Е. М. — А где именно и когда?
А. К. — В газете «Книжное обозрение» в 1987 году с предисловием Евгения Евтушенко
Е. М. — Значит за основу текста, выложенного в интернете, вами взята именно эта публикация?
А. К. — Говорится быстрее, чем делается. В книге воспоминаний об отце «Жить вопреки всему», изданной в 1996 году, Светлана Дмитриевна Кедрина сообщает, что в 1991 году поэма «была напечатана в сборнике «Избранное», но розыски в этом направлении ни к чему не привели. Упомянутого сборника я не нашел. Мне думается, что он был издан в мизерном количестве экземпляров. Так что, уважаемый Евгений, своим вопросом вы попали в самую точку — на сайте представлена копия газетного варианта.
Е. М. Из «Книжного обозрения»?
А. К. Да! У меня оказалась в руках ксерокопия… И спасибо провидению за то, что семнадцатый номер этой газеты, вышедшей в Москве 24 апреля 1987 года, сохранился в архивах Днепропетровского литературного музея.
Е. М. — А как отнеслись дочь поэта Светлана Дмитриевна Кедрина к факту публикации в интернете исторической повести в стихах «Хрустальный улей»?
А. К. —Я не держал в тайне желание опубликовать «Хрустальный улей» и, если бы со стороны Светланы Кедриной имелось возражение, то оно было бы принято мною во внимание без оговорок. Исходил я прежде всего из убеждения, что действую в русле устремлений как жены поэта, так и его дочери и ни в коем случае не супротив. Для убедительности позволю себе процитировать на память отрывокиз письма Людмилы Ивановны Кедриной Григорию Прокопенко: «После публикации все будут называть Дмитрия Борисовича — евреем (он русский, из древнего рода), но живя на Чечелевке (район Днепропетровска / пояснение Е.М.), поэт изучил еврейский быт, так как Чечелевка была еврейским гетто».
Е. М. — Мне остается поблагодарить поэта и писателя Александра Кобринского за бесценный подарок любителям поэзии и поклонникам творчества Дмитрия Кедрина, которому в 2007 году исполняется 100 лет со дня рождения!
Александр М. КобринскийО двух названиях одной и той жепоэмы Дмитрия Кедрина
В своей книге воспоминаний об отце Светлана Дмитриевна Кедрина описывает следующие события, имеющие непосредственное отношение к цели предлагаемого исследования: «В 1936 году мой отец, как и многие другие поэты, был приглашен на заседание в Союз писателей, где обсуждался вопрос о создании сборника стихов, посвященного профессии обувщика. Говорили, что идея создания сборника принадлежала Кагановичу, который в юности изучил ремесло сапожника и с 14 лет работал на обувной фабрике. На заседании присутствовали представители кожевенно-обувной промышленности… Это и послужило основой для создания им (Дмитрием Кедриным — прим. А. К.) поэмы «1902 год» или «Хрустальный улей»… Сборник, посвященный обувщикам, должен был выйти в начале 1941 года в издательстве «Художественная литература», но война помешала этому… Рукопись <…> была утрачена во время нашей неудачной попытки эвакуироваться, а спустя двадцать лет случайно обнаружена в архиве ЦГАЛИ, в фондах Гослитиздата. Но прошло еще более двадцати лет, прежде чем поэма под названием «Хрустальный улей», была напечатана в 1987 году в «Книжном обозрении». [1, стр.104–105].
Такое краткое, информативного характера, введение позволяет поставить вопрос — почему произведение изначально (при жизни Кедрина, а значит им самим) названное «1902 год», затем (уже после смерти поэта) получило название «Хрустальный улей»? Или, может быть, и то и другое название имело место в черновых вариантах и, в зависимости от конкретных обстоятельств, было предоставлено редакторскому произволу в процессе газетных и книжных публикаций? Для того, что бы ответить на эти вопросы, обратимся к тексту самой поэмы, опубликованному в газете [2]. При внимательном прочтении текста, в развитии сюжета наблюдаются «проколы» нехарактерные для Дмитрия Кедрина, выстраивавшего, как правило, текстовой материал в художественно логической последовательности. По ходу прочтения поэмы (Глава 4) повествуется о том, что раввин Немзер, отец двух дочерей, вынужден отдать предпринимателю Цукерману в жены младшую дочь Соню, которая яростно сопротивляется воле своего родителя.
Цукерман сообщает раввину, что сдал в полицию бунтующих сапожников и что кожевника Леккерта задержали за то, что тот отбил их у конвоя. По ходу этой беседы он предлагает Соне шоколад.
Соня смотрит презрительно и отвечает:
«Не надо».
«Боже мой! Почему? Два рубля на такую
звезду
Мне истратить не жалко!..
Но, рабби, о чем она плачет?»
«Не люблю шоколада и замуж за вас
не пойду».
И, вполне понятно, что у читателя после такого монолога возникает мысль, что Соня влюблена в Леккерта. Но дальше по ходу сюжета (Глава 5) нет и намека на то, что Соня имеет хоть какое то отношение к герою повествования. Лекерт, сбежавший от конвоя, приходит тайком в свою лачугу к любящей и любимой супруге:
Малка, близится день!
Мне лучи его светят во мгле.
Назови моим именем нашего первенца-сына.
И дальше, в этой же главе:
Пальцы женщины ежик упрямых волос
шевелят,
Теплой женскою лаской любое отчаянье
лечится…
Но какое отношение имеет к их взаимной любви Соня (дочь Немзера)? Явно никакого, потому что на протяжении всей поэмы поступки Сони не имеют сюжетного развития и психологического обоснования, Так, например (Глава 7), из разговора раввина с генералом выясняется, что Соня замешана в бунте. Генерал говорит раввину:
Неприятная вещь.
В переписке задержанных лиц
Указания есть, что они приходили к ней
на дом…
То, что в «переписке задержанных лиц», имеется указание, что бунтовщики приходили к Соне на дом, интригует, но не более, потому что ее благоволение к ним не имеет объяснения ни в одном из эпизодов. Но еще большее недоумение вызывает ее отношение к Леккерту, похожее на самопожертвование (Глава 14):
Ты метнулась вперед, под копыта
казачьих коней,
И меж двух обнаженных, зеркально
блистающих лезвий
Пред тобою мелькнули в косом
дребезжащем окне
Гирш Леккерт и…
Но, опять таки, этот ее поступок по ходу развития сюжета остается за рамками объяснимого: Леккерт о Соне ни разу не вспоминает и создается впечатление, что он об этой девушке не имеет никакого представления — его мысли заняты безраздельнро только одной женщиной (Глава 15):
И набухший живот укрывая под кофточкой
жалкой,
С узелком передачи подходит к воротам
тюрьмы,
Обезумев от слез, очумев от бессонницы —
Малка.
И тут, наряду с таким до боли трогательным отношением Малки к своему супругу поэма завершается ничем не оправданным бегством Сони из дому:
Все, что Леккерту снилось, увидит она наяву,
Будет в тюрьмах и ссылках,
но переживет лихолетье.
А пока она дрогнет и поезда ждет на Москву,
И платком прикрывает щеку, обожженную
плетью.
Если исходить из развития сюжета в широко известных произведениях Дмитрия Кедрина — поэмах, написанных помимо «Хрустального улья», то невозможно найти ни в одном из них незавершенности и непродуманности по линии развития повествования. А это дает право предположить, что в рукописном варианте «Хрустального улья» имелось более глав, чем в опубликованных. Исходя из известного (из того, что происходило с некоторыми произведениями Дмитрия Кедрина) цензура могла происходить, как со стороны издательств (редактора, или, скажем, цензора) так и по волеизъявлению Людмилы Ивановны, опасающейся, по известным причинам, за будущее своих детей. И, действительно, в воспоминаниях Светланы Кедриной об отце [1, стр. 118] говорится о том, что в «Избранное» Дмитрия Кедрина (1947 г. издания) «Зодчие» включены не полностью». Редактор В. Инбер обкорнала в этой поэме ту часть, в которой, по ее мнению, изображение великого града Москвы дано недостойно. Далее Светлана Кедрина [1, стр. 142] вспоминает, что «Ночь в убежище» — первое «стихотворение отца о войне, написанное в августе 1941 года, существует в урезанном виде», потому что мама (Людмила Ивановна Кедрина) постоянно выбрасывала в публикациях строфу: