Я в мятеже почтительном своем
Отнюдь не смею упрекать ни в чем
Верховного владыку и, в душе
Еще с утратой не смирясь, уже
Шепчу: пускай лишимся мы его
Скорей, чем он — Триумфа своего.
Не те, увы, на свете времена,
Чтоб, как саксонка, в гроб легла жена[1236]
С любимым — или друг, как древний галл,
Смерть принял с тем, кому он присягал;[1237]
Не выразит и долей эта речь
Скорбь Александра, что велел[1238] совлечь
Все украшенья с башен и колонн,
Гефестиона смертью поражен.
Но не отвергни малой жертвы сей,
Прекрасная душа: в твой Мавзолей
Позволь, я Музу скорбную замкну,
Отныне возлюбив — лишь тишину.
ГИМН ВСЕМ СВЯТЫМ В ПАМЯТЬ МАРКИЗА ГАМИЛЬТОНА[1239]
Сэру Роберту Керу[1240]
Сэр,
я полагаю, вы можете убедиться, что я послушен вам более, чем стихи послушны мне; вы знаете пределы моих возможностей и согласитесь, что чем меньше истины было у меня в предмете, тем больших результатов я достигал. Не то ныне: сам предмет столь истинен, что перед ним бледнеют любые поэтические ухищрения. Назовите этот листок как хотите и, если он не достоин ни усопшего, ни вас, ни меня, порвите его — пусть он будет погребальной жертвой. Если бы вы повелели сопровождать его тело в Шотландию и произнести там проповедь, я бы воспринял это с большей готовностью; все же благодарю вас, что вы подвигли меня на то, за что я взялся с неохотой, ибо так я смог хотя бы слабо и отчасти доказать вам покорность
Вашего бедного друга и служителя во Христе,
Душой, что в вашу рать вступает ныне, —
В обычном ранге иль в особом чине,
Под прежним именем иль под иным,
Неслыханным (ведь каждый серафим
Отдельный род являет нам[1241] собою), —
Итак, пополнившись его душою,
Небесные полки укреплены,
Мы ж наповал потерей сражены.
Что в небесах рождает ликованье,
Здесь умаляет все чины и званья:
Правитель, подданный, отец и друг —
Днесь их ряды все поредели вдруг.
Слышны повсюду вздохи то и дело,
Двор овдовел, Подвязка ослабела,[1242]
Оглохла Церковь, онемел Совет,
Ни в песнях, ни в беседах складу нет:
Во всем изъян, везде следы гангрены,
Что губит на корню живые члены.
Его же тело, словно бы спеша
Всем возвестить, сколь дивная душа
Рассталась ныне с оболочкой бренной,
Свою красу утратило мгновенно[1243]
(Так в груду камня обращались вмиг
Монастыри,[1244] презревшие владык).
Но суждено красе его телесной
Храниться там, в обители небесной,
Дабы в урочный час восстать от сна;
Притом его душа, воплощена
В надгробном камне и бессмертной славе,
Здесь, подле нас, в земной пребудет яви.
А если ты, Душа, приют найдешь
Средь кающихся грешников — так что ж?
Когда и я пред вечностью грядущей,
Окрашен Агнца кровью[1245] вопиющей,
Предстану, — кто б тогда спросить посмел,
В глазах людских был черен я иль бел?
Припомни, скольких грешников знавала
Ты на земле, Душа: друзей немало,
Раскаявшихся, встретишь и в раю.
Влеки же смело на стезю свою
Всех нас, чтоб уподобились отныне
Царю Давиду мы — иль Магдалине![1246]
ПОЭМЫ
ПЕРВАЯГОДОВЩИНА
ВСТУПЛЕНИЕ
Представь: мир — мертв. Его мы расчленять[1249]
Начнем, чтоб анатомию понять.
Как лицемер-наследник, юный мот,
Отцовский гроб слезами обольет, —
Так нам пристало в траур облачиться,
И пусть наш плач окупится сторицей.
Но как же весть о смерти примет слух,
Коль наша Муза здравствует, чей дух
Велит, чтоб снова к жизни мир восстал, —
Пусть столь же хрупкий, смертный, как и встарь?
И в мире сем Ты, лучшая из дев,
Явила бездну мудрости, сумев
Свою судьбу печальную связать
С тем духом,[1250] что мечтает рассказать
Все о Тебе — грядущим поколеньям,
Дабы они взирали с изумленьем
На схватку — от начала до конца —
Искусства кисти с красотой лица.
Ведь столь прекрасна Ты и столь добра,
Что неподвластна мастерству пера:
Кто воспоет тебя — тому хвала.
При жизни Ты окружена была
Толпой льстецов. От их пчелиных жал
Тебя румянец робкий не спасал.
Лишь смерть стирает клевету и лесть —
И виден человек, каков он есть.
Как сын Египта встарь был озабочен
Тем, чтоб не дом, а гроб его стал прочен:[1251]
Ведь гроб — гранит, а дом — всего лишь глина,[1252] —
Так после смерти нами Ты хвалима.
Лишь Ты повинна в торжестве своем,
Тебе — твое по праву воздаем.
Здесь красота была Тебе наградой,
А там — добром свершенным дух свой радуй,
И та хвала, что мы Тебе поем,
Пусть повествует о Творце твоем:
Как песнь Ему, на небе со святыми
Твоя душа да славит Божье имя.[1253]
Тебя ж — лишь Ангел воспоет: твой вид
Его на гимн прекрасный вдохновит.
Как в детстве видно, кем дитя растет,
Так Ты — любовью первой — тех высот
Достигла сразу, где теперь звучат
Напевы — вне времен и вне утрат —
Души твоей, оплаканной родными...
Напрасный плач! Твое пребудет имя
И в наших песнях: в них навеки твой
Остался лад и музыкальный строй.
ПЕРВАЯ ГОДОВЩИНА[1254]
Когда Ее высокая душа,
Стяжав венец, на небеса взошла
(Ведь кто душою наделен? — Лишь тот,
Кто благородно мыслит и живет,[1255]
А если низкому душа дана, —
То не ему принадлежит она!) —
Когда земной извилистой тропой
Взошла Царица в вышний свой покой,[1256]
Воздав хвалу Святым за попеченье,
И стала нотой в их согласном пенье, —
В тот миг наш мир сотрясся и зачах:
Он окровавлен, плач — в его очах,[1257]
Его готов покинуть жизни дух...
И миру предстоит одно из двух:
Утратить жизнь — иль снова обрести.
(Но к Ней теперь иного нет пути,
Чем доброта: чтоб вновь Ее узреть,
Нам всем, живущим, надо подобреть.)
Мир лихорадит:[1258] по нему — волной —
То скорбь, то радость, то мороз, то зной.
Ты болен, мир. Как прочие больные,
Едва минует приступ малярии,
Ты полагаешь, будто исцелен, —
Но в летаргический впадаешь сон.[1259]
Ты так печален, разлучившись с Ней,
Как будто нет ни солнца, ни людей,
Ты так с Ее уходом исстрадался,
Что пал без чувств и с памятью расстался.
Хоть страшен был твой громкий плач по Ней,
Но то, что ты умолк, — еще страшней.
Да, словно сути собственной лишен,
Ты Ею стал — и вместе с Ней ушел.
И, как младенец у купели ждет,
Доколе крестный-принц в собор войдет,[1260] —
Так ждешь и ты среди холодных плит,
Покинут, брошен, Ею позабыт.
Всё — имя, смысл и контуры свои[1261] —
Обретший в Ней, ты ныне — в забытьи.
Хоть месяцы прошли со дня потери
(Часы застыли, времени не меря), —
Никто достойным образом не смог
Сказать о Ней за этот долгий срок.
Как будто, не оставив завещанья,
Уже лежит правитель без сознанья,
И знать скрывает, жив иль умер он,
Пока наследник не провозглашен, —
Так мы теперь. Впридачу к прочим бедам
Закон неясен, прецедент неведом:
Цемент, что воедино все скреплял,
Распался в прах и силу потерял.
Кощунство — повторять: «Она мертва!»,
Печать бессилья — жалкие слова.
Молчанье воцаряется в ответ:
Ушла душа, и сил для плача нет.
О мир, ты болен, близок твой конец,
Помочь нельзя, и ты уже — мертвец:
Не удержав Ее, не исцелив,
Расставшись с Нею, — ты и сам не жив.
Ты не воскреснешь. Лучше поскорей
Займемся анатомией твоей.
Сама Ее кончина — знак того,
Что в теле мира лучшее — мертво
Иль смертно... Только пусть не говорят,
Что он с собой покончил: в том навряд
Сумеет кто-то обличить его, —
В живых ведь не осталось никого...
Нет, все же что-то в мире сохранилось:
Хотя Она (чья смерть распространилась
На целый мир) сокрылась, — но в ночи
Ее душа чуть видные лучи
Добра и милосердья свыше льет
На тех,[1262] кто должное Ей воздает
На этом свете; хоть Ее и нет, —
Но памяти мерцает полусвет...
Покинув старый мир, Она вольна
Мир новый созидать;[1263] его Она,
Собрав живущих добрые дела,
Из доброты почти уж создала...
А впрочем, верно это или нет?
Ведь в новизне таится новый вред
(Выходит так, словно Ее труды
Вновь насаждают райские сады,
Что от греха и зла чисты вполне,
Покуда Змей в них не вползет извне).
Как бури сокрушат утеса твердость,
Так мощь богатыря — подточит гордость:
Чтоб новый не был горем омрачен, —
Изъяны мира прежнего учтем;
Кто знает цену вещи — только тот
С умом отвергнет или изберет...
«Здоровья в мире нет, — врачи твердят.[1264] —
Ты не смертельно болен? Будь же рад!»
Но есть ли тяжелей недуг, чем знать,
Что исцеленья нечего и ждать?
Мы все больны с рожденья; матерей
Мы слышим плач — мол, дети все быстрей
Рождаются, и буйный их приход —
Зловещий признак будущих невзгод...[1265]
О, что за хитрый умысел такой,
Чтобы созданье Божье — род людской —
Сгубить! Ведь в помощь женщина была
Дана Адаму,[1266] — но лишь отняла
Все силы... Хоть жена на благо вроде
Нам создана, недуг — в ее природе![1267]
Тот, первый, брак — он всех нас свел в могилу,
Одним движеньем — Ева всех убила,
И женщины, с тех пор и посейчас,
Поодиночке убивают нас;[1268]
Мы ж, в слепоте, туда, где смерть нас ждет,
Идем, желая свой продолжить род...[1269]
Да люди ль мы? Себя ль причислим к ним?!
Нет, человек был некогда иным:
Он, сын Земли, и Солнце средь высот —
Не знали, кто кого переживет!
И для людей жизнь ворона, вола[1270]
И даже кедра — краткою была.
В ту пору, если некая звезда
Являлась редко, — мог мудрец всегда
Лет двести-триста с легкостью прождать,
Чтобы ее вторично наблюдать...[1271]
При долгом веке — был и рост не мал,[1272]
И много пищи исполин съедал,
И правила душа гигантским телом,
Как принц своим наследственным уделом:
И мощь души, и рост телесный сам
Подняться помогали к небесам...
О, где ж тот род? И кто б из нас прожил
Хоть втрое меньше, чем Мафусаил?
Наш краток век, и знать нам не дано,
Идет ли Время иль стоит оно?
Лишь наши деды помнят про «вчера»,
До «завтра» — доживет лишь детвора.
Столь краток срок, что за троих пахать[1273]
Выходит пахарь: где ж тут отдыхать?..
Не только век наш столь недолгим стал,
Но человек теперь и ростом мал:
Ведь если бы в лесу утратил путь
Наш предок или в море стал тонуть, —
Держу пари: не стали б слон иль кит
Сражаться с ним. Его гигантский вид
Смутил бы их. А нынче эльф и гном —
И те уже не чуют силы в нем.
В сравненье с предком мы малы и вялы,
И даже тень у нас короче стала.[1274]
Одна лишь смерть немножко нас растит:
Чуть вытянет — и в глину превратит...
Что ж — длинный текст вписался в малый свиток?
Смогли ль мы обменять на злата слиток —
Воз серебра? Иль предков добрый нрав
В столь малый кубок влили — расплескав?
Мы ростом — ниже. Но гораздо хуже,
Что даже ум у нас — намного уже:
Упадок не одних коснулся тел,
И вместе с ростом — разум оскудел.
Из ничего мы созданы Всевышним, —
И, словно бытие сочтя излишним,
Одну лишь цель мы в жизни обрели:
Уйти в ничто, откуда и пришли.
Всё новые нас хвори постигают,[1275]
Врачи же нам всё меньше помогают.[1276]
Наш предок только Бога был пониже:
Красой и Мощью правил он;[1277] они же
Над прочей тварью сохраняли власть —
И ничему не позволяли пасть,
Мир пестуя, следя за каждым шагом
И человека наделяя благом.
Да, сын Адама, к коему сам Бог
Сходил, чтоб тот достать до неба мог, —
Владел всем миром!.. Ну, а нынче — как
Унижен он! Он днесь — ничто, пустяк.[1278]
Он был велик — и вот ни с чем остался,
Но все ж доселе чем-то он казался,
Когда ж Она, — о плач, о тяжкий стон! —
От нас ушла, — лишился сердца он...
Античность, грезя об Ее приходе,
Невинность представляла в женском роде;[1279]
И, совершенств невиданных полна,
Во избежанье зависти Она
На свет явилась женщиной. Но яд,
Что Еву встарь испортил, — был изъят
Из сердца Той,[1280] чье пребывает имя
Примером Веры — лучшей из алхимий...
И вот — Она мертва! Помыслив так,
Пойми, что человек — ничто, пустяк,
И нашу «Анатомию» тверди...
Чем живо тело, коль в его груди
Остыло сердце?.. Обрети же Веру,
Небесной пищей насыщайся в меру
И Горним Человеком стань скорей,
Иначе ты — презренный муравей...
Не мы одни познали увяданье, —
Нет, им охвачено все мирозданье:
Бог, завершив творенье, отдыхал, —
А мир уже тогда в расстройство впал!
Ведь первыми пасть Ангелы успели:[1281]
При этом выпал мир из колыбели
И повредился в разуме, и свой
Обезобразил, обессмыслил строй.
Подпав проклятью, Первый Человек
Зверей и травы в ту же скорбь поверг.[1282]
Итак, с рожденья мир окутан скверной:
День Первый начался со тьмы вечерней,
А лето и весна на нашем свете —
Слабы, как перезрелой дамы дети...
Все новые философы[1283] — в сомненье:
Эфир отвергли — нет воспламененья,[1284]
Исчезло Солнце, и Земля пропала,[1285]
А как найти их — знания не стало.
Все признают, что мир наш — на исходе,
Коль ищут меж планет, в небесном своде —
Познаний новых...[1286] Но едва свершится
Открытье, — всё на атомы крошится.[1287]
Всё — из частиц, а целого — не стало,
Лукавство меж людьми возобладало,
Распались связи,[1288] преданы забвенью
Отец и Сын, Власть и Повиновенье.
И каждый думает: «Я — Феникс-птица»,[1289] —
От всех других желая отвратиться:
Вот признаки теперешних времен!..
Она ж, кем был весь мир объединен,
Она — всего живущего магнит,
Вселенной придававший стройный вид;
Она, кого Природа призвала
(Поняв, что плохи у людей дела,
Что в море мира каждый с курса сбился, —
И новый компас миру в Ней явился), —
Всех слепков Красоты оригинал, —
Она, чей взор Судьбою управлял,
Она, чей взгляд в одно мгновенье мог
Вест-Индию прельстить и весь Восток;
Она, в чьем восхитительном дыханье —
Всех дальних островов благоуханье,
Та, для кого богатства всех колоний —
Лишь самоцвет в блистательной короне;
Та, пред которой должен мир склониться,
Как пригород пред славною Столицей, —
Она, Она мертва... Узнав о том,
Пойми, что этот мир — увечен, хром!
Знай, нашу «Анатомию» читая:
Он болен весь — от края и до края.
В нем гибнет все — не что-нибудь одно:
Ты видишь — сердце в нем поражено,
А это значит, что вселенной тело
Болезнью завоевано всецело.
Так берегись, чтоб самому под власть
Всеобщего недуга не подпасть.
Чистейшие из душ во все века
Твердили: рана мира глубока,
И соразмерность в нем уже не та:
Пропала, исказилась красота.
Казалось бы — уж небо так блаженно,
В движеньях гармонично, совершенно;[1290]
Но нам светил разнообразный ход[1291]
Из века в век загадки задает.
Небесных сфер неодинаков вид,
Так много в них скрещений и орбит,
Что в высях диспропорция видна:
Там — сорок восемь сфер, а не одна,[1292]
Там звезды умирают[1293] и плодятся,
Те скроются, а эти народятся, —
Словно воюет кто-то в небесах:
Построит крепость — и низвергнет в прах...
Свободно ль Солнце? — Нет, но Зодиак
Есть страж его, и каждый звездный знак
За ним следит: то Рак и Козерог
Ему грозят и гонят на Восток,
То путь его не прям на Полюсах. —
Так, круга ровного не описав,
Оно свой бег от нормы отклоняет
И место восхождения меняет.
А то с дороги и совсем свернет,
Чуть мимо точки Змея проскользнет,[1294] —
И вот, в неверном утомясь круженье,
Готово наземь пасть в изнеможенье.[1295]
Напрасно в небе хвалится звезда,[1296]
Что, мол, по кругу движется всегда:
Вверх-вниз она петляет, как ни странно.
А Параллели и Меридианы —
Лишь сеть, что человек на небосклон
Набросил, крикнув: «Мой отныне он!»
Лентяи — ввысь мы сами не восходим,
А небеса к себе на Землю сводим,[1297]
Их человек пришпорил и взнуздал:
Но каждая ль покорна нам звезда?
Да и Земля — воистину ль кругла?
Не выдается ль Тенериф-скала[1298]
Настолько, что могла б в ночи Луну
Разбить на части и пустить ко дну?
А море — не такой ли глубины,
Что два кита, столкнувшись в нем, должны
Мучительно тонуть в теченье дня —
И умереть на полпути до дна?
Ведь мы порой так долго тащим лот,
Как будто им зацеплен Антипод.[1299]
И если там, внизу, простерся Ад[1300]
(Коль нам и вправду муки не грозят
Совсем другие, чем толпой вопящей
Быть загнанными в этот сруб горящий), —
То, значит, в бездне — то овраг, то холм...
Что ж говорить о совершенстве форм?
Так согласимся с правдой несомненной:
Искажены пропорции вселенной,
Ее Опоры — Кара и Награда —
Искривлены... Каких свидетельств надо
Еще, зачем нам лишние слова?
Мать красоты — Гармония[1301] — мертва
С тех пор, как правит Горе: ведь оно
Само границ и меры лишено!..
Источник соразмерности — Она,
В которой Красота воплощена,
А Красота, как учит нас мудрец,
Есть наших душ Причина и Творец;[1302]
А значит, сей мудрец провидеть мог,
Что в Ней, прекрасной, — наших душ исток,
Она им и велит в тела вселяться:
Так формы всех вещей — к очам стремятся.[1303]
И коль схоласты правы, что Ковчег
Был по пропорциям, как человек,[1304] —
То в Ней одной находим до сих пор мы
Прообраз их величественной формы.
Она и душу с плотью совместила,
И между ними распри прекратила, —
Она! — О, все обличья, рядом с ней,
Одно другого хуже и страшней...
Она, она — мертва! Узнав о том,
Пойми, что мир — чудовищный фантом!
Вот нашей «Анатомии» значенье:
Сей мир не пробуждает в нас влеченья.
К тому же — сами в помраченье мы:
Воистину, сердца, как и умы,
Отравлены у нас, и горький яд
И в чувства наши, и в дела струят.
Вот почему нам чужд любой предмет —
Для нас в нем ни добра, ни смысла нет
(Ну, а людей природа — какова?
Не лучше, чем о ней гласит молва!)
В деяньях человека — ни следа
Добра не сыщешь: сущая беда!..
И Цвет — Гармонии вторая часть[1305] —
За Формой вслед готовится пропасть:
Ведь Форма, пусть приятная для глаза,
Без Цвета — словно перстень без алмаза.
Алхимик-турок, чей болезнен вид
И грязен плащ, нам жалобно твердит,
Что в золото, как яд, проникла ртуть:[1306]
Вот такова и мирозданья суть.
Когда-то Бог, творенье начиная
И, как младенца, Землю пеленая,
Чтоб радостной игрой ее занять,
Велел ей краски всякий день менять, —
И, словно образец такой затеи,
Повесил в небе радугу[1307] над нею.
Прекраснее, чем Зренье, чувства нет,
Но пищею для Зренья служит Цвет,
А Цвет испорчен: он не тот, что прежде,
Весны и Лета выцвели одежды.
Исчез румянец яркий с наших щек —
И души, вместо них, стыдом облек...
Но нет — надежда бы еще цвела,
Когда б Она — Она не умерла! —
Та, что цвела, когда была живой,
Багрянцем, белизной и синевой,
И в ком все вещи мира, как в раю,
Черпали свежесть и красу свою. —
Она, вместившая все краски мира,
Она, чей лик прозрачнее эфира
(И пламя тяжело в сравненье с ней,
И темен блеск[1308] сверкающих камней), —
Она, она мертва!.. Вглядись, пойми —
И этот мир, как призрак, восприми
И нашу «Анатомию» тверди,
Чтоб ужас свил гнездо в твоей груди...
Исчезла Цвета красота: отныне
Усилья надо прилагать Гордыне,
Чтоб красками Пороки позлащать,
Заемными румянами прельщать.
И до того дошел стихий разброд,
Что от Земли замкнулся Небосвод,
И вещество лишилось восприятья:
Отец и Мать бесплодны[1309] — нет зачатья
Дождя меж туч, и в должный срок с высот
Живящий Ливень больше не идет.
И воздух перестал в конце концов
Высиживать сезоны, как птенцов:
Весна теперь не колыбель — могила.
Всю землю лжеученье полонило,
И Метеоры небосклон плодит:[1310]
Значенье их темно, и странен вид.
Волхвы Египта вызвать не могли
Червей, что днесь родятся из земли.[1311]
Художник нынче хвалится, что он
Творит созвездий новых небосклон,
Как будто бы и впрямь влиянье звезд
Приходит через краски или холст,
Иль мастер судьбоносен, как звезда...
Искусства суть сокрылась навсегда,
Скупится Небо, и Земля тощает,
А разум наш их целей не вмещает.
Когда бы связи Неба и Земли
До полного разлада не дошли, —
Она, о ком звучит наш скорбный глас,
Могла б сильней воздействовать на нас.
Ведь если даже слабые растенья
Нам, высохнув, приносят исцеленье, —
Тем более, почив, живет Она,
Всесильной добродетели полна.
О мир, ты должен песней лебединой[1312]
Ее отпеть — и сгинуть в миг единый...
Теряет свойства даже сильный яд,
Когда от гада мертвого он взят,[1313] —
Но власть добра, что пребывает в Ней,
Со смертью сделалась еще сильней...
Она, в ком добродетели росток,
Зазеленев, расцвел в свой лучший срок,
Она, чьей волей светлые стремленья
Рождались в душах, всем на удивленье, —
Она все страны тем обогатила,
Что единеньем их озолотила:
При этом даже сами короли
Смирение впервые обрели,
Вельможи подобрели, а народ
Сам отказался от излишних льгот;
Болтать несносно жены перестали,
Монахини воздержаннее стали...
Она б свершила больше славных дел,
Когда б Железный Век не заржавел,[1314] —
Но вот, она мертва!.. Об этом зная,
Пойми, что весь наш мир — зола сухая:[1315]
Вот нашей «Анатомии» урок.
Ни кровью, ни слезами ты б не смог
Мир увлажнить, — нет, это невозможно:
Страданья — жалки, смерть сама — ничтожна.
Но то блаженство, что с теченьем дней
В Ней возрастало, — и теперь при Ней.
Нам не понять при первом рассеченье[1316]
Всех органов устройство и значенье:
Чтоб связи между ними отыскать,
Труп следует и дальше рассекать;
Но тела всей Вселенной нам едва ли
Хватило б, чтоб исследовать детали.
Кто мнит себя здоровым, вряд ли рад,
Коль об его болезнях говорят.
Прерву же речь. О Лучшая из дев!
Мы, рассказать немногое успев,
Ждем — о Тебе еще заговорят;
Ты ж, строкам сим придав напевный лад,
Прими оброк за этот — Первый — Год:[1317]
На убыль воск его свечей идет,
Чтоб каждый год здесь, на Земле, в печали
Мы вновь твое Рожденье отмечали
Второе: ибо Душ в тела вхожденье —
Вершится здесь, другое ж их рожденье —
Есть Смерть. Она одна весьма умело
Выводит Душу, как дитя из тела.
А вы, чьих добродетелей творец —
Она, кто в Ней находит образец, —
Коль скоро вы считаете, что вправе
Лишь проза о Ее поведать славе,
Иль хроника, быть может; но никак
Не должно воспевать Ее в стихах, —
Вы вспомните: Сам Бог, в конце Закона
Песнь поместив,[1318] велел, чтоб неуклонно
Той Песни Моисей учил народ.
Он знал: когда из памяти уйдет
Закон, когда забудутся Писанья, —
Одна лишь Песнь удержится в сознанье.
Вот почему и я, насколько мог,
Пред Ней исполнил стихотворный долг:
Сей непостижной Смерти вопреки
Я заключил Ее в свои стихи, —
Ее, кого вмещает мрачный гроб,
Я поселил в своей поэме, чтоб,
Как Души — Небо, как тела — могила,
Так доблести — Поэзия хранила![1319]
ПОГРЕБАЛЬНАЯ ЭЛЕГИЯ[1320]
Нет, не могу поверить, что Она
В сей ящик мраморный заключена,
И что в плену порфира[1321] и гранита —
Ее глаза, светлее хризолита,[1322]
Ее лица и жемчуг, и рубин!..
Две Индии[1323] — вместились в гроб один:
Сей дивной плоти каждый дюйм вмещал
Сокровище — ценой в эскуриал![1324]
О, чьих бы рук, чьего ума усилья
Ее бы вновь из мертвых воскресили?
Смогу ль стихами оживить то имя,
Что эти строки сделало живыми?
Нет, эти строки слабы и мертвы,
В них не живет Ее душа, увы!
И все же лишь в стихах Она цветущей
Пребудет — и теперь, и в день грядущий:
Ведь если бы она не умерла, —
То как бы в этих строфах ожила?[1325]
Но пусть живет поэма год за годом,
Пока весь мир, пронзен Ее уходом,
Не умер... Вот краса его и лоск:
Его рука — король, советник — мозг,
Священник — сердце, рот — законовед,
Живот — богач, бедняк — спинной хребет,
Солдаты — пальцы, а ступни — купцы,[1326]
Что сводят мира дальние концы.
Но тонких духов сонм,[1327] что постоянно
Приводит в лад все клавиши органа,
Рожден на свет Ее любовью был:
Она ушла — и мир лишился сил,
И смерти не над кем торжествовать:
Кого еще осталось убивать?
Ну, разве что — убить уже весь мир,
Чтоб больше страх Природу не томил:
Мол, снова часть урвать удастся Смерти...
Нет, миру не грозит ничто, поверьте!..
Мертва ль Она и вправду? В нашей власти
Представить: как разъятые на части
Лежат часы, но мастер, в свой черед,
Их снова воедино соберет;[1328]
Иль словно в Африке речной поток,
Что Нигером зовется, некий срок
Проводит под землей,[1329] как под мостом,
Чтоб вновь наружу вырваться потом, —
Так и Она из гроба навсегда
Восстанет, в добродетели тверда...
Но, если Небо этому и радо, —
Нам здесь, теперь, Ее увидеть надо,
Пусть даже дух ее на Небе чтим,
Как Ангел иль Престол, иль Херувим.[1330]
И, как старик воспоминаньям рад
О том, чем тешил в юности свой взгляд, —
Так голод мира утолишь сейчас
Лишь мыслью, что Она жила меж нас.
Природа! Радуйся, что избежала
Ты смерти от Последнего Пожара:[1331]
От этого ревущего костра
В одной лишь Ней — ты всю себя спасла!
Да, в Ней, чье тело столь благоуханно,
Что не нужны ни масти, ни румяна, —
Ведь создала Душа ее сама
Ту плоть — сосуд прозрачный для ума.
Конечно, все хвалу Ей воссылали,
Но все ж Ее лишь лучшие — желали.
И, как Святые в Небе знать хотят,
Кому из них храм новый посвятят;
Иль, если вспыхнет новая комета,[1332]
Художники сойдутся для совета:
Как рисовать ее туманный свет?
Но смотрят, — а кометы снова нет, —
Так спорил мир, пока ее не стало,
Верней, Душа быть плотью перестала.
Мгновенно в лампе прогорит бальзам,[1333]
На миг усладу даровав глазам. —
Так и Она, невинна и бела,
Готовясь к свадьбе, чистой умерла.
Чтоб не вкусить страданий, в мир иной
Она ушла, еще не став женой,[1334]
И, суеты мирской презрев дела,
Как опиум, кончину приняла.[1335]
Нет — смерти плоть Ее не поддалась,
А только впала в длительный экстаз.[1336]
А кто Ее не знал при жизни, тот
Пусть книгу о Ее судьбе прочтет, —
Как всех была умней, скромней, ясней,
Идя к своей пятнадцатой весне...
И вдруг увидит, следующий лист
Перевернув, что тот и пуст, и чист!
Так что же — приговор Судьбы неверен,
Иль, может быть, из книги лист утерян?
Нет — в этот возраст зрелого ума
Рок ввел Ее, чтобы Она сама
Себе дальнейший жребий избрала:
Она ж свершила выбор — умерла.
Так, кротостью от бедствий спасена,
От будущей судьбы ушла Она.
А кто за Нею в мир приходит следом,
Коль он и впрямь добру всецело предан,
Тот — Ею вдохновляемый посол,
Он цель Ее осуществить пришел.
Пусть с благодарностью о Ней он вспомнит —
И в Книге Судеб чистый лист заполнит,
Поскольку все добро грядущих дней
Источник свой имеет только в Ней.
И пусть ликует весь небесный хор,
Что в нас — Она живет и до сих пор!