Высокомерный дух на русском Ланселоте
Спешит остановить вращающийся сон?
Он виснет на крыле, оторванный от плоти!
Но зимний мрак созрел, в глазах не так рябит,
Тебя ласкает хлад, куда же ты, куда же?
Ведь если человек рождён, чтоб был убит, –
Трём избам не заснуть и не согреться даже…
«Не пришло ещё слово…»
Не пришло ещё слово,
О котором я с детства мечтаю.
Будь немного полого –
Я взошёл бы, да горка крутая,
А оно – на вершине.
И, сказать откровенно и просто,
Все мы тут не свершили
Сотой доли того, чего звёзды
Ждут от нас, напряжённо
В землю вглядываясь сквозь темень.
И вопрос нерешённый:
Обладают ли памятью тени
Иль забывчивы души
И блуждают, призванье утратив.
Снова отрок цветущий
Продан в рабство по сговору братьев.
И, лишённое крова,
Из окошка души улетая,
Плачет Вечное Слово,
О котором я с детства мечтаю.
Возвращение
Стог развалился – лентяй и простак,
Осенью сыры стога.
Что ж, не сошлись – разойдемся, раз так,
Тоже нашёл простака!
Каторжных, жарких твоих повестей
Хватит ли – руки согреть?
Плёлся полвека у жизни в хвосте, –
Ты ль её понял секрет?
Ты ль передашь мне его, грамотей,
До седины умудрён
На полустанках осенних смертей
Ласками пьяных Матрён?..
…Но, уходя, я вдруг слышу слова
Из-за поникших ветвей:
«Жизнь всё равно и чиста, и права,
Всех нас ясней и правей!..»
И пелена с моих падает глаз,
Сумерек слышу мотив –
Это вечерняя зорька зажглась,
Ты в ней велик и красив.
Как я, Учитель, тебя не узнал?
«Всех нас ясней и правей…»
И просияла дерев желтизна
Золотом тайны твоей.
На золотом, на закатном стогу,
В детском, святом забытьи
Глаз от тебя отвести не могу,
Слушаю речи твои…
«Проходя по зимней деревне…»
Проходя по зимней деревне,
Я услышал ночью печальной
Голос поэзии древней
И изначальной.
Это деревья звенели
Обледенелые, это
Расстоянья длиннее
Становились к рассвету,
А секунды – короче.
И, на локоть от взрыда,
Звёзд монгольские очи
Млели полуоткрыто.
Это ранней юности сполох,
Говорящих снегов острова,
И томами падали с полок
Льда пластинки, крошась на слова.
Раздвигая сумрака заросли
И до первых ещё петухов –
Так деревни лицо прорезалось,
Удивлённой звучаньем стихов.
«Ты – птица странная – тоскуешь…»
Марине Пекарской
Ты – птица странная – тоскуешь
(Я говорю на ты, прости),
И полной Истины взыскуешь
Там, где и частная в чести.
И хочешь, сумрака Кассандра
(Я петь пришел, а не корить),
По хоровым деревьям сада
Ты Древо Звездное скроить.
Оно бессонницы виною
(Лишь для тебя, не для другой),
Оно – средь ночи, но цветное –
Стоит в окне, подать рукой.
А ты кусочки тьмы и шёлка
Неотменимо подбирай,
Чтоб мы смотрели, словно в щёлку,
На приглушённый звёздный рай.
Что ж, мы и так живём средь рая,
Не постигая небоскат,
Забыв про звёзды, умирая,
Не в силах Истину искать.
Спешим, в душе бессмертно-ломкой,
Лучи объехать по кривой,
И зов земли, густой и громкий,
Нам робкой кажется травой.
Ты ж – недомолвок мастерица –
Над ночью швейною вольна,
В твоих руках и снов частицы,
И спелые кусочки льна.
Остатки льда и света крошки
Неотменимо подбирай,
Из тех стежков слагая стёжку
В родной, неяркий звёздный рай.
«Истина находится в середине…»
Истина находится в середине,
Как фитиль горящий посреди свечки,
Но душа догорает на треснувшей льдине
Посреди безымянной, безумной речки.
Истина находится в сердцевине,
Как поля пшеничные – внутри зерна,
Но тело вращается в бешеной лавине
Водопада времени – беспробудного сна.
Мыслью блуждающей, раненой кожей
Ищет забывшийся, алчет Адам
Внутрь отверзаемое Царство Божье
По мертвецов незабвенных следам.
Сеяли след и ступни, и подошвы,
Даже копыт отпечатки на льду…
– Полно, опомнись: где ищешь – найдёшь ли?
Он, умирая: – Жив буду – найду.
«Где славословия стволы…»
Где славословия стволы
Стоят с воздетыми руками
И вслух немотствуют веками,
Не в силах вознести хвалы,
Там по утрам смиренный смертный
В контору бедную спешит
И свой молебен незаметный
И неосознанный вершит:
«Как хорошо, что утром ранним
Я под деревьями иду!» –
И, устрашённый опозданьем,
Жуёт сухарик на ходу.
Молитва томна и кратка,
Без Имени, без обращенья,
Но синий Ангел в восхищенье
Её возносит в облака.
И вслед ей тянутся стволы
И к ней испытывают зависть,
Опять с призванием не справясь,
Не в силах вознести хвалы.
«Стал я мыслить светло и прямо…»
Стал я мыслить светло и прямо –
Что ж, бывает, подкатит блажь.
Вдруг – стучатся в оконную раму:
Кто посмел? На третий этаж?!
То, презрев прямизны критерий –
Забулдыга, повеса, враль,
Заломив котелок метели,
Старомодный гуляет Февраль.
Вырожденец из рода Феба,
Он не терпит прямых углов,
Скособочилось, гнётся небо,
Волоча переулков улов,
И, смещённо, смешно и остро
Накренившись на пятьдесят,
Старый двор – стратегический остров –
Принимает пурги десант.
Стук условный кровного друга –
Он на улицу, как домой,
Звал меня в завихренье круга
С озарённой дороги прямой.
И хоть я только что повенчался
С Музой Чисел, как циркуль, стальной, –
Я на встречу, всё бросив, помчался,
Только двери вскричали за мной,
Строгий брак променявшим на шалость,
Позабывшим накинуть пальто:
Холод бил по щекам, но зато
Муза Отрочества возвращалась,
Муза радостных строк – Эрато!..
«Синьоры, о, какую кару…»
Синьоры, о, какую кару
Сей флорентиец заслужил?
Дадим, дадим ему гитару,
Чьи струны из воловьих жил!
За то, что он не по канону,
Не вняв словам святых отцов,
Изобразил в ките – Иону,
В Эдеме – голых молодцов
Под видом ангелов, без трона –
Христа, блаженных – без венцов, –
Заставим петь, как в годы юны
Он, что ни день, влюблялся вновь,
Как этот голос, эти струны
Любимым горячили кровь,
Как роща мая в час полночный
Внимала стонам молодым
В той жизни светлой и порочной…
Гитару старцу подадим!
Пусть он расскажет нам, откуда
На фресках, в красках и лучах,
Губ человеческое чудо,
Желанье в ангельских очах?
Так властно смотрит гость небесный,
Что оторваться нету сил, –
Чей облик, страстный и прелестный,
Художник ныне воскресил?
Да, пусть он пеньем нам ответит,
Святой, безумец, еретик:
Чей свет ему доселе светит?
Чей голос в сердце не затих?..
«Глаз краснеющей ярости, ханский белок…»
Глаз краснеющей ярости, ханский белок,
О Востока растопленный гул!
Торопливый ковыль: Тохтамыш, Тоголок,
Гневной влаги глотки: Токтогул.
Кочевая, чужая, скользящая жизнь,
Ядовитого лезвия лесть.
Без терзаний, без жалости, без укоризн,
Без остатка прими всё, как есть.
Вторглись орд безбородых лихие стрелки
В земледелия вольный предел,
Скрыли воды недвижные Леты-реки
Тех, кто тихой свободы хотел.
Это плоти восстание против души,
Деву в поле догнавший монах!
На рассвете в тумане коньки-крепыши –
Как младенцы в тугих пеленах.