В зале головы подняты. Зрители смотрят
в раек,
Где снуют молчаливые тени шпиков
и жандармов.
7. Гадание на черном кофе
Приопущена штора и в комнате полутемно,
А часы над диваном стучат совершенно
семейно.
Господин губернатор внимательно смотрит
в окно,
Разомлев от полдневной жары
и густого портвейна.
Генерал возмущен: во дворе перед черным
крыльцом
Вороватая нищенка с толстой березовой
сошкой.
В страхе глядя на окна,
клюки заостренным концом
Из помойки она выгребает гнилую картошку.
За спиной генерала, почтительно глядя вo двор,
Дожидается Немзер, похожий на серого краба.
«Никанор! — баритоном зовет генерал, —
Никанор!
Сделай милость, любезный:
пугни эту грязную бабу».
Он садится за стол.
«Ну, Захария Немзер, бодрись!»
Но трахомные веки дрожат, виновато моргая.
Гипнотически смотрит сановная сытая рысь
В покрасневшие, вылинявшие глаза попугая.
Ледяным дуновеньем скользит по щекам
восковым
Этот взгляд ядовитый.
И веки моргают быстрее.
Генерал предлагает:
«Садитесь, почтенный раввин,
Ну, я вам доложу, отличились же ваши евреи!»
«Ваше превосходительство!
Голубь сове не чета.
Пожалейте купечество: мы вам верны
без обмана.
Кто по улице шляется с флагами?
Голь! Нищета!
Был ли там Заблудовский?
Вы видели там Цукермaнa?
Господин губернатор! И нас эти жулики жмут,
И купцам они в кашу плюют,
чтоб им сделалось горько!»
«Что ж мне с ними поделать?»
«В талмуде написано: «Шмуц!»
Способ самый отеческий: «порка».
Генерал отпивает портвейна с крупинками
льда.
«А скажите, раввин, это дочь ваша —
Сонюшка Немзер?»
С обмороженных губ, словно камушек,
падает: «Да».
Немзер сделался пепельным.
Немзер сереет, как пемза.
«Неприятная вещь.
В переписке задержанных лиц
Указания есть, что они приходили к ней
на дом…
Может, всыпать и ей…»
(Как сдержать эту пляску ресниц?)
«Ваше превосходительство!
Господин губернатор!
Ведь она — неразумная девочка!..»
«Сколько ей лет?»
«Ей пятнадцать всего» —
врут замерзшие губы фон Валю.
«Ну, для первого раза прощу
за хороший совет.
Но чтоб всякие гнусные типы у вас
не бывали!»
«Господин губернатор! Я вам обещаю
она…»
И глаза попугая готовы просить о пощаде.
Господин губернатор портвейн допивает
до дна,
Придвигает чернильницу и произносит:
«Прощайте».
8. Переход через Чермное море
Над лачугами Вильны вздымаются
в небо дымы
На постели больной задыхается
в утреннем кашле.
А из пригорода в направленье
губернской тюрьмы,
Не спеша, проезжает телега
с «березовой кашей».
В коридоре тюрьмы генерал на скамейку
присел
И обвел демонстрантов глазами,
как день, голубыми:
«Полицмейстер Снитко! Сколько этих людей?»
«Двадцать семь».
Надзиратели вносят обитую кожей «кобылу».
В коридоре стоит прокурор и другие чины,
Даже доктор Михайлов для формы стоит
в коридоре.
Доктор тонко острит: «Ну, герои,
снимайте штаны!
Понемногу начнем переход
через Чермное море».
Ах, остряк, самоучка!
Он выцвел, обрюзг и зачах,
Нехороший недуг разъедает его год от года.
Словно отруби перхать лежит у него на плечах,
От веснущатых пальцев разит застарелым
иодом
Розги мокнут в бочонке, жандармы стоят
у дверей.
Демонстрантов раздели. Бледны и суровы
их лица.
«Я хочу помолиться! — бормочет
столетний еврей.
Господин прокурор! Я сначала хочу
помолиться».
Губернатор сердит (он всегда раздражен
по утрам).
«Брось! — хохочет Михайлов, —
не вовремя вспомнил о боге».
«Бейте медленнее! — говорит генерал. —
Тут, почтенный, молиться не место.
Молись в синагоге!»
На «кобылу», рыдая.
ложится худой мальчуган.
Он слабее котенка! Зачем ему руки связали?
Для чего окрутили ремнем по рукам, по ногам
Это жалкое тельце?
Ведь он захлебнется слезами,
Задохнется от страха!
В костлявом его существе
Все пятнадцать смертельных болячек
нашел бы анатом…
Розги мерно свистят:
Двадцать три, двадцать шесть, тридцать две…
«Бейте медленнее! — говорит губернатор.
Тут не только евреи.
Верхом на «кобыле» лежит,
Тощим задом участвуя в этой печальной забаве,
С голодухи зеленый, обглоданный оспой мужик.
Вслед за каждою розгой, пощелкивающий
зубами.
И Михайлов острит: «Ну, мужик-борода,
видел Рим?»
Поднимая свой гашник, портки застегнув
аккуратно,
«Борода» отвечает:
«Покорнейше благодарим! —
И припадочно щелкает челюстью:
— Очень приятно!»
А в окрестностях Вильны,
в дворянских фольварках, в глуши
Вспыхнул красный петух
во второй половине апреля,
По ночам белозубые траурные ингуши
Объезжали фольварки,
но все же фольварки горели.
9. Тореадор, смелее!
Осторожный охотник не враз поднимает лису.
Осень пахнет, как яблоко,
рост подосинника слышен.
Паутинки летят, тихо-тихо в закатном лесу,
Только ветер широкие галочьи гнезда колышет.
И не видно людей, лишь вечерние птицы поют,
Засыпая… Но чу! Золотая труба заиграла!..
«Генерал, Вас убьют.
Губернатор фон Валь. Вас убьют…
Анонимными письмами не запугать генерала!
Губернатор не верит готовой ударить грозе,
Он — солдат! Он не станет дрожать
из-за этого вздора!..
Генералу любовница шумно играет Бизе,
Он мурлычет бравурную арию Тореадора.
Опершись на рояль, губернатор вдохнул
горячо
Тонкий запах духов и холеного тела.
В золоченом трюмо — генерала кривое плечо,
Локоть розовой женщины и в хрустале —
хризантема.
Свечерело. Над Вильной, дымись,
дотлевает заря,
Сгорбясь, ходит фонарщик.
На западе звездно и чисто.
На безлюдном углу отблеск газового фонаря
Заиграл на серебряных пуговицах