Стоять наследником сороковым?
Когда же эту выучку прошел
И для потехи ловчей он созрел,
Как сокол,[178] стал он голоден и зол:
С перчатки пущен, быстр и смел,
Взлетает, мчит и с лету жертву бьет!
А мне теперь — ни горя, ни забот.
ЗАВЕЩАНИЕ[179]
Пока дышу, сиречь пред издыханьем,
Любовь, позволь, я данным завещаньем
Тебе в наследство слепоту отдам
И Аргусу[180] — глаза, к его глазам;
Язык дам Славе,[181] уши — интриганам,
А слезы — горьким океанам.
Любовь, ты учишь службу несть
Красе, которой слуг не перечесть,
И одарять лишь тех, кому богатства не известь.
Кометам завещаю постоянство,[182]
Придворным — верность, праведникам — чванство;
Иезуиту[183] — лень и простоту,
Недвижность и задумчивость — шуту;
Объездившим полмира — молчаливость,
И Капуцину[184] — бережливость.
Любовь, меня ты гонишь вспять
К любимой, что меня не жаждет знать,
И учишь одарять лишь тех, кто дар не в силах взять.
Дарю учтивость университетским[185]
Студентам, добродетельность — немецким
Сектантам[186] и отступникам; засим
Пусть набожность мою воспримет Рим;
Голодной солдатне дарю смиренье
И пьяным игрокам — терпенье.
Любовь, ты учишь круглый год
Любить красу, для коей я — урод,
И одарять лишь тех, кто дар насмешкою почтет.
Друзьям я имя доброе оставлю,[187]
Врагов трудолюбивостью ославлю;
Философам сомненья откажу,
Болезни — лекарям и кутежу;
Природе — все мои стихотворенья,
Застолью — острые реченья.
Любовь, ты мнишь меня подбить
Любимую вторично полюбить
И учишь так дарить, чтоб дар сторицей возвратить.
По ком звонит сей колокол, горюя, —
Курс анатомии тому дарю я;
Нравоученья отошлю в Бедлам,[188]
Медали дам голодным беднякам;[189]
Чужбине кто судьбу свою поручит —
Английский мой язык получит.
Любовь, ты учишь страсти к ней,
Дарящей только дружбою своей, —
Так что ж, и я дарю дары, которых нет глупей.
Довольно! Смерть моя весь мир карает,
Зане со мной влюбленность умирает;
Красам ее цена отныне — прах,
Как злату в позабытых рудниках;
И чарам втуне суждено храниться,
Как солнечным часам в гробнице.
Любовь, ты приводила к той,
Что, презирая, нас гнала долой,
И учишь сразу погубить — ее и нас с тобой.
ПОГРЕБЕНИЕ
Когда меня придете обряжать, —
О, заклинаю властью
Загробною! — не троньте эту прядь,
Кольцом обвившую мое запястье:
Се тайный знак, что ей,
На небо отлетев, душа велела,
Наместнице моей,
От тления хранить мое земное тело.
Пучок волокон мозговых, виясь[190]
По всем телесным членам,
Крепит и прочит между ними связь:
Не так ли этим волоскам бесценным
Могущество дано
Беречь меня и в роковой разлуке?
Иль это лишь звено
Оков, надетых мне, как смертнику, для муки?
Так или сяк, со мною эту прядь
Закройте глубже ныне,
Чтоб к идолопоклонству не склонять
Тем, что могли б найти сии святыни.
Смирение храня,
Не дерзко ли твой дар с душой равняю?
Ты не спасла меня,
За это часть тебя я погребаю.
ЦВЕТОК[191]
Тебе и невдогад,
Цветок, что здесь родился
И на моих глазах семь дней подряд
Тянулся, расцветал и вверх стремился,
Теплу и блеску солнечному рад, —
Но невдогад
Тебе, что грянут заморозки скоро
И венчик твой умчится с грудой сора.
Тебе и невдогад,
Смешное сердце, — как синица,
Влетевшая в чужой, запретный сад,
Мечтая здесь навеки поселиться:
Мол, песенки мои хозяйке льстят, —
Но невдогад
Тебе, что завтра утром на рассвете
Покинуть нам придется кущи эти.
И что ж? Мучитель мой,
Ты заявляешь мне с насмешкой:
Пора — так отправляйся, дорогой,
А я останусь: мне какая спешка?
Пускай друзья в столице ублажат
Твой слух и взгляд,
А также вкус разнообразьем лестным;
Что тебе сердце на пиру телесном?
Ты остаешься? — пусть!
Прощай; но поумерь стремленья;
Знай: просто сердце, боль его и грусть,
Для женщин — нечто вроде привиденья:
Вещь странная, без вида и примет;
Иной предмет
Приставить к делу им поможет опыт;
Но что им сердца любящего ропот!
Увидимся опять
Там, в Лондоне, дней через двадцать;
Успею я румянец нагулять
От вас вдали; счастливо оставаться.
Явись же к сроку по моим следам:
Тебя отдам
Я только той, какая б восхотела
Меня всего — души моей и тела.
ПЕРВОЦВЕТ[192]
Тут, на верху холма,
Цветов такая тьма,
Что если прыснет дождь — любой дождинке
Достанется по крохотной корзинке;
Их, словно манну,[194] кто-то раскрошил
По лугу; каждый скат вместил
Свою Галактику светил,[195]
Среди которых я брожу, тоскуя:
Ищу я примулу[196] — но не такую,
Как все; я редкостной любви взыскую.
Какую предпочесть?
Четыре или шесть
Мне лепестков желанны?[197] Коли меньше,
Чем женщина, любовь, то меньше женщин —
Лишь нуль один, коль больше — возбудит
Не пыл, что обожать велит,
А рвенье, с коим эрудит
Диковину природы изучает —
И то, и это больше отвращает,
Чем ложь, какая в женах нас прельщает.
МОЩИ[201]
Когда мою могилу вскрыть
Придут, чтоб гостя подселить[202]
(Могилы, женщинам под стать,
Со многими готовы спать),
То, раскопав, найдут
Браслет волос[203] вокруг моей кости,
А это может навести
На мысль: любовники заснули тут,
И тем была их хитрость хороша,
Что вновь с душою встретится душа,[204]
Вернувшись в тело и на Суд спеша...
Вдруг это будет век и град,
Где лжебогов усердно чтят,[205]
Тогда епископ с королем
Решат, увидев нас вдвоем:
Святые мощи здесь!
Ты станешь Магдалиной[206] с этих дней,
Я — кем-нибудь при ней...[207]
И толпы в ожидании чудес
Придут облобызать священный прах...
Скажу, чтоб оправдаться в их глазах,
О совершенных нами чудесах:
Еще не знали мы себя,
Друг друга преданно любя,
В познанье пола не разнясь
От ангелов, хранящих нас,
И поцелуй наш мог
Лишь встречу иль прощанье отмечать,
Он не срывал печать
С природного,[208] к чему закон столь строг.
Да, чудеса явили мы сполна...
Нет, стих бессилен, речь моя скудна:
Чудесней всех чудес была она!