«Где до каждой весны…»
Где до каждой весны –
По метелям разлившимся – вплавь,
Где сбываются сны,
Никогда не сбывается явь,
В белоснежной стране,
Где, как свет, расставанье хранят –
По тебе и по мне
С колокольни любви прозвонят.
Где бы ни были мы –
Пусть ни тени, ни памяти нет –
Встрепенёмся из тьмы,
Отзовёмся с безмолвных планет
И на поле сойдём,
Не мечтая уже ни о чём,
Ты – весенним дождём,
Я – сквозь ливень глядящим лучом.
Если звон раскачать,
Если колокол светом налить –
Невозможно молчать
И нельзя ни о чём говорить.
Только, небо кляня,
Только, тленную землю любя,
Будет отблеск – меня
Излучаться сквозь отзвук – тебя…
Опадающий лес
Тяготеет к осмысленной речи,
Вот он высказан весь –
Бессловесно, и выразить нечем
В человечьих словах
Этот страх, в холодеющих мыслях,
Только смертное «Ах!» –
Расстающихся с разумом листьев…
Речь древесных богов
Так невнятно течёт, не сбываясь,
В ней соседство слогов
Так понятно, в слова не сливаясь,
Здесь один за другим,
Спев по ноте, уходят хористы,
Оставляя нагим
Вечереющий зал серебристый.
Всё темнее в лесу,
Но в осеннее косноязычье
Я светильник внесу –
И душа своё Слово разыщет…
«По коленчатым проулкам…»
По коленчатым проулкам,
По кружащим площадям –
Все-то сроки проаукал,
Зим и весён не щадя,
Всё-то звал одну на свете,
Да ни отзвука – в ответ:
Ах вы, крыши, не трезвейте,
Ведь её на свете нет.
Так и стойте, запрокинув
В небо белые дымы,
Из хмельных своих кувшинов
Наполняя чашу тьмы…
«Господь окликал – то с угрозой, то ласково…»
Господь окликал – то с угрозой, то ласково,
Тянуло к запретному, голос ломался.
Адамово яблоко с дерева райского,
На свете со сломленной совестью майся.
Лишь руку протянешь – и небо закружится,
Протянешься дальней дорогой для встречных,
И ужас – меж ребёр, и в голосе – мужество:
Ты смертный и сильный – средь слабых и вечных.
Ты – клад недоступный, лес чёрный и девственный –
Адам, познающий себя и висящий
На кедре Ливанском, на ёлке Рождественской,
Средь сотен стеклянных – один настоящий.
На кедре, на дубе Мамврийском, на яблоне –
На хрупких ветвях, на руках материнских,
Где надпись вины трёхъязычная набрана
Руками бесстрастных типографов римских.
И в каждый апрель, как пушок возмужалости,
Из тел невоскресших трава выбегала,
И голос ломался – в угрозе и жалости,
И жизнь вожделенье во влагу влагала,
И мрак, осекаясь, рождался средь речи,
Небес кровяными тельцами играя,
И голос ломался – в разлуке и встрече,
Но дух не сломился, всегда умирая!..
ПодмосковьеПоэма
Е. С.
…Торопишься всегда. Из всей дороги
Запомнишь два рассерженных лица,
Прикосновенье липы-недотроги,
Китайскую свирепость электрички.
Цыганка-память, как монистом ни бряцай,
Как ни гадай, как ни пляши в вагоне –
Не вспомнишь больше. Разве голос птички,
Назад зовущий. Только – он утонет
В неодолимом разногласье звуков
Мечтами переполненного дня,
И знает город: ничему не сбыться.
В нём римской ратью напряжённых луков
Застыли провода. Его кляня,
Душ тысячи – с собой покончить, спиться,
Насилье совершить спешат. И вот –
Мечтаний клад при близком рассмотренье
Становится лишь ящиком невзгод,
Ларцом Пандоры…
Со святым Андреем
Хотел я встретить солнечный восход
На Галилейском озере. Но дожил
До тьмы – разжалась крепкая рука,
И в ночь скатились грохотом горошин
Все страхи, все надежды, все века…
…Я убежал из дома на последнем,
На пригородном поезде ночном,
И полустанки в упоенье летнем
Меня поили ивовым вином.
Я долго шёл, как пьяница, сквозь поезд
Полупустой, но спящим не мешал,
И так просторен воздух был и порист,
Что в каждый луч могла войти душа
И там остаться, строя мирозданье –
Свободное, понятное, своё…
Земля и небо, рока нарастанье,
Сцеплений неуёмное нытьё –
Составили большую ночь июня,
И после вспомнить было мудрено –
Какая ночь? Рожденья накануне,
Иль смерть уже сыграла в домино
Белёсых звёзд и черноты акаций?..
Но надо было выйти на перрон
И с незнакомым городком свыкаться,
Как в обмороке – с мессой Кальдерон…
Заря. Уподоблений всевозможных
Собрались толпы в глубине души.
И всё ж рассвет был вовсе не художник,
Деревья выявляющий в тиши,
Не музыкант, весь мир – за нотой ноту –
Переводящий в слух из ничего, –
Он на себя иную брал заботу:
Он был свободой и печалью Лота,
И в нём Исхода было торжество…
…Подобно сливкам в глиняном сосуде –
Лениво, мутно, уходя в себя,
Качался полдень. В нем качались люди,
Базарные прилавки и судьба.
Худая бабка взвешивала творог,
А рядом кот со скуки помирал,
И пьяный грузчик, словно лютый ворог,
Горящим взором рынок озирал:
– Торгуйте, псы, торгуйте, сколько влезет,
Ничьей вины не буду разбирать, –
Дождусь я часа! Мало вас повесить –
На живодёрне шкуру с вас содрать!..
Но одному ему и было дело
До всех других. Взойдя на крышу, он
Глядел, как рынка скорченное тело
Лучами попирает небосклон.
Не знаю – наяву или во сне я
Там время обретал или терял,
И всё же это было не страннее,
Чем жизнь. Глухая ругань бытия,
Переговоры о продаже плоти,
Сухие добродетели вразвес…
Но разум – царь, и создаёт в природе
Лишь то, в чём видит тайный интерес.
В чём разница меж сном – и наблюденьем
За жизнью притягательно-чужой,
Меж громовой утратой – и владеньем,
Меж опустелым рынком – и душой?..
…Совсем по-братски наступавший вечер
Просил на выпивку и следом шёл,
Темнея. Откупиться было нечем,
И клёну стало вдруг нехорошо,
Он заслонился тысячью ладоней
От сумерек, идущих напролом,
И понял я: мы все сейчас утонем
Во тьме незнанья, вон за тем углом,
Поскольку до затменья не успели
Пройти по миру и трёхсот шагов…
Уже над нами все планеты пели
В гордыне Птолемеевых кругов,
Вдруг – резкий альт: «Подонки! Подлецы!
Втроём! Да вы смотрите – сколько крови!..»
Толпа. Упавший наземь мотоцикл.
От этого виденья не укроют
Ни звёзды, ни Вселенная, в душе
Обретшая последнюю реальность.
Толпа и кровь. Милиция. Уже
Необратимо. Девочка нашла нас
Не в ночь веселья, но в последний миг,
Когда пред нею занавес закрылся:
В нас изумлённый взгляд её проник –
И, вспыхнув, навсегда остановился.
И ночь остановилась, не держа
Ни дома, ни листа в своих объятьях,
И шла по звёздам девочка, дрожа,
В зелёных, красных, как планеты, платьях…
…Ты вновь на цирковой ступила трос,
О Ночь, мой падший ангел темнолицый,
Меня чрез бездну поезд перенёс –
Чрез Тартар сожалений, стонов, слёз
Тех, кто не смог прорезаться, родиться,
Чтоб хоть крапивой в поле прорасти…
Я знал: с живыми надо примириться,
И ради них остаток сна спасти
От страха…
На перрон слетела птица, –
И он дрожал у Господа в горсти…
На краюПоэма
Я до одиннадцати лет
Не ощущал, что полон крови
И что она течёт во мне.
Лишь на гвозде иль на стекле
Разбитом – было мне не внове
Её встречать. Когда камней
В меня впивались острия
На обомлелом белом пляже,
Я отирал ту кровь и даже
Не понимал, что кровь – моя.
В одиннадцать – иль чуть попозже –