С гармонией небес соединен;
Оплаканный, ты памятью священной
От низкого гоненья огражден.
1815
За слово правды, для властей нелестной,
Был честный Хант посажен под замок.
Что из того? — раз он душою мог
Парить, как жаворонок поднебесный.
Знай, баловень судьбы: твой ключ железный
Поэта взаперти не устерег;
Нет, путь его был волен и высок,
Завиден жребий узника чудесный.
В сад Спенсера летал он; с высоты
Очами Мильтона глядел, крылатый,
На сонмы звезд; и собственной мечты
Творил страну; он, славою богатый,
Все будет жить, — когда истлеешь ты
Со всей своею шайкою проклятой.
2 февраля 1815
Когда пред одиноким очагом
Мне сердце омрачает размышленье,
«Глаза души» не грезят дивным сном
И жизни пустошь не сулит цветенья, —
Надежда! Сладостный бальзам пролей,
Лучащимся крылом меня овей!
Когда блуждаю в чаще, где луна
Не льет сквозь мглу ветвей отрадный свет,
И Горесть, Вдохновению страшна,
Пугает Радость, хмурясь ей вослед, —
С лучом луны мрак леса освети
И Радость от Унынья защити!
Отчаянием — отпрыском своим —
Грозит ли сердцу Разочарованье,
Повиснув черной тучею над ним
И жертву обрекая на закланье, —
Явись, Надежда светлая, и прочь
Гони его, как утро гонит ночь!
Когда со страхом жду я от судьбы
О тех, кто дорог, горестных вестей,
К тебе я возношу свои мольбы:
Зловещий призрак блеском глаз рассей —
Сиянием небесным осени,
Своим крылом спасительным взмахни!
Не даст благословенья отчий дом,
Иль в сердце девы не найду ответа, —
Дай веру, что в безмолвии ночном
Вотще не растворится вздох сонета.
Надежда! Сладостный бальзам пролей,
Лучащимся крылом меня овей!
Да не увижу, как в дали времен
Померкнет честь отчизны дорогой;
Да озарит свобода Альбион —
Не отсвет слабый, не фантом пустой!
Взор ослепляя неземным челом,
Спасительным укрой меня крылом!
Пусть Вольность, зажигавшая сердца,
Великая в неброском облаченье,
Пред недостойным пурпуром дворца
Главою не поникнет в униженье.
Надежда ясная, покинь эфир
И светом радужным наполни мир!
Как та звезда, что над скопленьем туч
Возносится с победным торжеством,
На лик небес пролив слепящий луч,
Так ты, Надежда, в сумраке ночном
На сердце радостный бальзам пролей,
Лучащимся крылом меня овей!
Февраль 1815
Британцы, неужели, успокоим
Мы совесть этим колокольным боем?
Мне слух терзает он.
Для патриотов он всего постыдней:
То звон по Вейну, Расселу и Сидни,
То похоронный звон.
Май 1815
Пусть я не сопутствую вам и не знаю
Диковинных троп, куда след ваш проник,
Не слышу, как речи звучат, восславляя
Им дружески внемлющий Цинтии лик.
Но сердцем отзывчивым с вами брожу я
Над кручей, низвергшей хрустальный поток,
Смотрю, как он хлещет, как буйствуют струи,
Как свеж под их брызгами дикий цветок.
Что ж медлить в пути, не пройдя половины?
Что сталось? Вам снятся блаженные сны?
О нет, — вы услышали плач соловьиный,
Взывающий к сильфам при блеске луны.
А утром, едва лишь цветы оросились,
Вам взморье предстало, к прогулке маня,
И словно я вижу, как вы наклонились
И бережно подняли дар для меня.
Когда б херувим на серебряных крыльях
Камею принес, украшавшую рай,
И сквозь его смех — торжества и всесилья —
Мне весть подала сладкогласная Тай, —
Не дал бы тот миг мне полнее блаженства,
О милые нимфы, чем ваш талисман, —
Из раковин донных само совершенство
К прекрасным ногам положил океан.
Воистину светел восторг обладанья
(Счастливец, к кому снизойти он готов!) —
Не быть обойденным толикой вниманья
Высоких, изящных и чистых умов.
Лето 1815
Не твой ли алмаз из Голконды слывет
Блестящим, как льдинка с высокой вершины,
Как перья колибри, когда он вспорхнет
В лучах, преломленных сквозь брызги стремнины?
Не твой ли тот кубок, отлитый на славу,
Тот кубок для темных, искрящихся вин,
Где, в золоте явлен, Армиду лукаву
Лобзает Ринальдо, гроза сарацин?
Не твой ли горячий скакун густогривый?
Не твой ли тот меч, что врагов не щадит?
Не твой ли тот рог, чьи так мощны призывы?
Тебе ль Бритомартис вручила свой щит?
Фиалки и розы на шарфе твоем
Кто вышил по шелку, о юный воитель?
Склонялась ли дама твоя над шитьем?
Куда ты спешишь? Не в ее ли обитель?
О доблестный рыцарь, светла твоя младость,
Ты взыскан Фортуной и славой покрыт.
Послушай же песню про светлую радость,
Что властью поэзии счастье дарит.
Вот свиток, где списана почерком тонким
Лучистая песня про цепь и венок.
Дано этим строкам — и светлым и звонким —
Мой дух исцелять от недуга тревог.
Сей купол изваян в обители фей,
И здесь предавался тоске и смятенью,
Покинут Титанией милой своей,
Король Оберон под причудливой сенью.
И лютни его безыскусный напев
В ночи соловьев зачаровывал хоры,
И духи внимали ему, онемев,
И слезы блестели в очах у Авроры.
Навек сохранит этот маленький свод
Щемящих и нежных мелодий томленье.
В нем лютня вздыхает и тихо поет,
Бессмертно вовек заунывное пенье.
И если я счастья и неги алкаю,
То, сладостным запахом роз упоен,
Я песню про цепь и венок повторяю,
И сходит на душу пленительный сон.
Прощай, храбрый Эрик! Светла твоя младость,
Ты взыскан Фортуной и славой покрыт.
Мне тоже ниспослана светлая радость:
Мне чудо поэзии счастье дарит.
Лето 1815
О женщина! когда тебя пустой,
Капризной, лживой случай мне являет —
Без доброты, что взоры потупляет,
Раскаиваясь с кротостью святой
В страданьях, причиненных красотой,
В тех ранах, что сама же исцеляет, —
То и тогда в восторге замирает
Мой дух, пленен и восхищен тобой.
Но если взором нежным, благосклонным
Встречаешь ты, — каким огнем палим! —
О, Небеса! — пойти на бой с драконом —
Стать Калидором храбрым — иль самим
Георгием — Леандром непреклонным —
Чтоб только быть возлюбленным твоим!
Глаза темно-фиалкового цвета,
И руки в ямочках, и белизна
Груди, и шелковых волос волна, —
Кто скажет мне, как созерцать все это
И не ослепнуть от такого света?
Краса всегда повелевать вольна, —
Пусть даже скромностью обделена
И добродетелями не одета.
Но все же быстролетна эта страсть:
Я пообедал — и свободен снова;
Но если прелести лица совпасть
Случится с прелестью ума живого, —
Мой слух распахнут, как акулья пасть,
Чтоб милых уст не упустить ни слова.
Ах, что за чудо это существо!
Кто, на него взирая, не добреет?
Она — ягненочек, который блеет,
Прося мужской защиты. Божество
Да покарает немощью того,
Кто погубить неопытность посмеет,
Кто в низости своей не пожалеет
Сердечка нежного. Трудней всего
Не думать и не тосковать о милой;
Цветок ли попадется мне такой,
Какой она, смущаясь, теребила,
Иль снова засвистит певец лесной, —
И счастья миг воскреснет с прежней силой,
И мир дрожит за влажной пеленой.
<1815>
О, если осужден я жить с тобой,
То не средь этих пасмурных строений!
Пускай Природы благодатный гений
Овеет нас над вольной крутизной!
И в лес уйдем; и вот над головой
Зеленых арок шевельнутся тени,
Ручей блеснет в кустах, прыжок оленя
Спугнет шмеля с качели травяной.
Да, это — благо; но ловить в тиши
Речь сладкую, где отзвуки души
Мечтательной и дум невероломных, —
Всего блаженней; выше нет отрад,
Когда к твоим убежищам укромным
Два сходных сердца вместе улетят.
<Октябрь> 1815
Поэзия дарует наслажденье:
Вдвойне прекрасней братство в песнопенье.
О Мэтью! Кто бы указать сумел
Судьбу отрадней, радостней удел,