Торговцев много ль перешло в банкроты.
Но он в ответ был сумрачен и горд,
Как до лохмотьев обнищавший лорд.
Лишь да и нет бормочет — не иначе...
Тут я о прибылях беседу начал;
Тогда он малость развязал язык:
«Эх, добрый сэр, — так мне сказал старик, —
В делах и двор, и город пошатнулись...»
(Тут мы с его женой перемигнулись!)
А он ораторствовать продолжал
И наше время гневно обличал.
Он говорил, что все отменно плохо,
Хвалил он только Эссекса эпоху:[372]
«То был поистине великий век!
И нынче славы жаждет человек,
Но пыл его расчеты охлаждают,
О подвигах и думать не желают.
Ростовщиков кругом полным-полно,
Повсюду сводни, шлюхи и вино,
Лишь королевским фаворитам льготы,[373]
А бедняки без хлеба, без работы.
И так у многих прахом жизнь идет:
Сперва он еле на ноги встает,
Но минет год, и он уже банкрот».
От злости он все больше распалялся
И мне почти изменником казался.
Он утверждал, что нынче нет стыда:
Когда во храме служат иногда
Молебствие во здравие лорд-мэра,[374]
Толпа вопит «Аминь!» без всякой веры.
Не знаю, до чего б дошел старик,
Но тут, как избавленье, вдруг возник
Вблизи гостеприимный облик зданья
Таверны, где гостили горожане.
Я предложил ему сюда зайти
Немного подкрепиться по пути.
А он был полон злобы и печали,
Как будто их в дороге обокрали,[375]
И грубо отказался, хоть жена
Твердила, что она утомлена.
Что ж было делать? Тут я с ним простился,
Но адрес все-таки спросить решился,
Он дал и йосулил стакан вина,
Но больше обещала мне жена!
УВЕЩЕВАНИЕ[376]
Увериться, что верных женщин нет,[377]
Увы, с тобой мне довелось, мой свет!
Я размышлял: «Ужель она так лжива,
Лишь оттого, что так она красива?»
И юной прелести ли это знак,
Что ты не ладишь с правдою никак?
Ты думаешь, что небо глухо, слепо
И с рук сойдет тебе обман нелепый?
Ужель все клятвы — дымка над водой,
Что ветер вдаль уносит за собой?[378]
Иль в женском знойно-ледяном дыханье
Нам жизнь и смерть предречены заране?[379]
И кто бы вообще подумать мог,
Что нежных слов струящийся поток
И вздохи, что навек сердца скрепляют,
И сотни клятв, что слезы исторгают,
И сладость поцелуев на устах, —
Что все это блаженство — только прах?
Ты в долг брала, чтоб откупиться штрафом?
О да, теперь я думаю со страхом,
Что все ты говоришь наоборот,
И ложь твоя меня уж не проймет.
Хоть женщины стремятся к наслажденьям,
Тебя одну считал я исключеньем!
Любимая, хоть ревность жжет мне грудь,
Я сам тебя влеку на страшный путь...
Но верю, что скорее в небосводе
Погаснет солнце, смерть неся природе,
Скорее реки потекут назад[380]
Иль Темзу летом льды загромоздят,[381]
Скорей изменится земли движенье,
Чем ты свое изменишь поведенье.
Но кто же тот, кому, не чая зла,
Доверить наши тайны ты могла?
Из-за него теперь пришлось нам туго,
Мы сгоряча во всем виним друг друга.
Кому-то наши речи и сейчас
Доносит он, подслушивая нас.
Пусть, заклеймен проклятьем окаянным,
Он бродит Каином[382] по дальним странам,
И пусть его преследует нужда,
Изобретательная, как всегда,
Пусть от него любой отводит взоры,
Пусть сам он изнывает от позора,
Пусть Бога отвергая, он живет,
И в муках, нераскаянный, умрет.
Пусть волки это сердце растерзают,[383]
Пусть коршуны глаза повыдирают,
Пусть кабаны кишки его сожрут,
А злой язык пусть вороны склюют,
И пусть грызут дворцовые собаки
Его застывший труп, сшибаясь в драке!
Теперь конец проклятьям! Пусть любовь
Во мне, как пламя, возникает вновь,[384]
И в этом верном рыцарском служенье
Пусть днями станут краткие мгновенья.
Так радует художника всегда
Не результат, а самый ход труда.
С тех пор, как ты любовь мне подарила,
Я стал хвалить все то, что ты хвалила:
Попав на пьесу или маскарад,[385]
Актерам тем же был я хлопать рад,
Но, слово дав себе держаться скромно,
Вдруг в дерзости срывался неуемной.
И постепенно стал я понимать,
Что, как недуг, любовь легко поймать.[386]
Мы дорожим как высшим счастьем ею:
Найти легко, а сохранить труднее.[387]
В одно мгновенье ты любовь зажег,
А как сберечь потом на долгий срок?
НА ЖЕЛАНИЕ ВОЗЛЮБЛЕННОЙ СОПРОВОЖДАТЬ ЕГО, ПЕРЕОДЕВШИСЬ ПАЖОМ[388]
Свиданьем нашим — первым, роковым —
И нежной смутой, порожденной им,
И голодом надежд, и состраданьем,
В тебе зачатым жарким излияньем
Моей тоски — и тысячами ков,
Грозивших нам всечасно от врагов
Завистливых — и ненавистью ярой
Твоей родни — и разлученья карой —
Молю и заклинаю: отрекись
От слов заветных, коими клялись
В любви нерасторжимой; друг прекрасный,
О, не ступай на этот путь опасный!
Остынь, смирись мятежною душой,
Будь, как была, моею госпожой,
А не слугой поддельным; издалече
Питай мой дух надеждой скорой встречи.
А если прежде ты покинешь свет,
Мой дух умчится за твоим вослед,
Где б ни скитался я, без промедленья!
Твоя краса не укротит волненья
Морей или Борея дикий пыл;
Припомни, как жестоко погубил
Он Орифею,[389] состраданью чуждый.
Безумье — искушать судьбу без нужды.
Утешься обольщением благим,
Что любящих союз неразделим.[390]
Не представляйся мальчиком; не надо
Менять ни тела, ни души уклада.
Как ни рядись юнцом, не скроешь ты
Стыдливой краски женской красоты.
Шут и в атласе шут, луна луною
Пребудет и за дымной пеленою.
Учти, французы — этот хитрый сброд,[391]
Разносчики хвороб дурных и мод,
Коварнейшие в мире селадоны,
Комедианты и хамелеоны —
Тебя узнают и познают вмиг.
В Италии какой-нибудь блудник,[392]
Не углядев подвоха в юном паже,
Подступится к тебе в бесстыжем раже,
Как содомиты к лотовым гостям,[393]
Иль пьяный немец,[394] краснорожий хам,
Прицепится... Не клянчь судьбы бездомной!
Лишь Англия — достойный зал приемный,[395]
Где верным душам подобает ждать,
Когда Монарх изволит их призвать.
Останься здесь! И не тумань обидой
Воспоминанье — и любви не выдай
Ни вздохом, ни хулой, ни похвалой
Уехавшему. Горе в сердце скрой.
Не напугай спросонья няню криком:[396]
«О, няня! мне приснилось: бледен ликом,
Лежал он в поле, ранами покрыт,
В крови, в пыли! Ах, милый мой убит!»
Верь, я вернусь, — коль Рок меня не сыщет
И за любовь твою сполна не взыщет.
РАЗНООБРАЗИЕ
Я в небе измененья наблюдаю,[397]
А сам разнообразье отвергаю
И не делю со многими любовь...
Но только новизна волнует кровь.
Ведь солнце, золотой властитель света,
Преображая тусклые предметы,
По зодиаку движется вперед
И, кончив старый, входит в новый год.
Вселенная подвластна измененью:
Лишь в нем одном источник наслажденья.
Прозрачнее всего реки поток,[398]
Где он широк и путь его далек,
Пруд может быть приятною картиной,
Но он гниет и зарастает тиной.
Не говорите мне, друзья, о ней,
Что лишь она достойна быть моей.
Ее желанной сделала природа,
Пожалуй, для всего мужского рода, —
Я первый бы презреньем заклеймил
Того, кто бы ее не полюбил,
Я жизнь готов отдать, в любви сгорая,
Но, как хотите, я не понимаю,
Зачем служить я должен лишь одной,
Не смея и помыслить о другой?
Нет, мне не по душе закон такой!
Я белокурой нынче околдован,[399]
Сияньем золотых волос я скован,
Взор нимфы обольстил меня, увлек...
Я даже бы в могилу с нею лег!
Но и смуглянка может стать любимой,
Ведь речь ее влечет неодолимо.
В иных, хотя достоинств этих нет,