Он выпростал наружу две руки —
И расщепились руки-корешки
На пальцы — крохотней, чем у дитяти;[779]
Пошевелил затекшею ногой
Чуть-чуть — сперва одной, потом другой,
Как лежебока на своей кровати.
Он с первых дней был волосат — и кстати:
Была ему дана двойная власть
В делах любви[780] (и благо, и напасть) —
Плодами разжигать, гасить листами страсть.
Немой, он обладал подобьем рта,[781]
Подобьем глаз, ушей и живота,
И новых стран владетель и воитель,
Стоял, увенчан лиственным венком
С плодами ярко-красными на нем,
Как стоя погребенный победитель
В могиле. Такова была обитель
Души, что ныне обреталась тут —
В сем корне мандрагоровом приют
Найдя; не зря его, как панацею, чтут.
Но не любви теперь он жертвой стал:
Младенец Евин по ночам не спал,
Не просыхал от слез ни на минутку;[782]
И Ева, зная свойства многих трав,
Решила, мандрагору отыскав,
Отваром корня исцелить малютку.
Такую с нами Рок играет шутку:
Кто благ, тот умирает в цвете лет,[783]
Сорняк же, от которого лишь вред,
Переживает всех — ему и горя нет.
И так душа, пробыв три дня подряд
В подземной тьме, где звезды не горят,
Летит на волю, жмурясь с непривычки;[784]
Но провиденья жесткая рука
Вновь: цап! — ее хватает за бока
И заключает в беленьком яичке,
Доверив хлопотливой маме-птичке
Сидеть над гнездышком, пока отец
Приносит мух, и ждать, когда птенец
Проклюнет скорлупу и выйдет наконец.
И вот на свет явился Воробей;[785]
На нем еще, как зубки у детей,
Мучительно прорезывались перья;
В пушку каком-то, хлипок, некрасив,
Голодный клюв свой жалобно раскрыв
И черным глазом, полным недоверья,
Косясь вокруг, он пискнул: мол, теперь я
Хочу поесть! Отец взмахнул крылом
И кинулся сквозь ветки напролом
Скорей жучков ловить, носить добычу в дом.
Мир молод был; все в нем входило в сок[786]
И созревало в небывалый срок;
И вот уже наш прыткий Воробьенок
В лесу и в поле, где ни встретит их,
Без счета треплет глупых воробьих,
Не различая теток и сестренок;
И брошенные не пищат вдогонок,
Пусть даже он изменит без стыда
На их глазах — и это не беда:
Уж я себе, дружок, дружка найду всегда.
В те дни не ограничивал закон
Свободу в выборе мужей и жен;[787]
Душа, в своей гостинице летучей,
И тело, радуясь избытку сил,
Резвятся, расточая юный пыл
И за вихор хватая всякий случай;
Но день пришел расплаты неминучей;
И впрямь — тот живота не сбережет,
Кто на подружек тратит кровь и пот:
Три года не прошло, как он уже банкрот.[788]
А мог бы жить да жить![789] В те времена
Еще не знали, как на горсть пшена
Словить коварно мелкого жуира;
Еще не выдумали ни силков,
Ни сеток, ни предательских манков,
Что губят вольных жителей эфира.
Но предпочел он с жизненного пира
Уйти до срока, промотав, как клад,
Три года, чем пятнадцать лет подряд
Жить, заповеди чтя, плодя послушных чад.
Итак, едва наш резвый Воробей
Отпрыгался, Душа, еще резвей,
Умчалась к ближней речке неглубокой,
Где на песчаной отмели, у дна,
Икринка женская оживлена
Была мужской кочующей молокой;
И вот, былою утомясь морокой,
Душа вселилась в кроткого малька,
Расправила два гибких плавничка
И погребла вперед, как лодочка, легка.
Но тут, как бриг на полных парусах,
Свой образ в отраженных небесах
Следя — и шею гордо выгибая,
Прекрасный Лебедь мимо проплывал,
Он, мнилось, все земное презирал,[790]
Белейшей в мире белизной блистая:
И что ему рыбешек низких стая?
И вдруг — малек наш даже не успел
Моргнуть, как в клюв прожорливый влетел:
Бедняга, он погиб — хотя остался цел.
Тюрьма Души теперь сама в тюрьме,
Она должна в двойной томиться тьме
На положении вульгарной пищи;
Пока лебяжьего желудка пыл[791]
Ограды внутренней не растопил:
Тогда, лишившись своего жилища,
Она летит, как пар,[792] — и снова ищет
Пристанища, но выбор небогат;
Что рыбья жизнь? Гнетущ ее уклад:
За то, что ты молчишь, тебя же и едят.
И вот рыбешка-крошка — новый дом
Души — вильнула маленьким хвостом
И поплыла, без видимых усилий,
Вниз по дорожке гладкой, водяной —
Да прямо в сеть! — по счастью, с ячеёй
Широкой, ибо в те поры ловили
Лишь крупных рыб,[793] а мелюзгу щадили;
И видит: щука, разевая пасть,
Грозит и хочет на нее напасть
(Сама в плену), но злых не учит и напасть.
Но вовремя пустившись наутек
(Наказан в кои веки был порок!),
Двойного лиха рыбка избежала,[794]
Едва дыша; а чем дыша — как знать?[795]
Выпрыгивала ль воздуха набрать
Иль разряженною водой дышала
От внутреннего жара-поддувала —
Не знаю и сказать вам не рискну...
Но приплыла она на глубину,
Где встретил пресный ток соленую волну.
Вода не столь способна что-нибудь
Скрыть, как преувеличить и раздуть[796]
Пока рыбешка наша в рассужденьи,
Куда ей плыть, застыла меж зыбей, —
Морская Чайка,[797] углядев трофей,
Решила прекратить ее сомненья
И, выхватив из плавного теченья,
Ввысь унесла: так низкий вознесен
Бывает милостью больших персон —
Когда персоны зрят в том пользу и резон.
Дивлюсь, за что так ополчился свет
На рыб? Кому от них малейший вред?
На рыбаков они не нападают,
Не нарушают шумом их покой;
С утра в лесу туманном над рекой
Зверей в засаде не подстерегают
И птенчиков из гнезд не похищают:
Зачем же все стремятся их известь —
И поедом едят — и даже есть
Закон, что в Пост должны мы только рыбу есть?[798]
Вдруг сильный ветер с берега подул,
Он в спину нашу Чайку подтолкнул
И в бездну бурную повлек... Обжоре
Все нипочем, пока хорош улов, —
Но слишком далеко от берегов
Ее снесло: одна в бескрайнем море,
Она в холодном сгинула просторе.
Двум душам тут расстаться довелось —
Ловца и жертвы — и умчаться врозь;
Последуем за той, с кого все началось.
Вселившись снова в рыбий эмбрион,
Душа росла, росла... раз в миллион
Усерднее, чем прежде, и скорее —
И сделалась громадою такой,[799]
Как будто великанскою рукой
От Греции отторжена Морея[800]
Иль ураган, над Африкою рея,
Надежный Мыс[801] отбил одним толчком;
Корабль, перевернувшийся вверх дном,
В сравненье с тем Китом казался бы щенком.
Он бьет хвостом, и океан сильней
Трепещет, чем от залпа батарей,
От каждого чудовищного взмаха;
Колонны ребер, туши круглый свод
Ни сталь, ни гром небесный не пробьет;
Дельфины в пасть ему плывут без страха,[802]
Не зря препон; из водяного праха
Творит его кипучая ноздря
Фонтан, которому благодаря
С надмирной хлябью вод связует он моря.[803]
Он рыб не ловит — где там![804] Но как князь,
Который, на престоле развалясь,