Чем тот, что выпал бардам столь известным?
Они своим могуществом совместным
Венком почтили Мельпомены храм:
И льет на сердце пылкое бальзам
Мысль о таком содружестве свободном,
Возвышенном, прекрасном, благородном.
Пристрастный друг! Напрасно за тобой
Стремлюсь в края поэзии благой,
Напрасно вторить я б хотел певучим,
Несущимся над гладью вод созвучьям
В Венеции, когда закат блестит
И гондольер в его лучах скользит.
Увы! Иных забот суровый ряд
Меня зовет забыть лидийский лад,
Держа мои стремления в оковах,
И часто я страшусь: увижу ль снова
На горизонте Феба первый луч
И лик Авроры розовой меж туч,
Услышу ль плеск в ручье наяды юной
И эльфа легкий шорох ночью лунной?
Подсмотрим ли опять с тобой вдвоем,
Как сыплется с травы роса дождем,
Когда под утро с празднеств тайных фея
Спешит, незрима смертным, по аллее,
Где яркая полночная луна
Воздушной свитою окружена?
Но если б мог я с Музой боязливой
Забыть мгновений бег нетерпеливый —
Во мраке улиц, средь тревог и зла
Дарить восторг она б не снизошла.
Мне явит дева взор свой благосклонный
Там, только там — в тиши уединенной,
Где, полон романтических причуд,
Поэт себе отыскивал приют;
Где сень дубов — друидов храм забвенный
Хранит цветов весенних блеск мгновенный,
Где над потоком клонят купы ив
Ветвей своих сребристый перелив,
Где кассии поникшие бутоны
С побегами сплелись в глуши зеленой,
Где из заглохшей чащи соловьи
Разносят трели звонкие свои;
Где меж подпор святилища лесного,
Под тенью густолиственного крова
Таящимся фиалкам нет числа,
Где с наперстянкой борется пчела.
Угрюмая руина там извечно
Напоминает: радость быстротечна.
Но тщетно все! О Мэтью, помоги
Услышать Музы легкие шаги,
Проникнуться высоким вдохновеньем:
Вдвоем мы предадимся размышленьям —
Как Чаттертона в запредельный мир
Призвал, увенчан лаврами, Шекспир;
Как мудрецы к бессмертной славе вящей
Оставили в столетьях след слепящий.
Нам стойкость Мильтона внушит почтенье;
Мы вспомним тех, кто претерпел гоненья,
Жестокость равнодушья, боль презренья —
И муки превозмог, стремясь упорно
На крыльях гения. Затем, бесспорно,
С тобой мы всем по праву воздадим,
Кто за свободу пал, непримирим:
Швейцарец Телль, наш Альфред благородный
И тот, чье имя в памяти народной —
Бесстрашный Уоллес: вместе с Бернсом он
Оплакан будет нами и почтен.
Без этих, Фелтон, воодушевлений
Не примет Муза от меня молений;
К тебе она всегда благоволит —
И сумерки сияньем озарит.
Ведь ты когда-то был цветком на лоне
Прозрачного источника на склоне,
Откуда льются струи песен: раз
Диана юная в рассветный час
Там появилась и, рукой богини
Тебя сорвав, по голубой пучине
Навстречу Фебу отпустила в дар,
И Аполлон горящею как жар
Облек тебя златою чешуею.
Ты умолчал — чему дивлюсь, не скрою, —
Что стал ты гордым лебедем потом,
И отразил кристальный водоем,
Как в зеркале, вдруг облик мне знакомый…
К чудесным превращениям влекомый,
Ни разу не рассказывал ты мне
О том, что скрыто в ясной глубине,
О том, что видел ты в волне прибрежной,
Сцеловывая корм с руки наяды нежной.
Ноябрь 1815
Если б ты во время оно
Родилась — о, как влюбленно
Славила б тебя молва!
Но опишут ли слова
Нежный облик твой чудесный,
Ослепительно-небесный?
Над лучистыми глазами
Брови тонкими чертами,
Словно молнии, легли:
Чернотой они б могли
Спорить с ворона крылами
Над равнинными снегами.
Темных локонов извивы,
Словно лозы, прихотливы,
Вяжут пышные узлы;
И за каждым клубом мглы,
Будто тайны откровенье —
Перлов дивное явленье.
Пряди мягкою волной
Ниспадают смоляной,
На концах змеясь упрямо,
Точно кольца фимиама
Ясным днем. А сладкозвучный
Голос, с лаской неразлучный!
А точеность легких ног!
Дерзкий взор едва бы смог
Проскользнуть к ступням желанным
Под покровом тонкотканым,
Где случается влюбленным
Подстеречь их купидонам.
Но порой они видны
В блеске утренней волны,
Подражая белизной
Двум кувшинкам над водой.
Если б ты в те дни блистала,
Ты б десятой Музой стала.
Тайну всем узнать пора:
Талия — твоя сестра.
Пусть отныне в этом мире
Будет Грации четыре!
Кем бы ты была тогда,
В баснословные года
Дивных рыцарских деяний?
Серебристой легкой ткани
Прихотливые узоры
Не скрывали бы от взора
Белизну груди твоей,
Если б — нет судьбины злей!
Панцирь не покрыл бы тайной
Красоты необычайной.
Косы шлем покрыл: средь туч
Так гнездится солнца луч.
Твой плюмаж молочнопенный
Как над вазой драгоценной
Хрупких лилий лепестки,
Белоснежны и легки.
Вот слуга твой горделиво
Белой встряхивает гривой,
Величаво выступая,
Сбруей огненной блистая.
Вижу я: в седле ты снова,
К бранным подвигам готова;
Срубит твой могучий меч
Голову дракона с плеч —
И конец коварным чарам!
Но волшебников недаром
Ты щадишь: смертельный яд
И твои глаза таят.
14 февраля 1816
Когда бы стал я юношей прекрасным,
Тогда бы вздохами пленить я мог
Твой нежный слух — ив сердце уголок
Завоевал бы обожаньем страстным.
Но не сразить мечом, мне неподвластным,
Соперника: доспехи мне не впрок;
Счастливым пастухом у милых ног
Не трепетать мне перед взором ясным.
Но все ж ты пламенно любима мною —
И к розам Гиблы, что таят вино
Росы пьянящей, шлешь мои мечтанья:
В полночный час под бледною луною
Из них гирлянду мне сплести дано
Таинственною силой заклинанья.
14 (?) февраля 1816
Мне бы женщин, мне бы кружку,
Табачка бы мне понюшку!
Им готов служить всегда —
Хоть до Страшного суда.
Для меня желанней рая
Эта Троица святая.
Между осенью 1815 — июлем 1816
О рыцарях я должен рассказать!
С плюмажей белопенных ли начать?
Мне видятся волшебные извивы
Пера, изысканны и горделивы:
Молочную волну склоняет вниз
И трепетно колеблет легкий бриз.
Жезл Арчимаго властью чудодейной
Не смог бы сотворить изгиб лилейный
Слепяще белоснежного пера…
Сравню ли с ним я наши кивера?
О рыцарях я должен рассказать!
Вот в битву устремляется опять
Отважное копье. С высокой башни
Взирает дева, как герой бесстрашный
Разит ее обидчика: она,
Восторженного трепета полна,
Защитника приветствует с отрадой,
В плащ кутаясь от утренней прохлады.
Когда ж усталый рыцарь крепко спит,
Его копье вода отобразит
Под ясенем, средь неприметных гнезд:
Их в гущине листвы свивает дрозд.
Но буду ли рассказывать о том,
Как мрачный воин яростным копьем.
Насупив брови, грозно потрясает,
Как древко в гневе бешено сжимает?
Иль, войнам предпочтя суровый мир,
Влеком он зовом чести на турнир,
Где, зрителей искусством покоряя,
Метнет копье рука его стальная?
Нет, нет! Минуло все… И как дерзну
Я тронуть лютни слабую струну,
Чье эхо слышу средь камней замшелых
И в темных залах замков опустелых?
Сумею ль пир прославить — и вина
Бутыли, осушенные до дна?
А на стене — доспехов мирный сон
Под сенью шелком вышитых знамен;
И славное копье, и шлем с забралом,
И щит со шпорою на поле алом?
Красавицы походкою неслышной
Кругом обходят зал, убранством пышный,
Иль стайками, беседуя, толпятся;
Так в небесах созвездия роятся.
Но не о них я должен рассказать!
Вот смелый конь — он рыцарю под стать,
И гордый всадник хваткою могучей
Обуздывает нрав его кипучий.
О Спенсер! На возвышенном челе
Лишь лавр напоминает о земле;
Приветлив взгляд и взмах бровей свободен
Как ясный Феб, твой облик благороден.
Твоим огнем душа озарена
И трепетом возвышенным полна.
Великий бард! Мне дерзости хватило
Призвать твой дух, чтоб благость осенила
Мою стезю. Пусть, милостивый, он,
Внезапностью смущен,
Не возревнует, что другой поэт
Пройдет тропой, где лучезарный след
Либертас твой возлюбленный оставил.
Я вымолю, чтоб он меня представил
Смиренным в дерзновеньях новичком
И преданным тебе учеником.
Услышь его! Надеждой окрыленный,
Я буду жить мечтой, что скоро склоны
Зеленые увижу я холмов
И цитадели в зарослях цветов.
Весна 1816
По озеру веселый Калидор
Скользит в челне. Пирует юный взор,
Впивая прелесть мирного заката;
Заря, как будто негою объята,
Счастливый мир покинуть не спешит
И запоздалый свет вокруг струит.
Он смотрит ввысь, в лазурный свод прохладный,
Душой взволнованной вбирая жадно