Позвать служанку, дернув за звонок.
В молочнике барахтается муха,
Она жужжит так жалостно для слуха!
Средь стольких сострадательных людей
Ужель погибнуть ей?
Нет! Мистер Вертер со слезой во взоре
К ней тянет ложку помощи — и вскоре,
Из гибельной пучины спасена,
В родной эфир стремит полет она.
Ромео, встань! Ты видишь, как в шандале,
Потрескивая, свечи замигали?
Зловещий знак! «О боже! Мне к семи —
В дом семь, на Пиккадилли! Черт возьми!» —
«Ах, не отчаивайтесь так ужасно,
Мой друг! Сюртук сидит на вас прекрасно!
Весьма прелюбопытно было б знать,
Где ваш портной живет». — «Да-да, бежать!
Скорей! О ужас! Я сойду с ума!..
Согласен с вами, сэр, — весьма, весьма!»
17—27 сентября 1819
…Не знаю, сколько пролежал я так.
Когда же я очнулся и воспрянул,
Прекрасные деревья и поляна
Исчезли. Озираясь, я стоял
Средь каменных стволов в каком-то древнем
Святилище, чей свод был вознесен
Так высоко, что облака могли
Плыть по нему, как по ночному небу.
Здесь обнажался страшный пласт времен;
Все, что я видел раньше на земле:
Седых соборов купола, и башни
В проломах, и обрушенные стены
(Погибших царств обломки), и еще
Изрезанные ветром и волнами
Утесы, — это все теперь казалось
Негодной рухлядью в сравненье с той
Величественной, вечною твердыней.
Я различал на мраморном полу
Сосуды странные, и одеянья,
Как будто сотканные из асбеста
Окрашенного, — или в этом храме
Бессильно было тленье: так сияло
Чистейшей белизною полотно,
Такой дышали свежестью узоры
На ризах многоцветных. Вперемешку
Лежали тут жаровня и щипцы
Для благовоний, чаши золотые,
Кадильницы, одежды, пояса
И драгоценностей священных груды.
С благоговейным страхом отведя
Глаза, я попытался вновь объять
Пространство храма; с потолка резного
Спустившись, взгляд мой перешел к столбам
Суровой, исполинской колоннады,
Тянувшейся на север и на юг,
В неведомую тьму, — и к черным створам
Закрытых наглухо ворот восточных,
Рассвет загородивших навсегда.
Затем, на запад обратясь, вдали
Увидел я громадного, как туча,
Кумира, и у ног его — уснувший
Алтарь, и мраморные с двух сторон
Подъемы, и бессчетные ступени.
Поспешности стараясь не явить
Неподобающей, я к алтарю
Направился и, ближе подойдя,
Служителя заметил у святыни
И отблески высокие огня.
Как в полдень северный знобящий ветер
Сменяется затишьем, и цветы,
Под теплыми дождинками оттаяв,
Таким благоуханием, такой
Целебной силой наполняют воздух,
Что даже тот, кто гробу обречен,
Утешится, — так жертвенное пламя
Весенний источало аромат,
Веля забыть все, кроме наслажденья;
И из-за белых благовонных струй,
Густых клубов и занавесей дыма
Раздался голос: «Если ты не сможешь
Ступени эти одолеть, — умри
Там, где стоишь, на мраморе холодном.
Пройдет немного лет, и плоть твоя,
Дочь праха, в прах рассыплется; истлеют
И выветрятся кости; ни следа
Не сохранится здесь, на этих плитах.
Знай, истекает твой последний час;
Во всей Вселенной нет руки, могущей
Перевернуть песочные часы
Твоей погибшей жизни, если эта
Смолистая кора на алтаре
Дотлеет прежде, чем сумеешь ты
Подняться на бессмертные ступени».
Я слушал, я смотрел; два чувства сразу
Жестоко были ошеломлены
Угрозой этой яростной; казалась
Недостижимой цель; еще горел
Огонь на алтаре, когда внезапно
Меня сотряс — от головы до пят —
Озноб, и словно жесткий лед сковал
Те струи, что пульсируют у горла.
Я закричал, и собственный мой крик
Ожег мне уши болью; я напряг
Все силы, чтобы вырваться из хватки
Оцепенения, чтобы достичь
Ступени нижней. Медленным, тяжелым,
Смертельно трудным был мой шаг; душил
Меня под сердце подступивший холод;
И, пальцы сжав, я их не ощутил.
Должно быть, за мгновенье перед смертью
Коснулся я замерзшею ногой
Ступени, — и почувствовал, коснувшись.
Как жизнь по ней вливается. Легко
Я вверх взошел, как ангелы когда-то
По лестнице взлетали приставной
С земли на небо. «Праведная сила! —
Воскликнул я, приблизившись к огню, —
Кто я такой, чтоб так спастись от смерти?
Кто я такой, что снова медлит смерть
Прервать мою кощунственную речь?»
Тень отвечала из-под покрывала:
«Узнал ты ныне, что такое смерть
И воскрешенье; слабость победив,
Ты отодвинул миг неотвратимый». —
«Пророчица благая! — я сказал. —
Рассей, прошу тебя, туман сомненья
В моей душе!» И тень произнесла:
«Знай: посягнуть на эту высоту
Дано лишь тем, кому страданье мира
Своим страданьем стало навсегда.
А те, которые на свете ищут
Спокойной гавани, чтоб дни свои
Заспать в бездумье, — если невзначай
Сюда и забредают к алтарю, —
Бесследно истлевают у подножья». —
«Но разве мало на земле других? —
Спросил я, ободрясь. — Людей, готовых
На смерть за ближнего, принявших в сердце
Всю титаническую муку мира
И бескорыстно посвятивших жизнь
Униженным собратьям? я бы многих
Увидел здесь, — но я стою один». —
«Те, о которых ты сказал, живут
Не призраками, — возразил мне голос, —
Не слабые мечтатели они;
Им нет чудес вне милого лица,
Нет музыки без радостного смеха.
Прийти сюда они не помышляют;
А ты слабей — и потому пришел.
Какая польза миру от тебя
И всех тебе подобных? Ты — лунатик,
Живущий в лихорадочном бреду;
Взгляни на землю: где твоя отрада?
Есть у любого существа свой дом,
И даже у того, кто одинок,
И радости бывают, и печали —
Возвышенным ли занят он трудом
Иль низменной заботой, но отдельно
Печаль, отдельно радость. Лишь мечтатель
Сам отравляет собственные дни,
Свои грехи с лихвою искупая.
Вот почему, чтоб жребии сравнять,
Тебе подобных допускают часто
В сады, где ты недавно побывал,
И в эти храмы; оттого живой
Ты и стоишь пред этим изваяньем». —
«Так я за бесполезность предпочтен
И речью благосклонною врачуем
В болезни не постыдной! О, до слез
Великодушной тронут я наградой! —
Воскликнул я, и продолжал: — Молю,
Тень величавая, ответь: ужели
Мир до того оглох, что бесполезны
Ему мелодии? или поэт —
Не друг, не врачеватель душ людских
И не мудрец? Что я — ни то, ни это —
Осознаю, как ворон сознает,
Что он — не сокол. Кто же я тогда?
Ты говорила о подобных мне —
О ком?» И тень под белым покрывалом
С такою силою отозвалась,
Что всколыхнулись складки полотна
Над золотой кадильницей, свисавшей
С ее руки. «О племени сновидцев!
Сновидец и поэт — два существа
Различных, это — антиподы в мире.
Один лишь растравляет боль, другой —
Льет примирительный бальзам на раны».
И я вскричал с пророческой тоскою:
«О где ты, дальновержец Аполлон?
Вели скорей невидимой чуме,
Вползающей сквозь щели, покарать
Поддельных лириков, бахвалов праздных,
Самовлюбленных, жалких стихоплетов;
Пусть тоже смерть вдохну, — зато увижу,
Как все они растянутся в гробах!..
О тень высокая, прошу, поведай:
Где я? Чей это царственный алтарь?
Кому здесь воскуряют благовонья?
Какого мощного кумира лик
Крутым уступом мраморных колен
Скрыт от меня? И кто такая ты,
Чей мягкий голос до меня снисходит?»
И тень, окутанная покрывалом,
Вдруг так заговорила горячо,
Что всколыхнулись складки полотна
Над золотой кадильницей, свисавшей
С ее руки, и голос выдавал
Давно, давно копившиеся слезы:
«Заброшенный, печальный этот храм —
Все, что оставила война титанов
С мятежными богами. Этот древний
Колосс, чей лик суровый искажен
Морщинами с тех пор, как он низвергнут,
Сатурна изваянье; я — Монета,
Последняя богиня этих мест,
Где ныне лишь печаль и запустенье»…
21 сентября 1819
Как мне воспоминание стереть,
Слепящий образ твой прогнать из глаз?
Час минул — только час!
Есть память рук; — любимая, ответь,
Чем вытравить ее, как истребить
И вновь свободным быть?
Ведь раньше, если бы меня увлек
Прелестный локон или лоб — я мог
Легко порвать силок;
Ведь муза все же у меня была,
Пусть неказиста с виду, но крыла
Держала наготове, чтоб лететь —
Лишь стоит повелеть!
Пестра, быть может, мыслями бедна;
Но для меня божественна она,
Божественна! Какой из вольных птиц
В просторе океанском без границ
Приспичит философствовать, когда
Под нею в муках корчится вода?
Где взять мне сил
Для облинявших крыл,
Чтоб снова воспарить под облака
И унестись
От Купидона — ввысь,
Как от порхающего мотылька?
Вина глотнуть?
Но это — пошлый путь,
Анафемство и ересь, что тайком
В канон любви сумели проскользнуть;
Пускай счастливый тешится вином,
А на меня идет лавина бед —
И прежних утешений больше нет!
Забыть ли ненавистную страну,
Держащую моих друзей в плену?
Тот берег злой, куда их занесла
Судьба — но от лишений не спасла;
Тот край уродливый, где в струях рек —