Как труп повешенного прошлой ночью.
Возня с насосом измотала всех,
Весь день качаем, а каков успех?
Из моря в море льем, – а в этом деле
Сизиф рассудит, сколько преуспели.
Гул беспрерывный уши заложил.
Да что нам слух, коль говорить нет сил?
Перед подобным штормом, без сомненья,
Ад – легкомысленное заведенье,
Смерть – просто эля крепкого глоток,
А уж Бермуды – райский уголок.
Мрак заявляет право первородства
На мир – и закрепляет превосходство,
Свет в небеса изгнав. И с этих пор
Быть хаосом – вселенной приговор.
Покуда Бог не изречет другого,
Ни звезд, ни солнца не видать нам снова.
Прощай! От этой качки так мутит,
Что и к стихам теряешь аппетит.
Улегся гнев стихий, и вот мы снова
В плену у Штиля – увальня тупого.
Мы думали, что Аист – наш тиран,
А вышло, хуже Аиста Чурбан!
Шторм отшумит и стихнет, обессиля,
Но где, скажите, угомон для штиля?
Мы рвемся в путь, а наши корабли
Архипелагом к месту приросли;
И нет на море ни единой складки:
Как зеркальце девичье, волны гладки.
От зноя нестерпимого течет
Из просмоленных досок черный пот.
Где белых парусов великолепье?
На мачтах развеваются отрепья
И такелаж изодранный висит:
Так опустевшей сцены жалок вид —
Иль чердака, где свалены за дверью
Сегодня и вчера, труха и перья.
Земля все ветры держит взаперти,
И мы не можем ни друзей найти
Отставших, ни врагов на глади этой;
Болтаемся бессмысленной кометой
В безбрежной синеве; что за напасть!
Отсюда выход – только в рыбью пасть
Для прыгающих за борт ошалело;
Команда истомилась до предела.
Кто, в жертву сам себя предав жаре,
На крышке люка, как на алтаре,
Простерся навзничь; кто, того похлеще,
Гуляет, аки отрок в жаркой пещи,
По палубе. А если б кто рискнул,
Не убоясь прожорливых акул,
Купаньем освежиться в океане, —
Он оказался бы в горячей ванне.
Как Баязет, что скифом был пленен,
Иль наголо остриженный Самсон,
Бессильны мы – и далеки от цели!
Как муравьи, что в Риме змейку съели,
Так стая тихоходных черепах —
Галер, где стонут узники в цепях, —
Могла бы штурмом взять, подплыв на веслах,
Наш град плавучий мачт высокорослых.
Что бы меня ни подтолкнуло в путь —
Любовь – или надежда утонуть —
Прогнивший век – досада – пресыщенье —
Иль попросту мираж обогащенья,
Уже не важно. Будь ты здесь храбрец
Иль жалкий трус – тебе один конец;
Меж гончей и оленем нет различий,
Когда Судьба их сделает добычей.
Ну кто бы этого подвоха ждал?
Мечтать на море, чтобы дунул шквал,
Не то же ль самое, что домогаться
В аду жары, на полюсе – прохладцы?
Как человек, однако, измельчал!
Он был ничем в начале всех начал,
Но в нем дремали замыслы природны;
А мы – ничто и ни на что не годны.
В душе ни сил, ни чувств… Но что я лгу?
Бессилье же я чувствовать могу!
Послания на латыни
АВТОРУ(На книгу Уильяма Ковелла в защиту книги Ричарда Хукера о церковной политике)
Хукеру в длинной защите нет нужды.
Толстенная книга —
О, трепещи, супостат! – весом одним защитит.
АВТОРУ(На книгу Жозефа Скалигера «О поправке летоисчисления»)
Жозеф, ты здесь подвизался лет исчисленье
поправить.
Зря только ратуешь – ведь церковь, закон,
сам монарх
Не навели в исчисленье порядка. Твоя же
заслуга
В том, что не сделал сложней ты исчисление лет.
ЛЮБЕЗНЕЙШЕМУ И ДОСТОЙНЕЙШЕМУ БЕНУ ДЖОНСОНУ НА «ВОЛЬПОНЕ»
Если б отблеск твоей, о бард, лампады
Пал на книги мужей весьма ученых
И премудрых в делах земли и неба,
В нас бы сразу рассудок прояснился.
Но их держат веков паучьи сети…
Так никто никогда не вторил древним,
Чтобы древним, как ты, искусно вторить.
Тки, вития, словес осенью пряжу!
Им в рожденье даны, как масть, седины,
Ибо книгам жить в детстве не пристало —
Стариками родятся сразу книги,
Дать которым бессмертье ты задумал.
Равный древним в труде и даре слова,
Превзошел ты сей век и век грядущий.
Так прими же дары пороков наших.
В них отцов мы затмили и потомков.
УЧЕНЕЙШЕМУ И ЛЮБЕЗНЕЙШЕМУ ДЖЕНТЛЬМЕНУ ДОКТОРУ ЭНДРЮСУ,По поводу книги, которая при одалживании была печатной книгой, но, будучи разодранной на части его детьми, возвратилась к владельцу в рукописном виде
Книгу – станка порожденье – охотно
приемлет читатель.
Все же любезнее та, что родилась от руки.
Нынче Майн присмирел, и Сене он данник
исправный,
В дом победителя шлет Франкфурт ученья дары.
Книга, в печатной крещенная краске, на полке
томится,
Гибнет в трехперстной пыли, мошкам на пир
отдана.
Если ж рукою написана книга, почета достойна
Оная. Быть ей в ларце древнему свитку сестрой.
Феб, расскажи мне, как малые дети в игре
преуспели
Юную книгу довесть до стариковских седин.
Правда, немного в том чуда, что Эскулапово
племя
Молодость рваной в клочки книге сумело
вернуть.
Если же отрасль отцова свершила сие
превращенье,
То и родитель вдохнет младость в меня, старика.
О долголетье, оно тяжкой старостью нас удручает,
Делает глупым дитем, но молодым – никогда!
Только тебе, Ветхий днями, дано останавливать
время,
И молодеет Адам, ведая мышцу Твою.
Будем же, славный приятель, обманывать
жизни унылость
Добрыми книгами и дружбой, достойной небес.
Книга, постылая прежде, как только ее
возвратил ты,
Стала любимой стократ, стала и вправду моей.
ДЖОРДЖУ ГЕРБЕРТУ, ПРИ ПОСЫЛКЕ МОЕЙ ПЕЧАТИ С ЯКОРЕМ И ХРИСТОМ
Прежде, в миру, мне исправно служила печать
родовая —
Связка чеканная змей по гербовому щиту.
Ныне, священником став, герб отвергаю
фамильный
И принимаю взамен церковью данный мне герб.
Здесь, в средоточье герба, спасительный крест
ты увидишь,
Загнутый по краям, с якорем сходен сей крест.
В сих очертаниях смысл заключен сокровеннейший:
если
Крест терпеливо несешь, якорем станет твой крест.
Якорный крест Иисусу Спасителю служит
опорой, —
Смог он, распятый за нас, в якорь свой крест
обратить.
Но сохранил я змею с родового герба: если новый
Путь Бог избрал для тебя, старый не просит
забыть.
Змеи мудрость даруют, но часто, влачася во прахе,
Смерть нам сулят, но когда змеи к кресту
причтены,
Служат они к излеченью. Исполнимся мы
благодати,
Если крестом обладать будет Натура сама.
Крест – средоточье всего, но крест,
утвердившийся в якорь,
Символом веры предстал. Мой катехизис —
сей крест.
Здесь же, под малой печатью, немало даров
прилагаю.
Шлю им молитву вослед – дружбы вернейший
залог.
На обороте увидишь святого, чье имя ты носишь.
Пусть же пребудет с тобой благословенье его.
Погребальные элегии
ЭЛЕГИЯ НА СМЕРТЬ Л.К
Скорбь, ране обходившая сей дом,
Днесь как наследник воцарилась в нем,
И, словно челядь, переняв манеры
Хозяйки новой, мы скорбим без меры.
Да и хозяин прежний завещал
Нам сколь угодно пищи для похвал
И вдоволь слез, чтоб расточился ныне
Запас, не тронутый при господине.
Как вянет плющ, когда могучий ствол,
На коем он дотоле рос и цвел,
Сожжен на алтаре иль в сад небесный
Перенесен из рощицы безвестной, —
Так иссушает нас его уход:
К иным брегам, отважный мореход,
Направил он корабль, и были б рады
Ему друзья свои доверить вклады.
Мы потеряли друга, он – сумел
Жизнь вечную обресть. Когда б имел
Врагов он, то признали бы и эти
За ним все добродетели на свете;
А тех, кто заслужил его любовь,
Теперь лишь смерть соединит с ним вновь.
Вот дети, в точности его портреты:
Безмолвны, только в саван не одеты.
Что мрамор! Здесь, недвижна как скала,
Семья живым надгробьем замерла.
ЭЛЕГИЯ НА СМЕРТЬ ЛЕДИ МАРКХЕМ
Смерть – океан, которому во власть
Дана лишь наша низменная часть;
Его грозящий вал не досягнет
До горных стран души, ее высот.
Но волны бьют, грызут и рушат брег,
Когда теряет друга человек.
Навстречу им – ручьи сердечных гроз;
Но даже токи наших высших слез —
Тех, что грехи друзей смывать должны,
Становятся от скорби солоны.
Твердь более не делит воды над
И под – потоп не ведает преград.
О человек! ты жалишь сам себя
(Как скорпион), терзаясь и скорбя.
Очками слез мы лишь себя слепим,
Зря только горе, а не что – за ним.
Нет, смерть урона ей не нанесла!