Время бурь и потерь – впереди.
Мы во сне наше прошлое строим:
Дай мне руку. И не уходи.
Замолчи. Я о будущем знаю,
Но блаженствую в лунном плену.
Дай мне руку. – Она ледяная.
Я ей жар на мгновенье верну.
«Ты смотришь, а я говорю…»
Ты смотришь, а я говорю.
Но взгляд твой сильнее, чем слово.
В нём властно-светло, как в раю,
А словом не выстроишь крова.
Пред взглядом и звук нарочит.
Из любящей глуби великой
Так солнце глядит – и молчит –
На наши движенья и крики.
И не исчерпать за века
Зелёной и сбивчивой речью
Терпенье и трепет зрачка,
Блаженство и боль человечью.
«Скорее Бога я найду в стихах…»
Скорее Бога я найду в стихах,
Чем в алтаре. Скорей Его найду я
Тут, за углом, подслушав речь чужую.
Скорее – в мимолётных облаках.
Бог Жизни, как не вяжется Твой вид
С обличьем восковым и тусклым златом!
Скорей найду Тебя в жуке крылатом.
Скорей – в плоде, что соком даровит.
Воспряну в полдень, кану ли во тьму,
Меж листьев жёлтых или свежих почек –
Твоей руки дрожащий, нервный почерк
Скорей в грозе, чем в храме, восприму…
«Не возражай. Так с самых первых лет…»
Не возражай. Так с самых первых лет –
Пристанет к платью розовый репейник
И позабытый вдохновит поэт.
А впрочем, нет вещей второстепенных.
И храм, и божество – душа твоя:
Закаты – слева, а восходы – справа.
Репейник – сердцевина бытия,
А холм его – престол всемирной славы.
И предпочтёт незнаемый пиит,
Чьё зренье рань рассветную испило,
Своей тетрадки затрапезный вид
Собранью многотомному Шекспира.
Репейник близок, он по жизни брат
В пространстве октября, пустом, бестравном,
Неведомый поэт почти что свят
В своём напрасном взлёте богоравном.
Велик ты иль ничтожен – всё равно
И сквозь тебя рассветно-смутной ранью
Пройдёт, как вздох, всеобщее Одно,
Чему в мирах конечных нет названья…
Эдвард Григ
Всё длится январь с колыбельным напевом своим,
Со свистом своей корабельной метели.
Скорее, январь! Ведь в апреле я буду любим,
Пройди, пропусти меня ближе к апрелю!
Но шепчет метель: «Вот развеются иней и дым,
Как всё, что земные созданья понять не успели, –
Настанет апрель. Но в апреле ты станешь другим,
И юный порыв твой растает в апреле».
Ну что ж, если мне не дожить до весеннего дня,
И если, метель, ты права в самом деле,
И если и впрямь кто-то любит меня, –
Пускай в мой январь он придёт из апреля!..
Но длится январь с колыбельным напевом своим,
Со свистом своей корабельной метели,
А я только снегом да ветром любим –
Они мне об этом сказать захотели…
«В сарае низеньком таком…»
В сарае низеньком таком,
У ветхого окошка,
Звенели склянки с молоком
И сыпалась картошка.
Старушки в беленьких платках
Одно твердили: лету
Уж три недели как-никак,
А солнышка всё нету.
И, молча подтвердив кивком,
Что та ж у ней забота,
Гляделась в кадку с молоком
Сирень из-за забора.
А кто окончил пятый класс
(Шестой ещё нескоро),
Тот не сводил горящих глаз
С дощатого забора:
Там в белом домике, в окне…
Ах, не судите строго!
И были мысли, как в огне,
И солнца слишком много.
Иль сам лучился этот день,
Иль полнил вышней силой
Окно, и небо, и сирень
Посланник шестикрылый?
И разве это пустяки,
Что в некое мгновенье
Сложились в первые стихи
Тот дом, забор с сиренью?
Ах, сердцу б заново начать –
Грустит и глаз не сводит…
Ведь лучше ждать, чем получать,
А очередь проходит.
Письмо
Я в слова постараюсь облечь
Всё, что понял в дозорной глуши:
Если сердце не в силах сберечь –
То хоть птицам его раскроши.
Где же птицы? – Лишь темень да мох,
И не вспомнит земля ни о ком.
Если вспыхнуть кометой не смог –
На дорожке зажгись светляком.
Но дорожку напрасно искать,
Затопил её мёрзлый апрель.
Если некого больше ласкать,
На груди этот сумрак согрей.
И зари нерешительный мел
Тихо чертит на чёрной доске
Те слова, что уже не сумел
Ты послать никому и ни с кем.
«Как говорить? И кому? И о чём?..»
– Как говорить? И кому? И о чём?
Нет уж! Не мне, а кому-то другому
Улиц и птиц расшифровывать гомон!
Я – не приучен, я сам – изречён!
Но уж подписан строжайший указ:
– Только попробуй, посмей отказаться!
Вмиг донесут – ибо звёзды глазасты,
Ветер ушаст и огонь языкаст!
Ты ведь поставлен, чтоб ночью и днём
Быть скорописцем простора, на страже
Странного говора далей, и даже
В радужных снах – твой режим уплотнён.
Ты – толкователь оврагов, холмов,
Рек представитель и гор переводчик,
Парус наречий – невнятных, но отчих –
В скольких крушеньях ты выстоять смог!
Или ты хочешь покинуть свой пост,
Как дезертир, как последний изменник,
Чтобы ручей, заплутавший в каменьях,
Не дотянулся губами до звёзд?!
Никола
Поезд вечерний. Люди и духи.
Шелест ветвей и утрат прошлогодних.
Голос певучий нищей старухи:
«Пусть сохранит вас Никола-угодник!..»
В прошлом дощатом должен сойти я.
Хвойное счастье. Тьма на перроне.
Травы. Дорожки. – Ты, Византия?
Шаг – и мой разум сроки уронит.
В Мирах Ликийских мирно ликуют
Храм деревенский, пчельник и школа.
Ночь ароматов. – Помню такую.
Кланяюсь низко: «Здравствуй, Никола!
Ты ли, что на море души спасаешь,
Тут – среди сельских дремлющих улиц –
Мне сквозь столетья пояс бросаешь?»
Тёмные избы в поклоне согнулись…
«Едва подходит март…»
Едва подходит март
И в нём – ночная тьма,
О, как меня томят
Московские дома!
Любым особняком,
Как золотым руном,
Притянут и влеком,
Уже я сердцем в нём…
Очнись, душа, очнись!
Но нет, куда уж там –
Решётка и карниз,
Грифоны по местам,
И маски-полульвы,
Чей облик удлинён –
Ровесники Москвы
Кутузовских времён.
Вот чья-то тень в окне
Второго этажа…
О, сколько раз во сне,
По улицам кружа,
Я в розовую тьму,
В сей абажурный дым
Влетал в окно к нему –
И становился им!..
Сапфир
…И под ногами Его нечто подобное работе из чистого сапфира…
…И Моисей взошёл на гору Божью.
Он видел Господа, и ел и пил,
И пригляделся к Божьему подножью:
Как небо ясно, чисто, как сапфир,
Оно сияло несказанной славой…
И руки к свету синему простёр,
И пал на землю старец белоглавый, –
И зазвучал над ним могучий хор:
«Вся широта небес – престол Господень,
И вся земля – подножие Его!..»
И Бог к нему воззвал: «Ты Мне угоден,
Тебе Я открываю смысл всего!
Ты видел, сколь светло Моё подножье,
Сколь чистой быть назначено земле –
Той, что коварством полнится и ложью,
Той, что в крови, во злобе и во мгле!
Иди же, светлый дух с главою белой,
И свой народ поставь лицом к заре:
Иди – и всё по образу соделай,
Какой тебе явил Я на горе!..»
Свидание
Ты зайди ко мне тайно,
Как к любимым душой
Забредают случайно:
Мимо шёл да зашёл, –
Никогда мы не канем
Глубже жизни и дна.
Ты найди этот камень,
Где берёзка одна
Руки в небо простёрла –
Безмятежный пловец,