Ты не заметишь, строя лучевые
Кварталы зданий, гаснущих тотчас.
Но выйдешь вдруг на улицы живые –
Занять у них дыханья, истощась, –
И встанет ель в дверях, как хмурый леший,
И, распахнув бесшумную метель,
Войдёшь в кирпичный город, побелевший
От снегопада множества смертей…
ПоэтыИз цикла
Внезапно расцветает море,
Обвито зарослями рук,
Вздымаясь в бунте и крамоле,
И над водою дышит Дух.
И в отрешённом ранге флотском
Пред Небом шкипер предстоит,
И завещанье пишет лоцман
Для развлеченья Нереид.
И слышен шторма взмах последний:
Над вознесённою волной,
Над шлемом бурь, на самом гребне –
Сразился Ангел с Сатаной!
Быть в сумраке – светом
И тьмой – поутру,
В метели – раздетым,
Одетым – в жару,
На Западе – шахом,
А в бездне – летать
И каверзным взмахом
Пространства взметать…
Творить – и лениться.
Мелькнёт эполет –
Учтиво склониться,
И плюнуть вослед!
В светлейших долинах лежал твой удел,
Но сам ты в один из семи
Тех дней невечерних слететь захотел,
Как лист, и ослепнуть с людьми.
Ты вышел, покинув бессмертный простор,
Гремя золотыми дверьми,
Вослед не послышался окрик: «Постой!» –
С небес безразличных семи.
Но, если стыдишься стать братом вещам,
Моё увещанье прими:
Я родину душ по ночам посещал, –
И ты посети с Низами!
Зеркальное застывшее пространство,
Родные колосящиеся степи,
Вода и свет, обнявшиеся страстно, –
Свежа, недвижна родина Петефи.
Но, недруг сердца и мечты союзник, –
Душой кляни, а языком приветствуй, –
Со свитой чисел, офицеров грузных,
Шагает Время мимо строя бедствий
И говорит: «Я честью заклинаю:
Исполни долг, а после славы требуй –
Верни всю кровь бурлящему Дунаю,
А весь порыв – безоблачному небу!»
Улица будущего
В начале – тихий дом, и здесь
Живут герои Ариосто:
С них смерть навеки сбила спесь,
У них бесхитростно и просто
Цветёт блаженство на лице.
А близ провала – там, в конце,
Есть особняк героев Кафки,
И каждый мыслит: «Как я цел
Остался средь вселенской давки?..» –
И не решит никто задачи…
…На протяженье мостовой –
От Дома смеха к Дому плача –
Подземный мерный пульс живой,
И крови полная отдача
И поит, и во всей красе
Сырую землю содрогает…
С тем сердцем, словно Одиссей
С сиренами, мой слух играет.
«Был мальчиком кудлатым…»
Был мальчиком кудлатым,
И у корней, где мох,
Как рядом с тайным кладом,
Стоять часами мог:
Там муравьи копали,
Фундамент возводя,
И маленькие пальмы
Лоснились от дождя.
И жил народ любезный
В стране лесов и вилл,
А он, как дух небесный,
Над нею волен был.
Но мальчик стал подростком –
И ощутил, скорбя,
В садах, под корнем скользким,
В такой стране – себя.
И только много позже,
Покинув путь кривой,
Внезапно понял с дрожью,
Кто смотрит на него…
Безрассветный край
Вблизи гнездящихся меж мыслей
Домов, гнетущих и квадратных,
Близ газовых заводов, близ ли
Орудий пахотных и ратных, –
Не знаю, только в гиблом месте
Толпятся ночью под покровом
Чернеющих, как дым, известий:
Не жди рассвета в мире новом!
Его не будет. Проходи же.
Привыкни к жизни одноцветной! –
Но смотрят вверх. И небо ближе.
Росою пахнет предрассветной.
«Мне прежде яви открывалось…»
Мне прежде яви открывалось
В широком сне:
Деревья стягами взвивались,
И крепостями надмевались
Леса к весне.
И снился ты: твои полёты,
Паденья крик, –
Цветущих яблонь повороты,
Вперёд смотрящий, с видом Лота,
Седой цветник.
И только так могло случиться,
Слетевший лист:
В преддверье смерти – чем лечиться?
Предначертанье ветра – чисто,
И сам он чист.
Балкон
Внезапною зарёю ранней
Разбужен мальчик. Он взволнован
Цветным сверканием собраний
И бесконечно звёздным, новым,
Слепящим небом. Там, над домом,
Всё ожило – и смотрят люди
Вслед лицам, некогда знакомым,
И взглядам, гаснущим в салюте.
И на балконе замер мальчик:
Под ним – в сибирский лес длиною –
В обрядовых застыла плачах
Толпа зарезанных войною.
Но вдруг – средь мёртвых – вдох и выдох:
Из них один стоит всех выше,
Один из некогда убитых
Над городом внезапным дышит…
И понял он, что без порезов
Прожитых жизней – жив не будешь,
Что прошлое не схватишь трезво
И только опрометью – скрутишь.
Чайка
Из цикла «Песни безумца»
От облака к облаку перелетая
И всё оставаясь внизу,
Ты, острая чайка, ты, чайка крутая,
Зачем накликала грозу?
Иль думала ты – урагана порывы
Покажут бескрылому мне
Сверкание громом разбуженной рыбы
На чёрной от дыма волне?
Покажут, как в лаву кипящую рельсы,
Состав ослепив, перешли,
Как рушатся грады, взметаются веси
И кровь вопиёт от земли?
Покажут, как, страны в созвездья взметая,
Впадает Земля в забытьё, –
Ты, лютая чайка, ты, чайка литая,
Ты, мёртвое время моё…
«В солнце птицы стреляли, как в цель…»
В солнце птицы стреляли, как в цель,
Затащив беззащитное за реку.
Вдруг – дыханье Его на лице:
Я горел. Он держал меня за руку.
В торопливой, толпливой воде
Он не дал, по наитью единому,
Обезмолвиться в мире людей,
Стрекотать средь полей по-звериному.
Но и зрячим поёт поводырь
И прозренье надёжное дарит нам –
Ярче сада, бурливей воды
И заката священней и памятней.
«Красота безропотна. На всём…»
Красота безропотна. На всём –
Отпечаток боли и терпенья.
Поле, заселённое овсом,
Готика куста, чертог репейный –
Не ответят, если запоёшь.
И молчанием неразделённым
Всё полно. А сожаленье – ложь,
Словно плач царя над разорённым,
Поступь дыма по овражным склонам,
И умершим – долгожданный дождь…
«Сколько листьев! Сколько душ…»
Сколько листьев! Сколько душ,
Вырванных из тела,
Взелениться в эту глушь,
Прорасти успело!
Сколько плача в городах,
На ветвях – рождений,
Из подвала на чердак –
Сколько восхождений!
Сколько судеб, сколько доль
В узенькую дольку
Обратил лесной король, –
Сколько листьев! Сколько…
Страх
Бежит, не убегая,
Закатная река,
Её, не убивая,
Пронзает луч клинка,
А в ней, в траве-короне,
Простившись с белизной,
Лежит, не похоронен,
Зелёный царь земной.
Чем дольше я смотрел, тем твёрже
Был убеждён, что это – зверь:
От скул с нетерпеливой дрожью
До хищных складок у ноздрей
И влажных глаз нечеловечьих,
В которых шаткий ум дремал…
Но, убеждённый льстивой речью,
Я забывался – и внимал…
Позднее
Все волненья обмелели,
Забывается недавнее.
Словно постоялец в теле,
Суетой душа не сдавлена.
Думал: в ум стучится гибель,