Чем, устрашив, от зла тебя заклясть.
РАЗБИТОЕ СЕРДЦЕ
Он целый час уже влюблен
И цел еще? Не верь бедняге!
Любовью был бы он спален
Быстрей, чем хворост при хорошей тяге.
Ну кто в рассказ поверит мой,
Что год я проболел чумой?
Кто видел, в здравом находясь рассудке,
Чтоб бочка с порохом горела сутки?
Нет худшей доли, чем попасть
К любви в безжалостные руки:
Она не забирает часть
От сердца, как берут иные муки, —
Она сжирает целиком,
Как щука, нас одним глотком,
Бьет наповал и косит ряд за рядом,
Как из мортир со сдвоенным зарядом.[150]
Не так же ль точно, посуди,
Любовь со мною расквиталась?
К тебе я сердце нес в груди,
А после нашей встречи что с ним сталось?
Будь у тебя оно — в ответ
Твое смягчилось бы. Но нет!
Любовь его по прихоти нежданной
Швырнула об пол, как сосуд стеклянный.
Но так как полностью в ничто
Ничто не может обратиться,[151]
Осколков тысяча иль сто
В моей груди сумели разместиться.
В обломке зеркала — черты
Все те же различаешь ты;
Обломкам сердца ведомы влеченья,
Восторг и грусть... Но не любви мученья.
ПРОЩАНИЕ, ЗАПРЕЩАЮЩЕЕ ПЕЧАЛЬ
Как шепчет праведник «пора»
Своей душе, прощаясь тихо,
Пока царит вокруг одра
Печальная неразбериха,
Вот так, без ропота, сейчас
Простимся в тишине — пора нам;
Кощунством было б напоказ
Святыню выставлять профанам.
Страшат толпу толчки земли,[152]
О них толкуют суеверы;
Но скрыто от людей вдали
Дрожание небесной сферы.[153]
Любовь подлунную томит
Разлука бременем несносным:
Ведь суть влеченья состоит
В том, что потребно чувствам косным.
А нашу страсть влеченьем звать
Нельзя, ведь чувства слишком грубы;
Нерасторжимость сознавать —
Вот цель, а не глаза и губы.
Страсть наших душ над бездной той,
Что разлучить любимых тщится,
Подобно нити золотой,
Не рвется, сколь ни истончится.[154]
Как ножки циркуля,[155] вдвойне
Мы нераздельны и едины:[156]
Где б ни скитался я, ко мне
Ты тянешься из середины.
Кружась с моим круженьем в лад,
Склоняешься, как бы внимая,
Пока не повернет назад
К твоей прямой моя кривая.
Куда стезю ни повернуть,
Лишь ты — надежная опора
Тому, кто, замыкая путь,
К истоку возвратится скоро.
ВОСТОРГ[157]
Там, где фиалке[158] под главу
Распухший берег лег подушкой,[159]
У тихой речки, наяву,
Дремали мы одни друг с дружкой.
Ее рука с моей сплелась,[160]
Весенней склеена смолою;[161]
И, отразясь, лучи из глаз[162]
По два свились двойной струною.
Мы были с ней едины рук
Взаимосоприкосновеньем;
И все, что виделось вокруг,
Казалось нашим продолженьем.
Как между равных армий рок
Победное колеблет знамя,
Так, плотский преступив порог,
Качались души между нами.[163]
Пока они к согласью шли,
Камней недвижных наподобье,
Тела застыли, где легли, —
Как бессловесные надгробья.[164]
Тот, кто любовью утончен
И проницает душ общенье, —
Когда бы как свидетель он
Стоял в удобном удаленье, —
То не одну из душ узнав,
Но голос двух соединенный,
Приял бы новый сей состав[165]
И удалился просветленный.
Да, наш восторг не породил
Смятенья ни в душе, ни в теле:
Мы знали, здесь не страсти пыл,
Мы знали, но не разумели,[166]
Как нас любовь клонит ко сну
И души пестрые мешает,
Соединяет две в одну
И тут же на две умножает.[167]
Одна фиалка на пустом
Лугу дыханьем и красою
За миг заполнит все кругом
И радость преумножит вдвое.
И души так — одна с другой
При обоюдовдохновенье
Добудут, став одной душой,
От одиночества спасенье
И тут поймут, что мы к тому ж,
Являясь естеством нетленным
Из атомов, сиречь и душ,
Невосприимчивы к изменам.
Но плоть — ужели с ней разлад?
Откуда к плоти безразличье?
Тела — не мы, но наш наряд,
Мы — дух, они — его обличья.
Нам должно их благодарить —
Они движеньем, силой, страстью
Смогли друг дружке нас открыть
И сами стали нашей частью.[168]
Как небо нам веленья шлет,[169]
Сходя к воздушному пределу,
Так и душа к душе плывет,
Сначала приобщаясь к телу.
Как в наших жилах крови ток
Рождает жизнь,[170] а та от века
Перстами вяжет узелок,[171]
Дающий званье человека, —
Так душам любящих судьба
К простым способностям[172] спуститься,
Чтоб утолилась чувств алчба —
Не то исчахнет принц в темнице.[173]
Да будет плотский сей порыв
Вам, слабым людям, в поученье
В душе любовь — иероглиф,
А в теле — книга для прочтенья.
Внимая монологу двух,
И вы, влюбленные, поймете,
Как мало предается дух,
Когда мы предаемся плоти.
БОЖЕСТВО ЛЮБВИ
Хотел бы дух любовника призвать я,
Что до рожденья Купидона жил.
Знавал ли он столь низкое занятье:
Вздыхать о той, которой он не мил?
А нынче мы — ни шагу от завета
Божка жестокого:[174] сему примета,
Что сам люблю я без ответа.
Для этого ль мальчишку обучали?
Его заботой было — распознать
Двух душ взаимный пламень и вначале
Друг к дружке их умело подогнать,
Загладить и приладить: только это!
Не мог он и помыслить, чтобы где-то
Любовь осталась без ответа.
Но возгордился деспот малолетний —
В Юпитеры, как видно, метит он:
И страсть, и гнев, размолвки, письма, сплетни, —
Всем ведает отныне Купидон.[175]
О, был бы он низвергнут, сжит со света —
Божок, чья власть столь многими воспета, —
Я не любил бы без ответа!
Но богохульствовать,[176] пока он в силе,
Не стану, чтоб не вызвать худших бед:
Меня лишить любви он может — или
Ее принудит полюбить в ответ,
Но страсть такая — хуже пустоцвета:
Подделка, что душою не согрета!
Уж лучше пытка без ответа.
ПИЩА ЛЮБВИ
Амур мой погрузнел, отъел бока,
Стал неуклюж, неповоротлив он;
И я, приметив то, решил слегка
Ему урезать рацион,
Кормить его умеренностью впредь —
Неслыханная для Амура снедь!
По вздоху в день[177] — вот вся его еда,
И то: глотай скорей и не блажи!
А если похищал он иногда
Случайный вздох у госпожи,
Я прочь вышвыривал дрянной кусок:
Он черств и станет горла поперек.
Порой из глаз моих он вымогал
Слезу, — и солона была слеза;
Но пуще я его остерегал
От лживых женских слез: глаза,
Привыкшие блуждать, а не смотреть,
Не могут плакать, разве что потеть.
Я письма с ним марал в единый дух,
А после — жег! Когда ж ее письму
Он радовался, пыжась, как индюк, —
Что пользы, я твердил ему,
За титулом, еще невесть каким,