слухом сердца
Глагол и шаг Народодержца
Сквозь этот хаос, гул и вой!
47
А в час, когда немеешь замертво
У потрясающего спуска,
В закономерностях искусства
Опору мыслям укажи;
От непроглядных волн беспамятства
Обереги свечу сознанья;
К простым домам, проспектам, зданьям
Повествованье привяжи!
48
Напомни, как шаги усталые
Тонули в пухнувших сугробах;
Как глухо в каменных утробах
Жизнь полумертвая спала;
Как за кромешными кварталами
Мелькнул трамвай – пять слабых точек,
И робкий синий огонечек
Глубь жадных улиц пожрала.
49
И вот, над городскими волнами
Плывя, подобно черным рострам,
Угрюмый замок шпилем острым
Предстал, темнея сквозь сады;
Прямые, жесткие, безмолвные,
На стенах цвета жухлой крови
Чеканились еще суровей
Трофеев черные ряды.
50
Не здесь ли роковое зарево
Для всех веков над Русью встало?
Взмах смертоносного металла
Был точен в пальцах Эвменид,
И в пышной спальне государевой
В ночь на двенадцатое марта
Царю в лицо метнулась карта
Со списком вин, злодейств, обид.
51
В ту полночь, в оттепель, в ненастие,
Кружилось карканье над парком,
И виделось бессонным Паркам
Над неумолчной прялкой: вот
Ложится древний грех династии
С отца на сына – в роды, роды,
Пока его сам дух народа
В день казни царской не возьмет.
52
В день казни царской?.. Но по-прежнему
У замка, где скончался Павел,
Уздою бронзовою правил
Колосс на пасмурном коне:
Открыт дождям и ветру снежному, —
Не Медный Всадник той поэмы,
Что с детских лет лелеем все мы,
Но тот же царь, с жезлом, в броне.
53
Я помнил надпись – «Правнук – Прадеду»,
И лик, беззвучно говорящий
России прошлой, настоящей
И сонму мчащихся эпох:
«Где новый враг? Его попрать иду
Всей правдой моего Закона.
Мой стольный город – вот икона!
Держава русская – вот бог!»
54
Да: вихрем творческим охваченный,
Он сам не знал, какая сила
В нем безвозвратно угасила
Светильник тусклой старины,
И что за дух, к чему назначенный,
Им движет, как царем, пророком,
Строителем, всевластным роком
И гением его страны.
55
Не тот ли властный дух, что кроется
Чуть слышно в каждом русском сердце,
Кем были тверды староверцы
И славны древние князья, —
До всех времен рожденный Троицей
Бессмертный Ангел сверхнарода,
Его бессмертная природа,
Его возвышенное Я?
56
Из рода в род в чреде Романовых
Ваял из плоти поколений
Он вестника своих велений,
Орудье верное свое,
Того, Кто призван строить наново
Его вместилище и форму,
Кто бодро, подвигом упорным
Пересоздаст все бытие.
57
Но в волю молодого зодчего
Облекся, как в живое платье,
Носитель древнего проклятья,
Давно клубившийся впотьмах,
Давно искавший трона отчего
Над сукровицей плах стрелецких,
Над кривдой казней москворецких,
В лукавых, душных теремах.
58
Он рос присосками раздутыми
Над Шлиссельбургом, над Азовом,
Над тихим Доном бирюзовым,
У грузных нарвских стен жирел,
Пока над вражьими редутами
Клубился дым, взлетали бревна
И пушки метко, мерно, ровно
Гремели с выгнутых галер.
59
И чем огромней рдело зарево
От всероссийского страданья,
Тем голод адского созданья
Все возрастал, ярился, пух, —
И, сам не зная, принял царь его
В свое бушующее сердце,
Скрестив в деяньях самодержца
Наитья двух – и волю двух.
60
И в эту ночь пустынно-синюю
По снеговому бездорожью
Я приближался с тайной дрожью
К подножью медного царя.
Но странно: где ж он?.. Четкой линией
Спрямлен на месте монумента
Трамвайный путь – стальная лента
В стесненном круге фонаря.
61
Куда ж он взят?.. К каким ристаниям
Скакун готовится чугунный?
Где, об какой утес бурунный
Теперь дробится цок копыт?..
Все тихо. В снежном одеянии
Настороженное безлюдье.
Столица, с обнаженной грудью,
Полураздавленная, спит.
62
Тумм… Тишина. Тум-тумм… – В предместий
Как будто стук тамтама смутный,
Из капищ ночи стон минутный,
Темп убыстрен – тум-тум! тум-тум! —
И, будто грозное известие
В созвучии тупом читая,
Трескучих, острых звуков стая
На миг взвивается. Самум
63
Взревел и смолк. Но тихой рамою
Теперь вся ночь – для звуков новых,
Весь утлый мир в его основах
Колеблющих до самых недр:
То хроматическою гаммою
Незримые взвывают груди:
Не гул моторов, не орудья,
Не плеск толпы, не гром, не ветр.
64
Нечеловеческою жалобой,
Тревогой, алчною тоскою
Над паутиной городскою
Ревут, стенают, плачут с крыш:
От этих воплей задрожали бы,
Как лани, чудища Триаса,
Недотерзав живого мяса
И кроясь с ужасом в камыш.
65
Что за творенья – над столицею,
Но в мире смежном, странном, голом
Доселе скрытые, свой голос
В ночных сиренах обрели?
Зачем телами, взором, лицами
Их не облек владыка ада?
Что им грозит? и что им надо
В раздорах горестной земли?
66
В мозгу неслась, мелькая клочьями,
Тень незапамятных поверий,
Другая быль других империй
И по старинным городам
Угаданные смутно зодчими
Созданья странной, скорбной веры:
Взирающие вниз химеры
На серых глыбах Нотр-Дам.
67
Из ниш Бастилии и Тауэра,
Из Моабита, в тьму взлетая,
Не их ли сестры хищной стаей
Вились у плах, как воронье?
То ль звук, то ль слово: …уицраора!
Я слышу явственно в их реве.
Биенье ли нездешней крови
В стальных сосудах?.. имя?.. чье?
68
Кто их защитник?.. – Правосудия
Не ждать от ночи вероломной:
Сегодня – сроки битве темной,
Власть – экразиту, мощь – свинцу.
И слышно: ухают орудия
За выщербленным горизонтом,
Где Ленинград рассечен фронтом,
Как шрамом свежим по лицу.
69
И будто от стальной хроматики
Очнулись демоны чистилищ.
Владыка медлит – он в пути лишь —
Но слуги верные уже
С размеренностью математики
И с фантастичностью миража
Прядут светящуюся пряжу
Там, на небесном рубеже.
70
Перебегающая аура
Над городом, мерцая, встала.
Уж зданья – только пьедесталы
Для строя призрачных колонн.
Все зыблется… Обрывки траура
Мнут световые пальцы, когти,
Протягиваясь в Гавань, к Охте,
И обнажая небосклон.
71
Там, в облачных, косматых, взринутых,
Из мрака выхваченных волнах,
Где сквозь воронки смотрит полночь,
Как сатана через плечо —
Оттуда, с быстротою кинутых
Камней, как тень, ныряет, мчится,
Летит рокочущая птица —
Еще! еще! еще! еще!
72
На этот город, не сдающийся
Пред неизбежною минутой,
Кого спасти от смерти лютой
Не снидет правый серафим;
На люд, в убежищах мятущийся;
На улицы, где каждый камень
Истерт священными веками
И русским гением творим;
73
На все, что в сонных залах заперто
Под хрупкой кровлею дворцовой;
На гордый храм златовенцовый,
Граниты, бронзу, мрамор, туф…
И на несчастных, спящих замертво
В сырых постелях, мерзлых норах,
Старья и рвани пестрый ворох
До глаз в ознобе натянув.
74
О, знаю: зрению телесному
Ты не предстанешь в плотной яви:
Она тесна; Твоей ли славе
Замкнуться в сеть координат?
Но Ты могуч! дорогу крестную
Ты облегчить нам можешь! можешь!
Страна горит; пора, о, Боже,
Забыть, кто прав, кто виноват.
75
Нет, не Творца Триипостасного
Я именую этим словом
Теперь, вот здесь, когда громовым
Раскатом град наш потрясен:
Тебя! нас слышащего! страстного,
Живого Ангела Народа,
Творца страны – с минут восхода
И до конца ее времен!..
76
Но не другой ли – тот, чьей помощи
Молили в ужасе химеры,
Кто медлит в мраке дальней сферы,
Тысячеглаз, тысячерук,
Шлет слуг, все видящих, все помнящих,
Все слышащих в трехмерном мире,
Рождающих в пустом эфире
Подобный звону лиры звук?
77
Звучаньем струнным истребителей
Насквозь пронизано пространство.
И, множа звездное убранство
Тысячекрат, тысячекрат,
То ль – негодующих гонителей
В зените вспыхивают очи,
То ль искрятся в высотах ночи
Сердца борцов за Ленинград.
78
Но нет: ни бранный труд их, сверенный
С приказами, с расчетом, с планом,
Ни бьющий снизу вверх фонтаном
Поток трассирующих звезд
Не отвратят полет размеренный,
Не сберегут столицу славы
От превращенья в прах безглавый,
В золу, в пожарище, в погост,
79
Уже и здесь, где тьмы покров еще
Не совлечен горящим громом,
Кварталы сжались робким комом,
В ознобе числя бег минут:
Так ждут безвредные чудовища,
Пока промчатся с воем волки;
Здесь лишь свистящие осколки
Небесной битвы камень бьют.
80
Вперед! вдоль темных стен! И далее —
В туннель ворот… Оттуда вижу:
В горящем небе, ниже, ниже
Поблескивающий дюраль, —
Слились в бурлящей вакханалии
Треск пулеметов, голк зениток,
И, разворачивая свиток
Живых письмен, зардела даль.
81
Так что же: войско уицраора
Бессильно перед мощью вражьей?
Россия гибнет – кто же страж ей?
Где Демиург, где кормчий – где?!
Ответа нет. Глухим брандмауэром
Лишь замок, горестный, покорный,
Как черный контур глыбы горной,
Как остров в пламенной воде.
82
Внезапно, с яркостью слепительной,
Я различил портал… карнизы,
Фронтон… всю каменную ризу,
Тьмой скрытую лишь миг назад,
И низкий свод ворот – хранитель мой —
Вдруг залило потоком света,
Как если б жгучая комета
Бичом ударила в глаза.
83
Видением апокалиптики
Изжелта-ржавое светило,
Слегка покачиваясь, плыло
На фиолетовый зенит,
А в плоскости его эклиптики
Незримый враг спешил подвесить
Другие – восемь, девять, десять
Пульсирующих цефеид.
84
Как будто глубь загробных стран живым
На миг свое отверзла небо:
Железно-ржавое от гнева,
Все в ядовитой желтизне…
На мостовой снег стал оранжевым.
Все маски сорваны. Напрасно
Метаться и молиться: ясны
Все пятна на любой стене.
85
Как пазорь, полыхнула аура,
И, оглушенный лязгом брани,
Я слышал на прозрачной грани
Метафизических пустынь,
Как выли своры «уицраора»,
Химеры лаяли по-волчьи,
И кто-то лютый, неумолчный
Расстреливал звезду-полынь.
86
Проклятым светом одурманенный,
Чуть различал, весь съежась, разум,
Что небо виснет желтым газом,
Светящеюся бахромой,
Что из звезды, смертельно раненной,
Поникшей, но еще крылатой,
Течет расплавленное злато
И – падает на город мой…
87
…Родиться в век духовных оползней,
В век колебанья всех устоев,
Когда, смятенье душ утроив,
Сквозь жизнь зияет новый смысл;
До боли вглядываться в пропасти,
В кипящие извивы бури,
В круги, что чертят по культуре
Концы гигантских коромысл;
88
Годами созерцать воочию
Бой древней сути – с новой сутью,
Лишь для того, чтоб на распутьи,
Когда день гнева наступил,
Стоять, как мальчик, в средоточии
Бушующего мирозданья,
Не разгадав – ни содержанья,
Ни направленья буйных сил…
89
Не причастившись, не покаявшись,
Не умягчась святой обедней,
Вступить на этот край последний,
В его свинцовую пургу,
И этот новый Апокалипсис
Читая полночью бессонной,
Лишь понимать, что смысл бездонный
Расшифровать я не могу.
90
Отец! Господь! Прерви блуждания
Смертельно жаждущего духа!
Коснись, Верховный Лирник, слуха
Своею дивною игрой!
Пусть сквозь утраты, боль, страдания
К Твоим мирам ведет дорога;
Раздвинь мой разум! Хоть немного
Дверь заповедную открой!
91
Дай разуметь, какими безднами
Окружены со всех сторон мы;
Какие бдят над Русью сонмы
Недремлющих иерархий;
Зачем кровавыми, железными
Они ведут ее тропами —
Они, то чистые, как пламя,
То леденящие, как Вий!
92
И если ясных вод познания
Я зачерпну в духовном море,
Где над Кремлем Небесным зори
Едва мерцают в мир греха,
Ты помоги гранить в молчании
Сосуд, их ясности достойный:
Чеканный, звучный, строгий, стройный
Сосуд прозрачного стиха.
93
Горька, бесцельна ноша мудрости,
Невоплощенной в знаке внятном,
Когда лишь зыбким, беглым пятнам
Подобны смутные слова;
Чем дух зрелей, тем горше труд расти
Над словом должен – верю, знаю,
Но скорбный искус принимаю
И возвращаю все права.
94
…И в этот миг на небосводе я
Заслышал ноту: через хаос
Она, планируя, спускалась
Как шелест струн, как звоны льда:
Певуче – хрупкая мелодия
Переломилась вдруг, и квинта
В глубь городского лабиринта,
Завыв, обрушилась: сюда!
95
Сквозь воздух, онемевший замертво,
На старый замок тонна тола
Низверглась – кровлю, толщу пола,
Стропил, покрытий пронизав…
Все замолчало. Время замерло.
Я ждал секунду, двадцать, тридцать,
Минуту, что воспламенится,
Бушуя, дьявольский состав.
96
Казалось, небо, мироздание,
Сам Бог молчат, склонясь над раной…
И вдруг – разгульный, дикий, пьяный
Ему дозволенной борьбой,
Метнулся вверх из центра здания
Протуберанц огня и света,
Весь голубой, как полдень лета,
Да! золотисто-голубой.
97
За расколовшимися стенами,
Сквозь вылетающие рамы,
Открылась вдруг, как сердце храма,
Лазурным светом залита,
Глубь старой залы с гобеленами,
Хрустальных люстр огонь холодный,
Полотен сумрак благородный —
Культура, – мудрость, – красота.
98
Утробное, слепое, душное,
Дрожанье зримого пространства
Нас сотрясло. Казалось, трансом
Вещественный охвачен слой.
И раньше, чем волна воздушная
Хлестнула в грудь, – блик озаренья
Сверкнул во внутреннее зренье,
Досель окутанное мглой.
99
Там, где враждебное созвездие
Сгорало медленно в зените,
Струя оранжевые нити
И золотые капли слез,
Лик венценосного Наездника
Средь рыжих туч на небе черном
Мелькнул, как выхваченный в горном
Хребте, немыслимый утес.
100
Но Боже! не верховным воином
Он бушевал в бою всемирном:
Кто искус длит в краю эфирном,
Тот не вершитель наших сеч;
Нет: он удвоенным, утроенным
Был грузом призрачным придавлен,
Громадой царства был оставлен
Ее держать, хранить, стеречь.
101
Она дрожала, гулко лязгая,
В кромешной ярости зверея,
А он, бессмертный, не старея,
Не мог, не смел разбить оков:
Немыслимая тяжесть адская
Ему давила плечи, выю,
Гнела на мышцы вековые
Кариатиде трех веков.
102
Я видел снизу угол челюсти,
Ноздрей раздувшиеся крылья,
Печать безумного усилья
На искажающемся лбу,
И взор: такого взора вынести
Душа не в силах: слепо-черный,
Сосущий, пристальный, упорный —
Взор упыря сквозь сон в гробу.
103
В нем было все, чем зачарована
России страшная дорога;
Гордыня Человекобога
И каменная слепота
Могучих воль, навек прикованных
К громаде мировой державы,
Весь рок кощунств ее и славы,
Ее меча, – венца, – щита.
104
То был конец: волна весомая
Настигла, ухнула, швырнула,
Как длань чудовища… От гула
Слух лопнул. – Сплю? упал? стою?..
И ночь беспамятства в лицо мое
Пахнула ширью вод холодных,
Чтоб свиток бед и грез народных
Я дочитал – в ином краю.
105
Но где же?.. гроб?.. Сон, смерть?.. Лишь тусклое
Лицо Петра в зените плотном
Светясь сюда, в угрюмый гроб нам,
Маячило, – а наверху —
Над ним – напруженными мускулами
Не знаю что росло, металось,
Самодержавное как фаллос,
Но зрячее… Вразрез стиху
106
Расторгнув строфы благостройные,
Оно в мой сказ вошло, как демон,
Теперь я знаю, кто он, с кем он,
Откуда он, с какого тла:
Он зрим сквозь битвы многослойные,
Но очертить его невластны
Ни наших знаний кодекс ясный,
Ни рубрики добра и зла.
107
Он был свиреп и горд. Змеиная
Взвивалась шея к тучам бурым,
И там, в подобных амбразурам
Прорывах мчащихся, на миг
Глаз сумрачного исполина я
Узрел, как с низменных подножий
Зрят пики гор, и непохожий
Ни на кого из смертных лик.
108
В зрачке, сурово перерезанном,
Как у орла, тяжелым веком,
Тлел невместимый человеком
Огонь, как в черном хрустале…
Какая сталь, чугун, железо нам
Передадут хоть отголосок
От шороха его присосок
И ног, бредущих по земле?
109
Дрожа, я прянул в щель. – В нем чудилось
Шуршанье миллионов жизней,
Как черви в рыбьей головизне
Кишевших меж волокон тьмы…
Господь! неужто это чудище
С врагом боролось нашей ратью,
А вождь был только рукоятью
Его меча, слепой как мы?..
110
Так кто же враг?.. И на мгновение
Я различил, что запад чадный
Весь заслонен другой громадой
Пульсирующей… что она
В перистальтическом движении
Еще грозней, лютей, звериней,
Чем тот, кто русскою твердыней
Одетый, борется без сна.
111
А здесь, внизу, туманным мороком
Переливались тени жизней —
Те, кто погиб. В загробной тризне
Их клочья вихрились кругом,
Как вьюга серая над городом:
Не знаю, что они творили —
Без лиц, без образа, без крылий —
Быть может, длили бой с врагом, —
112
Язвящее, простое горе я
Изведаю в тот день далекий,
Когда прочтут вот эти строки
Глаза потомков, и – не весть,
Но мертвенную аллегорию
Усмотрят в образе гиганта.
Он есть! Он тверже адаманта,
Реальней нас! Он был! он есть!
113
…Как мышь в нору, вдавиться пробуя
В щель среди глыб, я знал, что тело
Затиснуто, но не сумела
Обресть защиту голова.
Нет, не в могилу, не ко гробу я
Сорвался спуском инозначным:
К непостижимым, смежным, мрачным
Мирам – исподу вещества.
114
Молитва, точно вопль о помощи,
Рванулась вверх. Но нет, не Бога
Сюда, в мир Гога и Магога
Смел звать изнемогавший дух:
Хоть нить во мраке гробовом ища,
Он рвался в пристани другие —
В присноблагой Синклит России
Превыше войн, побед, разрух.
115
Пусть демон великодержавия
Чудовищен, безмерен, грозен;
Пусть миллионы русских оземь
Швырнуть ему не жаль. Но Ты, —
Ты, от разгрома, от бесславия
Ужель не дашь благословенья
На горестное принесенье
Тех жертв – для русской правоты?
116
Пусть луч руки благословляющей
Над уицраором России
Давно потух; пусть оросили
Стремнины крови трон ему;
Но неужели ж – укрепляющий
Огонь Твоей верховной воли
В час битв за Русь не вспыхнет боле
Над ним – в пороховом дыму?
117
И вдруг я понял: око чудища,
С неутолимой злобой шаря
Из слоя в слой, от твари к твари,
Скользит по ближним граням льда,
Вонзается, меж черных груд ища
Мою судьбу, в руины замка
И, не найдя, петлей, как лямка,
Ширяет по снегу сюда.
118
Быть может, в старину раскольникам
Знаком был тот нездешний ужас,
В виденьях ада обнаружась
И жизнь пожаром осветя.
Блажен, кто не бывал невольником
Метафизического страха!
Он может мнить, что пытка, плаха —
Предел всех мук. Дитя, дитя!
119
Чем угрожал он? Чем он властвовал?
Какою пыткой, смертью?.. Полно:
Откуда знать?.. Послушны волны
Ему железных магм в аду,
И каждый гребень, каждый пласт и вал
Дрожал пред ним мельчайшей дрожью,
Не смея вспомнить Матерь Божью
И тьме покорный, как суду.
120
Не сразу понял я, кто с нежностью
Замглил голубоватой дымкой
Мне дух и тело, невидимкой
Творя от цепких глаз врага.
Другой, наивысшей неизбежностью
Сместились цифры измерений,
И дал на миг защитник-гений
Прозреть другие берега.
121
Метавшееся, опаленное,
Сознанье с воплем устремилось
В проем миров. Оттуда милость
Текла, и свет крепчал и рос,
И Тот, кого неутоленная
Душа звала, молила с детства,
Дал ощутить свое соседство
С мирами наших бурь и гроз.
122
О, как незрело, тускло, иначе
Ум представлял нетерпеливый
Вот этих радуг переливы,
Смерчи лучей… совсем не так!
О, свышеангельный светильниче!
Вождю прекрасный, Яросвете!
В чьем откровеньи, в чьем завете
Хоть раз начертан был Твой знак?
123
Тебя Архангелом Отечества
Назвал я в отроческой вере,
Когда ты мне сквозь сон в преддверьи
Кремля Небесного предстал.
Огни легенд, лампады жречества,
Пожар столиц, костры восстаний
Мне стали искрами блистаний,
Окутавших Твой пьедестал.
124
Превыше царственной чугунности
Твердынь, казарм, дворцов и тюрем,
Я слышал неподвластный бурям
Твой голос с мирной вышины,
И в годы те, на грани юности,
Душа зажглась мечтой о Храме,
О литургийном фимиаме
Тебе – в столице всей страны.
125
Теперь… Теперь я знал! Я чувствовал!
Не слухом, не трехмерным зреньем,
Но целокупным предвареньем
И всем составом всей души;
Рок Века сам меня напутствовал,
Годами скорбными готовя,
И вот теперь шептал с любовью:
Взирай. Не бойся. Запиши.
126
Быть может, нынче, невской полночью,
Дух из своей ограды вышел:
В Тебе, в Тебе я странно слышал
Покой, огромный как чертог,
И там, в тумане лунно-солнечном,
Не знаю, что и чем творили
Те, кто столетьями усилий
К Тебе взойти сквозь гибель смог.
127
Там души гор вздымали, шествуя,
Хорал ко Храму Солнца Мира;
Там многоцветные эфиры
Простерлись, как слои морей…
Там клиры стихиалей, пестуя
Цветы лугов песнопоющих,
Смеясь, звенели в дивных кущах
Непредставимых алтарей.
128
И, точно в беззакатных праздниках
Незримый град России строя,
Там родомыслы и герои
Уже творили купола,
А души гениев – и праведных —
Друг другу вниз передавали
Сосуды света – дале, дале,
Все ниже, ниже – к лону зла.
129
О, не могу ни в тесном разуме,
Ни в чаше чувств земных вместить я,
Что сверх ума и сверх наитья
Ты дал теперь мне, как царю;
Что не словами, но алмазами
Ты начертал в кровавом небе;
О чем, как о насущном хлебе,
Теперь стихом я говорю.
130
Нездешней сладостью и горечью
Познанья жгучего отравлен,
Кому Российский космос явлен
Сквозь щель обрушившихся плит;
Он будет нем на шумном сборище
И полн надежд в годину страха,
Он, поднятый из тьмы и праха,
Как собеседник, в Твой Синклит.
131
Там, в осиянном средоточии,
Неразрушимом, недоступном,
И по блистающим уступам
Миров, готовятся пути
И строят праведные зодчие
Духовный спуск к народам мира —
Вино небесного потира
Эпохам будущим нести.
132
…Так душу бил озноб познания,
Слепя глаза лиловым, чермным,
И сквозь разъявшийся Infernum[4]
Уже мерцал мне новый слой —
Похожий на воспоминание
О старой жизни с прежним телом,
Как будто кто-то в белом-белом
К лицу склонялся надо мной.
133
Та белизна была бездушною,
Сухой, слепой, небогомольной,
И странно: стало больно-больно,
Что кончен вещий лабиринт,
Что врач склонился над подушкою,
Что всюду – белизна палаты,
А грудь сдавил, гнетя как латы,
Кровавый, плотный, душный бинт.
1949—1953
г. Владимир