Учителя чело…
«Всё это не было древностью…»
Всё это не было древностью –
Всё это было весной,
Неба влюблённого бледностью,
Зеленью доли земной.
Там распевали с насмешкою
Клинопись песен живых…
Детство, безмерность шумерская,
Как от тебя я отвык!
Как неказисты и скомканы,
Годы последние, вы –
Перед табличек обломками
На языке синевы!..
Шёлковая ширмаИз цикла
Роману Дименштейну
Может быть, китайцы и японцы
Сообща меня чему-нибудь научат?
Ночью – только света, что в оконце,
И заря, запаздывая, мучит.
Я хочу исчезнуть – и остаться,
Так пройти, чтоб не стряхнуть пыльцу
с расцветших яблонь:
Может быть, подскажут хоть китайцы?
Ими опыт умиранья набран…
Мне на облако взойти слабо,
А тем более – узреть Ли Бо.
Вот он замер меж ветвей черешни –
Белоснежный, праздный и неспешный.
Вот кивает, в прошлое маня,
Вот он чашу поднял за меня…
Но исчезло тело, нет и тени:
Это ветер. Ветер и цветенье.
Да, простите. Никого здесь нет.
Это – только воздух. Только свет.
Это сад, от пятен снов рябой.
Сколько сотен лет, как нет Ли Бо.
Ни лица, ни звука, ни примет…
И стоит Ли Бо, в Ничто одет.
Всё напрасно, зови не зови,
Осень тучу на плечи кладёт,
И тропинкой ночной Бо Цзюйи
Не придёт.
Что твой зов – сквозь молчанье лесов
И журчанье веков?
Сквозь асбестовый сказ мудрецов
И неистовый пляс дураков?
Не придёт – чья тропа далека,
Чья толпа – облака,
Синих звёзд не расширит зрачки,
Не протянет руки.
– Вдоль по прошлому-реке
Плыла лодка в Никуда,
На волне и на песке
Не осталось ни следа…
Не придёт… Но надежда одна:
Что огни ты не гасишь свои,
Сквозь бамбуковый занавес сна
Зорко смотришь – и ждёшь Бо Цзюйи…
Здесь – кланялись униженно,
А там – поклонов ждали,
Но у дворца и у хижины
Те же ивы под ветром дрожали.
И плакали крестьяне и ваны,
Повторяя ту же строфу
Полной весеннего очарованья
Песенки Юэфу.
А певички кружились, как мотыльки
На солнце после грозы,
И были столетья легки
С лёгкой руки Лао-цзы…
О разлука в день цветенья яблонь!
И тепло, а мы на солнце зябнем,
И светло, а мы во тьме великой:
Журавлей осенних слышим клики.
Поворот – надежда пропадает,
Всё цветёт, а сердце увядает,
Исчезает вешняя долина
В пустоте кромешной Дао дэ цзина…
Лао-цзы пересекал границу,
Дописав последнюю страницу,
С ближними и дальними прощался
И в туман вечерний превращался.
Вот и мы за ним – бесследным – следом:
Свет и звук ушли, и путь неведом.
О средь полдня – полночь! О разлука!
О Земля и Небо друг без друга!..
Снова время раскололось
На «всегда» и «никогда»,
И упавшего плода
Я услышал нищий голос.
Глухо прозвучал в ночи
Голос яблочный познанья,
Зла и блага заклинанье. –
Бедствуй. Радуйся. Молчи.
Плод, сорвавшийся с ветвей
Жизни целостно-небесной,
Здесь, в разъятости безвестной,
Тьму вбирай и росы пей!
Сожаленья вздох вдали:
Первозданный Свет ослаблен
В высоте эдемских яблонь. –
Мы когда-то там росли.
«Прикосновение ненароком…»
Прикосновение ненароком,
Славянский глаз и библейский локон,
Слово превыше смысла и звука –
Это ночное свидание с Блоком,
Встреча души с запредельным Сроком,
Речки-судьбы золотая излука…
«Пижма, полынь, чернобыльник…»
Пижма, полынь, чернобыльник,
Тысячелистник, ромашка –
Дети дорог наших пыльных,
Судеб, ступающих тяжко,
Сны на краю различенья,
Травы на периферии,
Душ безутешных леченье,
Нищие слёзы Марии.
Дети бесправных обочин,
Храма туманного сваи,
Ветер колючий – ваш отчим,
Мачеха – пыль полевая.
Осени смутной владенье,
Смертного взгляда отрада –
Средство от страха, паденья,
Жизни недолгой ограда…
«Шмели остатние летали…»
Шмели остатние летали
С надлуговым церковным звоном,
Как запоздалый комментарий
К жужжаньям, в Лету погружённым.
Подмостки времени дрожали,
В пейзаже пенилась полынь,
Над полем – в клетчатой пижаме
Ходила медленная синь.
И лето, хоть его осталось
На донышке хрустальных дней,
Опять прощалось, возвращалось
И опьяняло всё сильней!..
«Как снег воротился, и множество нег…»
Как снег воротился, и множество нег
Всезрящей зимы… Разве мы
Куда-то бежали, и дальним был бег
От белой обетами тьмы?
Нет, кратко пригрезился свет, и листва,
И ложная весть о весне:
В полях первозданно-слепого родства
Лишь снег уродился, лишь снег.
Лицо рукавом заслоню от мечты,
Ни в чём никого не виня:
На свете остались лишь помнящий – ты,
И снег, позабывший меня.
«Всё сложилось, всё заворожилось…»
Всё сложилось, всё заворожилось –
Изумляйся, не дыши,
И душа, что в сумраке кружилась,
В светлой замерла тиши.
Вьюга успокоилась, и мысли
Отдыхают от погони
За великой тайной. Вверх ли, вниз ли –
Всё у Бога на ладони.
Выпал иней. Контурами улиц
Выткано судьбы предначертанье.
И в одежде будничной вернулась,
Как дворами детства – Жизни Тайна.
«Посвятить ли тебе этот вечер…»
Посвятить ли тебе этот вечер,
Весь в сугробах и звёздах больших? –
Он касаньем сиреневым лечит
Одичалую осень души.
Посвятить ли тебе этот город –
В нём года не сгорая горят, –
Огоньками расцвеченный короб
Ярких снов – возвращённых утрат?
Посвятить ли тебе эти строки –
Всё, чем в зимней дороге богат, –
Самый близкий и самый далёкий
Ангел мой, мой рассвет и закат?
Но не ты ль озарил этот вечер,
Не тобой ли стихи рождены,
Не твоею ли кистью намечен
Этот город, вращающий сны?
Что ж тебе посвятить я посмею
В кратких днях, в быстротечных летах?
Остаётся – лишь душу. Но с нею
Ты всегда неразлучен и так…
Каролина Павлова
Вот упала листвы завеса
С ясной осени дней моих:
Божьей милостью Поэтесса,
Я услышал твой зимний стих!
В мимолётности сна и риска
Напоследок пьянит вино
Горькой далью того, что близко,
Ведь свиданье и страх – одно.
Вот и встретились мы, Гермеса
Поджидая у зимних врат,
Божьей милостью Поэтесса,
Ледяных полнозвучий клад.
Что за чувство ты утолила?
Нет такого в реестре земном. –
Королева снегов, Каролина –
Залила поминальным вином.
Лишь скудельное – неповторимо,
Лишь земное. А небо – всё то ж…
Как влекуще-страшна, Каролина,
Облакам – наша здешняя дрожь!
И подобен любовной отраве,
И смертельней крыла за спиной –
Каждый миг нами прожитой яви,
Каждый крах нашей страсти земной.
«Ни на час не раньше…»
Ни на час не раньше,