Вдруг перед взором генерала –
Нет, мальчика – возник дощатый аналой
С лампадкой, словно бы одной на целом свете,
И тихо плакали вокруг о доле злой
И старики суровые, и дети…
Но, лишь подумал он о них,
Хор грянул, будто бы над сценой,
И пастырь выступил, виденье заслонив
Расшитой ризой драгоценной.
И золота, и пенья блеск и власть!..
…Но почему в груди не умиленье – жженье?
Болело сердце, и душа рвалась
К тому – печальному – служенью…
Фавн
Едва встряхнётся мысль упругой розой,
И в ней росинкой песня заблестит,
Как тотчас фавн, лукавый ангел козий,
Ее зелёным зовом обольстит.
Заманит он на скользкую тропинку,
Чтоб в травных шумах песню растворить…
Ах, роза, удержи свою росинку,
Не слушай, что он станет говорить!
«Сквозь года летящие…»
Сквозь года летящие
Вдруг увидел в гуще я
Дерево свистящее,
Дерево поющее,
Пело в гуще лип оно,
Высветляя глушь,
Птицами усыпано –
Хором певчих душ.
Так сквозь настоящее
Вдруг увидел в гуще я
Дерево, стремящее
Песнь свою в грядущее:
Густолистым будущим
В синь вознесено,
Не добытых руд ещё
Таинство – оно.
И подумал: «Лучше я
Воспою сейчас его –
Дерево поющее,
Дерево свистящее,
Ведь оно мне видимо
Кратко и пока,
Но всё звонче плыть ему
К нам сквозь облака!»
Дерево поющее,
Дерево свистящее,
Наша песня лучшая,
К нам сквозь смерть летящая!
Мрак развеять нечем нам, –
Свистом возвратись,
Ты, надежда певчая,
Хор бессмертных птиц!
«Уравновесить Францию в себе…»
Уравновесить Францию в себе,
Изящно-острый клюв усмешки галльской –
Равеннским светом итальянской ласки,
Небесным словом на морской губе.
Прилив – ягнёнок, а вулкан потух,
Закат задумчив, и беспечны тени.
Но вдруг, взлетев, кельтический петух
Клюёт Европу в золотое темя…
«Когда через чёрную дверцу…»
Когда через чёрную дверцу
Уйдёт луговая родня,
Ужель запоёт в моём сердце
Сиянье угасшего дня?
Трагически неповторимый, –
Мы в нём не сгорая горим, –
Он сразу же отнят, даримый,
И отнятый – снова дарим.
Споткнутся и конный, и пеший,
Надвинется ночь, леденя, –
Ужель мою душу утешит
Сиянье угасшего дня?
В начертанной гибели ратной
Лишь вспышкой последней владей, –
О день, отчуждаемый брат мой,
О недруга нежность – мой день!
О свет убывающий! Там ведь
Умчали меня от меня, –
Ужель оживит мою память
Сиянье угасшего дня?..
«Чем розы темнее…»
Чем розы темнее,
Тем пахнут сильнее,
Теперь же увижу их только во сне я,
И сердцем измерю потерь глубину,
И вновь, наклонясь, аромат их вдохну.
Чем вечер темнее,
Тем память сильнее,
Лишь помнить могу, а сказать не умею,
К тому, что погибло, душою прильну
И плачем измерю времён глубину.
Чем речи темнее,
Тем тянет сильнее
Туда, где лишён по своей же вине я
И отчего дома, и сада. Вздохну –
И словом измерю любви глубину.
«Там говорили многие…»
Там говорили многие,
А я в ответ молчал,
Чтоб грустью и тревогою
Мой голос не звучал
На их бездумном пиршестве
Во мраке – до зари:
До блеска сердце вычисти,
А после говори.
Один вопил над ямою
Другой спешил упасть,
Враги мои, друзья мои
Держали речи всласть,
Бросалось слово под ноги –
Прах от сапог лизать.
Там говорили многие,
А я не смел сказать.
Не в центр и не на выселки –
Пошли слова на слом,
Из них искры не высекли
Ни нынче, ни в былом.
Не подходил к разлому я,
Молчал, речам назло,
Чтоб слово расцвело моё,
Чтоб слово расцвело!..
«Начни и продолжи…»
Начни и продолжи:
Огромные вожжи
Прозрений и ливней –
Меж летней и зимней
Упряжками года.
Меж тучей и полем
Растения – струны,
Листвой и разбоем
Живёт ветер юный –
Меж «было» и «ныне»
Смысл мира – и синий,
И белый во тьме,
И смерть не вместима
В обычном уме,
Поскольку в ней – всходы,
И дней семена,
И тайна свободы
На все времена.
«Холодные тучи, а солнцу тепло в них…»
Холодные тучи, а солнцу тепло в них,
И в сердце просторном развеялась пыль.
И смысла суфийского полон шиповник:
Любовь – лепестки, а печали – шипы.
Меж веток и листьев, на ощупь духовных,
Предгрозием сжат, притаился простор.
Куда ни пойдёшь – при дороге шиповник:
Отчаянье – шип, а любовь – лепесток.
«Великая связь…»
Великая связь
С каждым камнем, с любым поворотом:
Единственный раз,
Пролетев по всемирным широтам,
Пал взор соколиный
На эти дома и проулки –
Сроднившийся с глиной,
Он учит земные науки.
Поэтому страстью –
Исконной, предвечной, надмирной –
Объял он и краски,
И снежный напев этот лирный,
Поэтому с болью,
С безмерной январскою дрожью –
В сугробов застолье,
В полночных дворов бездорожье…
«Это снова птицы-души!..»
Это снова птицы-души!
Слух заснувший отвори,
Одиночек ночи слушай,
Ноты первые зари!
На былое намекают
И о будущем поют,
Через годы окликают,
В тёмный ум сиянье льют.
Их как-будто нет на свете,
Одинок твой путь в ночи,
Только снова песни эти
Слушай сердцем – и молчи.
С каждым часом тьма всё гуще,
Впереди распад и тлен,
Но сильнее дух поющий:
Он превыше смертных стен.
Прямо в небо увлекает
Птичья песня, высока,
В тёмный разум проникает,
Окликает сквозь века.
«Поверхность любого предмета…»
Поверхность любого предмета,
Храня неземной настрой,
Жива только отдыхом света
И радостна света игрой.
Скажите – но чем же, чем я
Помогу, прежде чем я умру,
Душе предмета – Свеченью,
Кричащему сквозь кору?..
«Средь весны сыроватой и вязкой…»
Средь весны сыроватой и вязкой
Непроросшую грея траву,
Я читаю цыганские сказки
И в палатке мечтаний живу.
Я случайный – небесный – не местный,
Мрак седлаю – чужого коня,
И пою я цыганские песни,
И косится Луна на меня.
«Жить прозреньем и морем в мирской суете…»
Жить прозреньем и морем в мирской суете,
Цель свою и призванье скрыв:
Крупных рыб выбирать из своих сетей –
И отбрасывать малых рыб.
Если ж спросят: «Зачем поступаешь так?» –
Ты ответь, синевой храним:
«Привередливы люди в здешних местах,
Рыба мелкая – не по ним!»
«Учиться слову – из него…»
Учиться слову – из него,
Из глубины той раскалённой массы,
Откуда стан Урала поднимался,
Желанье Жизни – чащи проняло.
С корнями Ноевыми в ногу
Шагая, с рощицами буковыми,
Индийскому учиться Слогу,
И звук прощупывать под буквами.
И, мысль свою влагая в руку
Всеосязающих времён,
Учиться Огненному Звуку –
Таким желаньем ум пленён!..
«Начертанное благо в воздухе…»
Начертанное благо в воздухе,
Одежды душ уже белы,
Прозрений выплесками поздними