Вперемежку с облаками,
Где величье вод и судеб кутерьма
Равновесятся веками?
Нет, никто из олимпийских и иных,
Даже изначальных Уранидов,
Не сумел бы: это не для них –
Волны с небом слить в единый выдох.
Нет, один Незримый это смог:
Словом даль сложил, дыханьем высь ощупал.
И на это мимолётный есть намёк –
Белый крест и синий купол.
Причудливые купола
И зданья красные и пряные –
На вкус имбирь, на цвет корица.
Когда захочется молиться,
То вспомню волны, а не храмы, я –
Из них душа давно пила.
Бегут паломники по лестнице –
К святой волне сбегают вниз,
Свои в воде встречают лица…
Во сне обряд ведийский длится:
Опомнись, мысль моя, проснись,
Огней и ароматов пленница!
Резная бронза, серебро,
Сандаловые воздыхания,
Сансары блещущие спицы:
Скорее прочь! Иначе кану я
В тех вод обманное нутро. –
На вкус имбирь, на цвет корица…
Кто-то толкает под локоть: Киото!
Гравий дорожек и зелень камней.
В пагоде камень живой из кивота
Взор обращает ко мне.
Жёлтые воды и синие горы.
Мудро сужается пристальный глаз:
Встречных красавиц, красавцев укоры –
Выбрал. Теперь не до нас.
Выбрал я небо и странные реки,
В раннее детство текущие вспять.
В бронзе тугой на моём обереге
Змеи свернулись и спят.
Сквозь облака фонари проплывают.
Лицами встречных, о сумрак, мерцай:
Как они любят – и как убивают,
Глядя в зрачки до конца!..
Это – Пунта дель Эсте,
Это есть Уругвай.
Ах, ни срока, ни места
От меня не скрывай:
Не видать колоколен,
Рядом с морем знобит –
Слишком прямоуголен
Наш затверженный быт.
Слишком мир черепичен,
Слишком гладок коттедж,
Пальцем в небо всё тычем,
И проблемы всё те ж:
В синеве океана,
На кривых островах
Нас термитно сковали
Распорядок и страх.
Это Пунта дель Эсте,
Это есть Уругвай.
Сколько масок! Но здесь-то
Лучше их не срывай,
Ведь за каждой из масок
Злобой лик искажён:
Путь неверен и трясок.
И не лезь на рожон…
«Заветы Ильича»
Льву Щедровицкому
Это старое названье,
Уцелевшее досель, –
Снов минувших упованье,
Лет мелькнувших карусель.
Для кого-то это – детство,
Вечности земная часть,
Для кого-то это – средство
В рай вернуться хоть на час,
Для кого-то это имя,
Эта станция, перрон –
Неразменны и любимы
Больше храмов и хором…
…В небе гром крыло купает
Над малиной-купиной,
Свет сквозь тучи проступает –
В нём Завет совсем иной…
…С детства раннего, с порога –
Чей Завет среди чащоб?
Уж скорей Ильи-пророка,
Чем какой-нибудь ещё!
Там на тучах я качался,
Уходя в еловый гул,
Там рассветных Муз участье –
Первой лаской на лугу,
Там взыграла спозаранку
Рифма первая лучом –
Меж смешливой Серебрянкой
И насупленной Учой…
Снова зелень-чаровница
Отвела от сердца тьму:
Я приеду поклониться
Дому, саду твоему.
Поклонюсь тебе за некий
Луч, который каждый год
В ту берёзовую Мекку –
В детство раннее – ведёт!..
«Я лёг на деревянную скамейку…»
Я лёг на деревянную скамейку
Под нераскрывшимся жасмином,
Лицом к вечерним небесам –
И видел Вышнего: Он век моих
Касался ветерком, жужжащим светом –
Неизъяснимой Сущностью Своей,
Повсюду разлитой в природе.
И я хотел просить, чтоб лет моих
Надулись облачные паруса –
И дар мой, деревянный мой кораблик,
Как песню, к дальней пристани несли.
Но всё забыл…
Средь моря
Я распластался, и оно меня
Качало, наполняло и учило.
И, не успев о будущем спросить,
Я морем стал – его волной и глубью…
Очнулся я – уже почти стемнело.
Готов раскрыться, белизной тугой
Мерцал жасмин.
А мне исполнилось тринадцать.
Болеслав Лесьмян
Стучатся в сердце. – Видно, Лесьмян,
Больной и славный Болеслав.
Нет, день не кончился, и мне с ним
Ещё бродить средь майских трав
Пугливо-детского славянства,
А смерть кивает из окна…
Ах, на полвека властный вяз твой
Мою берёзу обогнал!
Что мастеришь? – Я строю клети
(Пока не выброшен во тьму),
Чтоб смыслы тьмы ловить при свете
И просветлять по одному!..
«Это в окна летит тополиный пух…»
Это в окна летит тополиный пух,
Тополиный пух – соловьиный слух:
Хоть душа и молчит, но сама не своя,
И звучит в ней, звучит перелив соловья.
Это Детство вернулось – и ждёт у крыльца,
Кто узнал бы его, воду выпил с лица,
И в сознания ночь заглянул – в глубину,
Где Безгрешное ткёт себе ризу-вину.
Это в очи летит тополиный пух,
Тополиный пух – одолимый дух,
Одолимый годами, рыданьем, игрой,
Белой памяти лик простынёю накрой.
Как сквозь тот снеговей, сквозь последний покров
Запоёт соловей из незримых миров,
Из незримых миров – недаримых даров,
Где раскатные трели Господних пиров…
Голубь
Не поймавшись на удочку
Миродальних забот,
Белым голубем будучи –
Как продлюсь я, мой Бог?
Где сознание крепится
К преходящим штрихам, –
Белым будучи трепетом,
Пряну в неба лохань.
Нет, не рыбой озёрною,
Но из волн забытья –
В чашу-линзу подзорную,
Где Земля – с муравья:
Не боясь больше бритв-ножей
В грубых чувств пятерне,
Там душа не болит уже, –
Как ей жить без корней?
В страхе дрожь голубиная
Осознает себя,
Всё далеко-любимое
Вдруг подступит, слепя,
И, со Светом беседуя,
На обманность гробов
Белым голубем сетуя, –
Как продлюсь я, мой Бог?..
«Великие смены…»
Великие смены –
А мы к повтореньям привыкли…
Сквозь хрупкие стены
Проходят Всемирные Циклы.
В забытости нижней –
От Солнца за выкриком выкрик:
По комнатам жизни
Проходят Великие Вихри.
Но ведает сердце:
Любовь – распрямленье спирали…
О шквал, не усердствуй –
Мы тысячи раз умирали,
Но верили в сроки,
Хоть плакали долго без Друга,
И рока дороги
В спираль замыкала разлука…
Космогония
Свет молчал, безоглядно-счастливый,
Но Глагол, словно взрыв, прогремел,
И оградой предмирного взрыва
Встали сполохи чисел и мер.
Гаснут искры в темницах скорлупок,
Мрак пространства к рыданиям глух. –
О любви духоборческий кубок
С вещетворною пеной разлук!
Гаснут звёзды в провалах сознанья,
Рассыпаются в плачи племён. –
О предмирная память сквозная
В ратоборце, что смертью пленён!
Гаснут ритмы в обыденной речи,
Строгость рока сжимается в лёд:
Безнадёжность ласкает и лечит –
Это Свет изначальный поёт…
«Таинственно-скупо нам Месяц блеснул…»
Таинственно-скупо нам Месяц блеснул.
Сквозь осень молчал настороженный гул.
Таинственно-скупо улыбка твоя
В чужие вела времена и края.
И, лета калитку замкнув на замок,
Ни глиной, ни воздухом жить я не мог.
И снова не знал, безутешен и нем,
В который мы раз покидаем Эдем.
Когда же и этот оставим очаг,
Не треснет ли небо на наших плечах?
И прежде чем в бездну шагнём, не пора ль
Ночное изгнание вспомнить как рай?..