[741] кроме того, что я намерен уплатить потомству тем же добром и тою же мерой, притом же, как вы увидите, не премину упомянуть и поблагодарить не токмо того, кто выкопал для меня сокровище, но и того, кто осветил мне к нему дорогу.[742] Прошу вас лишь припомнить (ибо я не желал бы иметь читателей, которых я могу поучать), что, согласно Пифагорову учению, душа может переходить не только от человека к человеку или же скоту, но равномерно и к растениям; ради того не удивляйтесь, находя одну душу в императоре, в почтовой лошади и в бесчувственном грибе,[743] так как не ущерб душевный, а одно только нерасположение органов творит сие.[744] И хотя душа, обретаясь в дыне, не может ходить, зато может помнить,[745] а запомнив, поведать мне, за каким роскошным столом ее подавали. А обретаясь в пауке, не может говорить, но, запомнив, может мне поведать, кто употребил ее паучий яд[746] ради сана своего или чина. Как бы ни мешала телесность другим ее способностям, памяти она не препятствует; потому я и могу ныне, с ее слов, доподлинно поведать вам о всех ее странствиях — от самого дня сотворения, когда она была яблоком,[747] прельстившим прародительницу нашу Еву, до нынешних времен, когда она стала той, чью жизнь вы найдете в конце сей книги.[748]
Пою[749] души бессмертной путь земной
В обличьях многих, данных ей судьбой,[750]
От райского плода до человека.
Пою миров младенческий рассвет,
И зрелый день, и вечер дряхлых лет —
С того халдеев золотого века,[751]
Что персов серебром и медью грека
Сменился, и железом римских пик.
Мой труд, как столп,[752] воздвигнется велик,
Да перевесит он все, кроме Книги книг.[753]
Не возгордись могуществом своим
Пред нею, о небесный Пилигрим,
Зрачок небес,[754] блуждающий над миром;
Ты утром пьешь Востока аромат,
Обедаешь средь облачных прохлад
Над Сеной, Темзой иль Гвадалквивиром
И в Эльдорадо день кончаешь пиром:
Не больше стран ты видел с высоты,
Чем та, что до тебя пришла из темноты[755]
За день — и будет жить, когда погаснешь ты.[756]
Скажи, священный Янус,[757] что собрал
На корабле своем (он был не мал)
Всех птиц, зверей и ползающих тварей,
Вмещал ли твой странноприимный бот,
В котором спасся человечий род,
Садок вождей, вельмож и государей,
Плавучий храм твой, хлев, колледж, виварий[758] —
Так много тел, шумящих вразнобой,
Как эта искра горняя собой
Живила[759] — и вела дорогою земной?
Судьба, наместник Божий на земле,
Никто не видел на твоем челе
Морщин улыбки праздной или гнева;
Зане ты знаешь сроки и пути —
Молю, открой страницу и прочти,[760]
Какой мне плод сулит Познанья Древо,
Чтоб, не сбиваясь вправо или влево,
Я шел по миру, зная наперед,
Куда меня рука небес ведет
И что меня в конце паломничества ждет.
Шесть пятилетий жизни промотав,[761]
Я обещаю свой сменить устав,
И если будет Книга благосклонна
И мне удастся избежать сетей
Плотских и государственных страстей,
Цепей недуга и когтей закона,
Ума растраты и души урона
Не допущу; чтобы, когда впотьмах
Могила примет свой законный прах,
Достался ей в мужья муж, а не вертопрах.
Но если дни мои судьба продлит,
Пусть океан бушует и бурлит,
Пусть бездна неизвестностью чревата —
Один, среди безмерности морей,
Я проплыву с поэмою моей
Весь круг земной, с Востока до Заката,
И якорь, поднятый в струях Евфрата,
Я брошу в Темзы хладную волну[762]
И паруса усталые сверну,
Когда из райских стран до дома дотяну.
Узнайте же: великая душа,
Что ныне, нашим воздухом дыша,
Живет — и движет дланью и устами,
Что движут всеми нами,[763] как Луна —
Волной,[764] — та, что в иные времена
Играла царствами и племенами,
Для коей Магомет и Лютер сами
Являлись плоти временной тюрьмой,[765] —
Земную форму обрела впервой
В Раю, и был смирен ее приют земной.
Смирен? Нет, славен был, в конце концов,
Когда верна догадка мудрецов,
Что Крест, кручина наша и отрада,
На коем был пленен Владыка Сил,
Что, сам безгрешный, все грехи вместил,
Бессмертный, смерть испил,[766] как чашу яда,
Стоял на том заветном месте Сада,
Где волею священной был взращен
Плод[767] — и от алчных взоров защищен,
В котором та душа вкушала первый сон.
Сей плод висел, сверкая, на суку,
Рожденный сразу зрелым и в соку,
Ни птицею, ни зверем не початый;
Но змей, который лазил в старину,
А ныне должен за свою вину
На брюхе ползать,[768] соблазнил, проклятый
(За что мы ныне платим страшной платой),
Жену, родив, сгубившую свой род,
И муж за ней вкусил коварный плод:
Возмездье было в нем — хлад, смерть и горький пот.[769]
Так женщина сгубила всех мужчин[770] —
И губит вновь, от сходственных причин,
Хотя по одному. Мать отравила
Исток,[771] а дочки портят ручейки
И, возмутив, заводят в тупики.
Утратив путь, мы вопием уныло:
О судьи, как же так? она грешила —
А нас казнят?[772] Но хуже казней всех
Знать это — и опять влюбляться в тех,
Что нас влекут в ярмо, ввергают в скорбь и грех.
Отрава проникает в нас всерьез,
И уж дерзаем мы задать вопрос
(Кощунственный): как это Бог поставил
Такой закон, что Божья тварь его
Могла переступить?[774] И отчего
Невинных он от мести не избавил?
Ни Ева же, ни змей не знали правил,[775]
И нет того в Писанье, что Адам
Рвал яблоко[776] иль знал, откуда там
Оно взялось. Но казнь — ему и ей, и нам.
А впрочем, сохрани, небесный Дух,
От суетного повторенья вслух
Дум суемудрых — пусть они уймутся;
Как шалуны, что тешатся порой
Летучих мыльных шариков игрой,
Их вытянув тростинкою из блюдца,
Они всенепременно обольются.
А спорить попусту с еретиком —
Как ветер к мельнице носить мешком:
Покончить дланью с ним верней, чем языком.[777]
Итак, в сей миг, когда коварный змей,
В тот плод вцепившись лапою своей,
Порвал сосуды нежные и трубки,
Его питавшие и тем лишил
Ребенка сока материнских жил, —
Душа умчалась прочь, быстрей голубки
Иль молнии (тут все сравненья хрупки),
И в темный, влажный улетев овраг,
Сквозь трещины земные,[778] как сквозняк,
Проникла в глубь — и там вселилась в некий Злак.
И он, еще не Злак, а Корешок,
Очнувшись, вырос сразу на вершок
И дальше стал пихаться и стремиться;
Как воздух вытесняется всегда
Водой, так твердым веществом вода,
И уступила рыхлая темница.
Так у дворца порой народ стеснится:
Монархиню узреть — завидна честь,
В толпе и горностаю не пролезть;
Но крикнут: «Расступись!» — и вот уж место есть.