ЭПИТАФИЯ САМОМУ СЕБЕ[1088]
МАДАМ,
Чтоб мне гробницей стал ваш кабинет,[1089]
Чтоб славе вечно пребывать в Зените
(О ней же мыслю за душою вслед), —
Мой стих последний в этот Рай примите.
Обычай есть — отписывать с одра
Свое добро; а я прошу добра.
Мой жребий мне уклад сломать велит,[1091]
Когда мы, смолкнув, длимся в речи плит.
Но скажет ли моя — каким я был
Внутри моих прижизненных могил?
Сырою глиной мы ютимся тут,[1092]
Покуда Смерть не обожжет сосуд.
Рожденье — мрак, но спеет свет души,
Стать слитком золотым в земле[1093] спеши.
Грех вкрадчиво сверлит в душе ходы,
Полны червивой мякоти плоды,
Так просто исчерпать себя тщетой,
А здесь телам, с неменьшей простотой,
Дана удача высоты достичь,
Когда раздастся труб небесных клич.
Твори себя — твой свет меня спасет,
Пусть смерть моя тебе добро несет.
Уже спокоен я — ведь я, живой,
Успел прославить час последний свой.
ПИСЬМО ЛЕДИ КЭРИ И ЕЕ СЕСТРЕ МИССИС ЭССЕКС РИЧ ИЗ АМЬЕНА[1094]
Здесь, где вседневно хвалят Всех Святых,[1095]
Расколом было бы каноны их
Не чтить, держась обычаев других.
Как неофит,[1097] я не умею скрыть
Свой пыл; пусть это дерзко, может быть,
Но здесь легко прощение купить.[1098]
В краю, где вера — не в большой цене,[1099]
Апостольское рвение во мне
Взыграло — и стремится прочь, вовне.
Хочу благовестить и восхвалять
Вас, чьи достоинства звездам под стать:
К числу их не добавить, не отнять.
Какой-нибудь недопеченный сэр
Быть может очень кроток, например:
Причиной флегма милых сих манер.
Другой, напротив, тем и знаменит,
Что лезет в бой и жизни не щадит —
Так в нем сангвина красная бурлит.
Анахорет — иное существо,
От мира он не просит ничего:
Мы хвалим меланхолию его.
Гордится тем критический зоил,
Что много вер и книг перехулил:
Он в желчь[1101] все добродетели вложил.
Себя раскрасить сверху не хитро,
Оставив незатронутым нутро;
Но всей душой окраситься в добро,
Стать полновесным слитком золотым[1102]
(Ведь наша проба — все, что мы творим)
Дано лишь душам истинно благим.
Небесная нисходит благодать
Лишь к тем, кто может благо восприять;
Узрев, что дар приемнице под стать,
Вас Добродетель одарила той
Второй душой — не менее святой,
Что мы зовем духовной красотой.
Она не мечет стрел[1103] по сторонам,
Губя сердца (как взоры гордых дам) —
А лишь святой восторг внушает нам.
Но если лицезренье ваших чар —
Даров небес — само небесный дар
И добродетели вливает жар
В нас, недостойных, — сколь сильней его
Душ притяжение[1104] и торжество,
Когда их сводит сходство и родство?
Про вашу благородную сестру
Я говорю — и слов не подберу,
Чтобы придать иной наклон перу.
Так я бы вдвое больше написал,
Но удлинив своих писаний зал,
Лишь повторил бы то, о чем сказал.
Довольно же пока и этих строк,
Что в них я засвидетельствовать мог
Долг преданности — и внести залог.
ГРАФИНЕ ХАНТИНГТОН[1106]
...Они — как дикари, что бродят наги
В краю, где жаркий воздух полон влаги:
Не знай бедняги наготы своей[1108]
И не страшись они лесных зверей —
Я мог бы уподобить это племя
Адаму беззаботному в Эдеме.
Но в дальние те земли не дошла
Весть о познании Добра и Зла,
И без вины их души от рожденья
Несут проклятие грехопаденья.
А впрочем, взгляд с изрядной высоты
Преображает дерева в кусты,
Людей — в детишек; мелкие созданья
И вовсе не видны на расстоянье:
Так все, вдали живущие, для вас —
Не боле чем туман, в котором глаз
Разумных атомов[1109] сыскать не тщится;
Но мне их жаль! Я различать их лица
Могу, как вы — мое: ведь я, Мадам,
Стою от них на полдороге к вам.
Но не найдете вы в моем посланьи
Элегии, скрестившей томно длани,[1110]
Ни оды слезной: стих мой не таков,
Как вздохи бледнокровных стариков,
Чей дух со стоном выскользнет из плоти,
Коль вы им благосклонно не кивнете.
Пасть от любви способен я едва ль,
Подняться — да! И мне порою жаль
Безумца, в чьей груди ярится буря,
Чуть милая пройдет, чело нахмуря.
Он от любви то стынет, то горит,[1111]
С деревьями, забывшись, говорит:[1112]
Она владеет им, как лихорадка,
Саму себя сжигая без остатка.
Нет, лишь презренье жен снискал нам тот,
Кто ввел мольбы да пени в обиход![1113]
Как сонный Хаос был всему началом,
Пока стихии, кои заключал он,
К желанным целям розно устремясь,
Древнейшую не разорвали связь,
Отъяв огонь от воздуха и влагу —
От суши, к вящему для мира благу,[1114] —
Так и любовь на свет порождена:[1115]
В сумятице двух первых душ она
Дремала неосознанным томленьем,
Невнятной жаждой, смутным устремленьем.
Блаженный век! С подругою вдвоем
Невинный муж бродил в саду своем,
И взором взор ловя, вздыхали оба,
Дрожа от непонятного озноба,
И робость, замыкавшая уста,
К лицу была мужчине в те лета.
Моряк, стремящийся к заветным землям,
Знай: путь прямой — всех более приемлем;
Страсть, облачась в затейливую речь,
На путь кружной дает себя увлечь.
Разумный муж любви не вымогает:
Ответный пламень тотчас возжигает —
Иль дружбою довольствуется он
И знает, оснащая галеон,
Что назначать отплытье безрассудно,
Пока во льдах прохода нет для судна.[1116]
Любовник, что крушенье потерпел, —
Вот верная мишень для пробных стрел,
Вот оселок девичьему презренью,
Что по пятам за ним влачится тенью.
Отвергнутому вновь просить любви —
Безумье, хоть сама она зови.
Я страсть скорей чем вздохом обесславлю,
Кристаллом ледяным застыть заставлю.
О, полюбить способен я вполне
И верным быть, покуда платят мне
Такою же монетой полновесной:
Взаимный уговор блюду я честно,
А станут гнать — на миг не задержусь:
В привратники я, право, не гожусь.[1117]
Но речь о вас, Мадам, а вы над нами,
Как солнце над рассветными тенями,
Вздымаетесь; и здесь, где наш зенит,
Где полдень наш, вам только предстоит
Начать восход... Ваш облик лучезарный
Рождает в душах отблеск благодарный.
Столь совершенны вы, что пелена
Тончайшей лести — затенить вольна
Сей чистый свет: есть мера в каждом деле,
И выше цели — значит мимо цели.
Ваш путь высок и безупречно прям.