Я словно вновь сейчас с тобою, друг;
Так дай мне снова руку на прощанье;
Будь счастлив, милый Чарли, — до свиданья.
Сентябрь 1816
Как много славных бардов золотят
Пространства времени! Мне их творенья
И пищей были для воображенья,
И вечным, чистым кладезем отрад;
И часто этих важных теней ряд
Проходит предо мной в час вдохновенья,
Но в мысли ни разброда, ни смятенья
Они не вносят — только мир и лад.
Так звуки вечера в себя вбирают
И пенье птиц, и плеск, и шум лесной,
И благовеста гул над головой,
И чей-то оклик, что вдали витает…
И это все не дикий разнобой,
А стройную гармонию рождает.
1816
Бродя среди наречий и племен
В сиянье золотом прекрасных сфер,
В тиши зеленых рощ, глухих пещер,
Где бардами прославлен Аполлон,
Я слышал о стране былых времен,
Где непреклонно властвовал Гомер,
Но лишь теперь во мне звучит размер,
Которым смелый Чапмен вдохновлен.
Я звездочет, который видит лик
Неведомой планеты чудных стран;
А может быть, Кортес в тот вечный миг,
Когда, исканьем славы обуян,
С безмолвной свитой он взошел на пик
И вдруг увидел Тихий океан.
Октябрь 1816
Встающий день дохнул и свеж и бодр,
И весь мой страх, и мрачность — все прошло.
Мой ясен дух, грядущее светло,
Лавр осенил мой неприметный одр.
Свидетельницы звезды! Жить в тиши,
Смотреть на солнце и носить венок
Из листьев Феба, данный мне в залог
Из белых рук, от искренней души!
Кто скажет: «брось», «не надо» — лишь наглец!
Кто осмеет, пороча, цель мою?
Будь он герой, сам Цезарь, — мой венец
Я не отдам, как честь не отдаю.
И, преклонив колени наконец,
Целую руку щедрую твою.
<1816>
Дай мне перо и свиток вощаной —
Белее светлой ангельской ладони
И света звезд; к юдоли благовоний,
В край лучезарный дух умчится мой.
Оживлены божественной игрой
Там колесницы мчат, лоснятся кони,
Искрятся крылья, жемчуга в короне,
И взгляды острые в толпе живой.
Как пенье услаждает чуткий слух!
Строка моя, будь звучно-величавой,
Когда торжественный умолкнет звук.
Сражается теперь мой высший дух,
Чтоб стих мой небесам служил оправой.
И одиноким не очнуться вдруг.
<Октябрь — ноябрь> 1816
Студеный вихрь проносится по логу,
Рвет на откосе черные кусты;
Морозные созвездья с высоты
Глядят на дальнюю мою дорогу.
Пусть этот ветер крепнет понемногу,
И шелестят опавшие листы,
И леденеет серебрю звезды,
И долог путь к домашнему порогу,
Я полон тем, что слышал час назад, —
Что дружбе нашей вечер этот хмурый;
Передо мною Мильтон белокурый,
Его Ликид, оплаканный, как брат,
Петрарка верный с милою Лаурой —
Зеленый, девичий ее наряд.
<Октябрь — ноябрь> 1816
Пылает оживленно наш очаг,
Потрескивают угольки уютно,
И чудится сквозь этот шорох смутный
Богов домашних осторожный шаг.
Пока я рифмы не найду никак,
Мечтой по свету странствуя беспутно,
Листаете вы книгу поминутно,
Душевных тягот разгоняя мрак.
Мы празднуем твой день рожденья, Том,
В спокойствии и братском единенье!
Да протекут все наши дни в таком
Покое тихом, как одно мгновенье!
И, призваны Всевышним, обретем
Мы вечный мир в ином предназначенье.
18 ноября 1816
Любовь к добру, возвышенность души
И ревностное славы почитанье
Живут в сердцах людей простого званья —
И в шуме улиц, и в лесной тиши
У мнимого неведенья, в глуши
Самоотверженность найдет признанье
И заклеймит бесстыдное стяжанье,
Награбившее нищие гроши.
Великой цели предан непреклонно,
Обрушит гений справедливый гнев
На выпады корысти оскорбленной
И стадо алчное загонит в хлев,
Хвалой соотчичей превознесенный,
Гоненья злобной Клеветы презрев.
<1816>
Великие живут и среди нас:
Один с природой слитый воедино,
Озерный край с вершины Хелвеллина
Вбирает сердцем, не смыкая глаз;
Другой — с улыбкою ведет рассказ,
В цепях хранил он стойкость гражданина;
И третий — тот, чьей кистью исполина
Как будто движет Рафаэля глас.
Век новый в настоящее шагнул,
И многие вослед за ним пришли
Вложить иное сердце в мирозданье
И пульс иной. Уже могучий гул
Донесся внятно с торжища вдали…
Народы! Вслушайтесь, тая дыханье.
20 ноября 1816
Зеленые края — приют поэтов…
Повесть о Римини
Я вышел на пригорок — и застыл:
Прохладный воздух неподвижен был,
И на цветах, что взоры потупляют
И стебли так стыдливо изгибают
От нежного дыханья ветерка,—
Переливались, трепеща слегка,
Алмазы прослезившейся денницы;
И облаков белели вереницы,
Как снежное руно овечьих стад,
Что на лугах небесных сладко спят.
Порой лишь проносился шелест краткий,
Как будто сам покой вздыхал украдкой,
Но тени легких веток и листвы
Не шевелились средь густой травы.
Я поглядел вокруг, и вид отрадный
Наполнил и насытил взор мой жадный:
Дорога темной свежей полосой
Змеилась и терялась за чертой,
И сочные кустарники на склонах
Скрывали русла ручейков студеных.
Так ясно видел я, так широко!
Меркурием, несущимся легко,
Я ощутил себя… И, окрыленный
Весной цветущей — розовой, зеленой,
Я начал собирать ее подарки
В букет душистый, пышный, нежный, яркий.
О майские цветы в жужжанье пчел!
Вы красите и сад, и лес, и дол;
Люблю, чтобы ракита золотая
Вас осеняла, и трава густая
Студила, и темнел бы мох под ней,
Фиалками пронизан до корней.
Мне нужен и орешник в колкой плети
Шиповника, и легкие соцветья
На жимолости, пьющей ветерок;
И непременно — молодой росток,
Какие тянутся близ древних буков,
Из кряжистых корней, как стайка внуков.
И пусть родник, что бьет из-под корней,
Журчит о прелести своих детей,
Лазурных колокольчиков; несчастный,
Он слезы льет об их красе напрасной:
Они умрут по прихоти людской,
Оборваны младенческой рукой.
Но где же ваши жаркие зрачки,
Златые ноготки?
С лучистых век стряхните влажный сон:
Великий Аполлон
Сам повелел в честь вашего рожденья
Под звуки арф устроить песнопенья!
Когда же вновь он поцелует вас,
Отрада сердца моего и глаз, —
Поведайте ему, что в вашем блеске
Мне чудятся его сиянья всплески.
Вот дикого горошка стебельки
На цыпочки привстали: их цветки,
Как розовые бабочки, крылаты,
Но тоненькие пальцы крепко сжаты.
Постой чуть-чуть на гнущихся мостках
Над ручейком, в прибрежных тростниках,
Какая голубиная истома
В природе, движущейся невесомо!
Как тихо вдоль излучины течет
Здесь ручеек: ни звука не шепнет
Ветвям склоненным! Как неторопливо
Плывут травинки через тень от ивы!
Успеешь два сонета прочитать,
Пока вода их вынесет опять
На быстрину, где свежее теченье
Бормочет камушкам нравоученья.
Там, извиваясь, пескари стоят
Навстречу струям, и блаженство длят
В лучах горячих, смешанных с прохладой,
И, не насытившись своей усладой,
Брюшком в песок ложатся отдохнуть
На чистом дне; лишь руку протянуть —
Исчезнут вмиг, но стоит отвернуться —
Тотчас же осмелеют и вернутся.
Малютки-волны забегают в зной
Под бережок, где в зелени резной
Они остынут и, в прохладе нежась,
Подарят зелени питье и свежесть:
Таков обычай истинных друзей —
Питать друг друга щедростью своей.
Порой щеглы посыплются гурьбою
С ветвей, нависших низко над водою:
Попьют чуть-чуть, встряхнутся, щебетнут,
Пригладят перышки — и вдруг порхнут,
Как дети, прочь — и зарябит, мелькая,
Окраска крыльев черно-золотая.
Ах, если средь подобной красоты
Внезапный звук прервет мои мечты,
Пусть это будет милый шелест платья
Над пышной одуванчиковой ратью,
Разбитой в пух, — и легкий шум шагов
Среди упругих стеблей и цветов.
Каким она румянцем вспыхнет нежным,
Застигнута в раздумье безмятежном!
Как улыбнется, не подняв очей.
Когда я помогу через ручей
Ей перейти… О, нежное касанье
Ее руки, и легкое дыханье,
И из-под русых прядей быстрый взгляд,
Когда она оглянется назад!
Что далее? Вечернее свеченье
Росистых примул, — здесь отдохновенье
Найдет надолго взгляд; забыться сном
Сознанье бы могло, когда б кругом
Бутоны на глазах не раскрывались
И мотыльки вкруг них не увивались;
Когда б не серебристая кайма