Теолог мудрый, сиречь Богослов,
Найдет в них клад взыскуемых чудес,
Стремясь к бездонной высоте небес
От пыльных мира четырех углов, —
Иль снисходя до тех,
Чей взор туманит грех,
Даст образ веры, явственный для всех,
Что нам являет Красота сама —
Любви святой престол в обители Ума.[92]
В сей книге стряпчий, сиречь Адвокат,
Найдет подвохов и уловок тьму[93] —
Урок, судьбой преподанный тому,
Кто по бумаге мнит, что он богат,
И верует в залог
Ласк и лукавых строк:
Ему ведь, недоучке, невдомек,
Что вверил он честь, пыл и все мечты
Химерам, чьи слова, как их сердца, пусты.
Здесь государственный способен муж
(Коль грамотен) найти свой интерес:
Любовь, как и правленье, темный лес,
Равно опасны оба, и к тому ж
Нельзя ни там, ни тут
Хотя б на пять минут
Дать слабину — тотчас тебя сомнут.[94]
Итак, пускай узрит министр иль князь
Ничтожество свое, в сей фолиант вперясь.
Любовь — такая высота для нас:
Считай, я для разбега отступил.
Присутствие испытывает пыл
Любви, отсутствие — ее запас.
Чтоб вызнать широту,[95]
Мы яркую звезду
Берем, — но чтоб измерить долготу,
Затменье солнца нужно и часы:
Стерпи, и мы уйдем из темной полосы.
ОБЩИНА[96]
Природа нам закон дала:
Любить добро, бежать от зла;
Но есть ни злое, ни благое, —
Что ни любить, ни презирать,
А можно просто выбирать:
Сперва — одно, потом — другое.
Когда бы женщина была
Сосудом блага или зла,
Любовь была бы делом длинным.
Но ничего такого нет,
Они не в пользу, не во вред,
А на потребу созданы нам.
Будь в них добро, о том не знать
Мы б не могли, — добро видать,
Как дуб зеленый, отовсюду;[97]
Будь зло — сгубило бы давно
Весь человечий род оно:
В них, значит, ни добра, ни худа.
Они — плоды у нас в саду,[98]
Мы их срываем на ходу,
Рассматриваем и кусаем;
И перемена блюд — не грех,
Ведь дорог ядрышком орех,
Ну, а скорлупку мы бросаем.
РАСТУЩАЯ ЛЮБОВЬ
Любовь, я мыслил прежде, неподвластна
Законам естества;
А ныне вижу ясно:
Она растет и дышит, как трава.
Всю зиму клялся я, что невозможно
Любить сильней, — и, вижу, клялся ложно.
Но если этот эликсир, любовь,
Врачующий страданием страданье,[99]
Не квинтэссенция,[100] — но сочетанье
Всех зелий,[101] горячащих мозг и кровь,
И он пропитан солнца ярким светом —
Любовь не может быть таким предметом
Абстрактным, как внушает нам Поэт —
Тот, у которого, по всем приметам,
Другой подруги, кроме Музы, нет.
Любовь — то созерцанье, то желанье;
Весна — ее Зенит,
Исток ее сиянья:
Так Солнце Весперу лучи дарит,[102]
Так сок струится к почкам животворней,
Когда очнутся под землею корни.[103]
Растет любовь, и множатся мечты.
Кругами расходясь от середины,
Как сферы Птолемеевы, едины.[104]
Поскольку центр у них единый — ты!
Как новые налоги объявляют
Для нужд войны, а после забывают
Их отменить, — так новая весна
К любви неотвратимо добавляет
То, что зима убавить не вольна.
СДЕЛКА С АМУРОМ
Что ты за бес, Амур! Любой другой
За душу дал бы, хоть недорогой,
Но выкуп; скажем, при дворе
Дают хоть роль дурацкую в игре
За душу, отданную в плен;
Лишь я, отдавши все, взамен
Имею шиш (как скромный джентльмен).
Я не прошу себе каких-то льгот,
Особенных условий[105] и щедрот;
Не клянчу, говоря всерьез,
Патента на чеканку лживых слез;
И радостей, каких невесть,
Не жду — на то другие есть,
В любимчики Любви к чему мне лезть!
Дай мне, Амур, свою лишь слепоту,[106]
Чтоб, ежели смотреть невмоготу,
Я мог забыть, как холодна
Любовь, как детски взбалмошна она,
И чтобы раз и навсегда
Спастись от злейшего стыда:
Знать, что она все знает, — и горда.
А коль не дашь мне ничего, — резон
И в этом есть. Упрямый гарнизон,
Что вынудил врага стрелять,
Кондиции[107] не вправе выставлять.
Строптивец заслужил твой гнев:
Я ждал, ворота заперев,[108] —
И сдался, только лик Любви узрев.[109]
Сей Лик, что может тигра укротить,
В прах идолы язычников разбить,
Лик, что исторгнет чернеца
Из кельи, а из гроба — мертвеца,
Двух полюсов растопит лед,
В пустынях грады возведет —
И в недрах гор алмазный створ пробьет!
ЛЮБОВЬ ПОД ЗАМКОМ
Бывают такие мужья-тираны,
Что сами не стойки и неверны,
А все досады и все обманы
Относят только на счет жены.
И ставят для жен
Всюду заслон,
Ни шагу в сторону — их закон.[112]
Возможно ль солнцу, луне и звездам
Велеть: не всем вы должны светить,
Иль вольных птиц рассадить по гнездам
И резвость крылатую запретить?[113]
В природе нету
Такого запрета:
За что же нам наказанье это?
Как можно прекрасный корабль торговый
Лишить приключений и новых встреч,
Стеной огораживать сад плодовый
И псами его урожай стеречь?
Добро мы творим,
Когда многих дарим,
А жадность — она ни себе, ни другим.
СОН[114]
Любовь моя, когда б не ты,
Я бы не вздумал просыпаться:
Легко ли отрываться
Для яви от ласкающей мечты?[115]
Но твой приход — не пробужденье
От сна, а сбывшееся сновиденье;
Так неподдельна ты, что лишь представь
Твой образ — и его увидишь въявь.
Приди ж в мои объятья, сделай милость,
И да свершится все, что не доснилось.
Не шорохом, а блеском глаз
Я был разбужен, друг мой милый;
То — Ангел светлокрылый,
Подумал я, сиянью удивясь;
Но увидав, что ты читаешь
В моей душе и мысли проницаешь
(В чем ангелы не властны)[116] и вольна
Сойти в мой сон, где ты царишь одна,
Уразумел я: это ты — со мною,
Безумец, кто вообразит иное!
Уверясь в близости твоей,
Опять томлюсь, ища ответа:
Уходишь? ты ли это?
Любовь слаба, коль нет отваги в ней;
Она чадит, изделье праха,
От примеси Стыда, Тщеславья, Страха.
Быть может (этой я надеждой жив),
Воспламенив мой жар и потушив,
Меня, как факел, держишь наготове?[117]
Знай: я готов для смерти и любови.
ПРОЩАЛЬНАЯ РЕЧЬ О СЛЕЗАХ
Дозволь излить,
Пока я тут, все слезы пред тобой,
Ты мне их подарила и в любой
Отражена,[118] и знаешь, может быть,
На них должна
Лишь ты одна
Глядеть; они плоды большой беды,
Слезинкой каждой оземь бьешься ты,
И рушатся меж нами все мосты.
Как географ,
Который сам наносит на шары
Границы океанов и держав,