Взрывает ржавые листы,
Где дождь пронзительный (как леденеют
щеки!),
Где гнойники на сваленных стволах,
И ронжи скрежет и отзыв далекий
Гусиных стойбищ на лугах…
И все болотное, ночное, колдовское,
Проклятое — все лезет на меня:
Кустом морошки, вкусом зверобоя,
Дымком ночлежного огня,
Мглой зыбунов, где не расслышишь шага.
…И вдруг — ладонью по лицу — Реки расхристанная влага,
И в небе лебединый цуг.
Хотя бы потому, что туловища сосен
Стоят, как прадедов ряды,
Хотя бы потому, что мне в ночах несносен
Огонь олонецкой звезды, — Мне хочется шагнуть через порог знакомый
(С дороги, беспризорная сосна!)
В распахнутую дверь,
В добротный запах дома
В дымок младенческого сна…
Во первых строках
Моего письма
Путь открывается
Длинный, как тесьма.
Вот, строки раскидывая,
Лезет на меня
Драконоподобная
Морда коня.
Вот скачет по равнине,
Довольный собой,
Молодой гидрограф —
Читатель мой.
Он опережает
Овечий гурт,
Его подстерегает
Каракурт,
Его сопровождает
Шакалий плач,
И пулю посылает
Ему басмач.
Но скачет по равнине,
Довольный собой,
Молодой гидрограф —
Читатель мой.
Он тянет из кармана
Сухой урюк,
Он курит папиросы,
Что я курю;
Как я — он любопытен:
В траве степей
Выслеживает тропы
Зверей и змей.
Полдень придет —
Он слезет с коня,
Добрым словом
Вспомнит меня;
Сдвинет картуз
И зевнет слегка,
Книжку мою
Возьмет из мешка;
Прочтет стишок,
Оторвет листок,
Скинет пояс —
И под кусток.
Чего ж мне надо!
Мгновенье, стой!
Да здравствует гидрограф —
Читатель мой!
Черт знает где,
На станции ночной,
Читатель мой,
Ты встретишься со мной.
Сутуловат,
Обветрен,
Запылен,
А мне казалось,
Что моложе он…
И скажет он,
Стряхая пыль трапы:
«Л мне казалось,
Что моложе вы!»
Так, вытерев ладони о штаны,
Встречаются работники страны.
У коновязи
Конь его храпит,
За сотни верст
Мой самовар кипит, —
И этот вечер,
Встреченный в пути,
Нам с глазу на глаз
Трудно провести.
Рассядемся,
Начнем табак курить.
Как невозможно
Нам заговорить.
Но вот по взгляду,
По движенью рук
Я в нем охотника
Признаю вдруг —
И я скажу:
«Уже на реках лед,
Как запоздал
Утиный перелет».
И скажет он,
Не подымая глаз:
«Нет времени
Охотиться сейчас!»
И замолчит.
И только смутный взор
Глухонемой продолжит разговор,
Пока за дверью
Не затрубит копь,
Пока из лампы
Не уйдет огонь,
Пока часы
Не скажут, как всегда:
«Довольно бреда,
Время для труда!»
Соболиный след
Под сосенником высоким,
Где дрожит весенний зной,
Дом поднялся к лесу боком,
Отливая смольным соком —
Маслянистой желтизной.
Постучи в калитку смело,
Огляди широкий двор.
Клетки, клетки… Краской белой
Густо выкрашен забор.
В клетках шум и толкотня,
Визг, веселая возня.
На зверей глядит сурово,
Ходит по двору одни
Зоотехника Петрова
Двенадцатилетний сын.
Он подходит к каждой клетке,
Он подбрасывает ветки,
И копается рукой
Он в подстилке травяной.
В каждой клетке разный зверь.
Разберись-ка в них теперь!
Черно-бурая лисица,
Белогрудая куница
И серебряный песец…
Л теперь гляди-ка в оба:
Легкий, тонкий черный соболь
Вьется в клетке, как выонец…
Мех невиданной окраски,
Лапок легкие следы,
И блестят на морде глазки,
Словно капельки воды.
«Сева, накорми зверье, —
Вот занятие твое».
Сева дверку настежь… Вдруг,
Проскользнув ужом меж рук,
Засверкав пушистой искрой,
Как дымок, как пух, как выстрел,
Через колья, в дебри, в лог
Пролетает соболек.
Обманул меня звереныш, обманул,
Из питомника в чащобу ускользнул.
Что мне делать? Я не знаю, как мне быть.
Надо соболя по следу проследить.
Юрк хвостом — и соболь на сосне,
Скалит зубы, машет лапкой мне.
Что ж, я с лайкой двинусь по следам:
Соболя я лесу не отдам.
Месяц, год, неделя — всё равно,
Буду рыскать, не жалея ног.
Эй, Тунгус, мой остроухий пес!
Подыми на ветер влажный нос.
Ты хвостом-калачиком взмахни,
Начинаются большие дни.
Лес пойдет на нас со всех сторон.
В путь дорогу! Начинаем гон.
И Сева надевает
Большие сапоги,
Засовывает в сумку
С печенкой пироги.
С ушастою собакой,
Отчаянной кусакой,
С берданкой за плечом
Идет он напролом.
А лайка водит носом,
Кружится, как юла;
Вдруг запах прихватила,
Рванулась… повела…
По буеракам, в дебри,
В кусты, через ручей
Стремглав несется лайка,
И Сева вслед за ней.
А наверху по веткам,
На ощупь, без дорог,
Летит полетом легким,
Как птица, соболек.
Подыму я по ветру нос:
Откуда-то зверем дует.
Я старый охотничий пес —
Охотника не подведу я.
Я зверя не вижу. Впотьмах
Я нюхом его ощущаю.
Каждый кустик зверем пропах,
Здесь он, здесь он — я это знаю.
Буду гнаться за ним три дня,
Буду шарить и лаять буду.
Не уйти ему от меня,
Все равно я его добуду.
Бежать, бежать, бежать,
Кружиться, подыматься,
Скользить, лететь, скакать
Опять, опять, опять!
Цепляться и срываться,
Скорей, скорей, скорей
Скользнуть промеж ветвей,
Нырнуть в густую хвою,
Исчезнуть в пустоте,
Чтоб пес, скуля и воя,
Застрял в сыром кусте.
Собью собаку с толку,
Мальчишку уведу
В трущобу, в зубы волку,
К проклятому пруду.
Скорей, скорей, скорей
Скользнуть промеж ветвей!
Оседает муть тумана,
Чуть потрескивает прель…
Вот последняя поляна
И растрепанная ель…
Пробежав поляну вмиг,
Соболь съежился и — прыг!
Ну, живее, налетай-ка,
Не мечтай и не зевай, —
Зверь на месте…
Ну-ка, лайка,
Звонко соболя облай!
Он съежился и сжался,
Он сильней к коре прижался.
Не уйти ему никак,
Не исчезнуть без обмана:
Перед елкою поляна,
Стережет под елкой враг.
Стрелять не годится —
Можно убить.
На дереве соболя
Не ухватить.
Пойду я в деревню
Ближайшей дорогой:
Быть может, охотники
Делу помогут.
Ты, лайка, сиди,
За зверем следи.
И охотники Севуше помогли:
Сеть широкую в корзине принесли,
Ель окутали — не выйти нипочем;
Ствол широкий подрубили топором.
Как ни прыгнешь — некуда уйти,
Кувыркайся да барахтайся в сети.
Не играть тебе, приятель, меж ветвей,
Возвращайся-ка в питомник поскорей.
Севка, братец, он хотя и мал,
А нашел тебя, догнал, поймал.
В питомнике работа
Идет не умолкая,
И Сева ходит важно
Среди своих зверей.
Хоть соболь, как известно,
Детей не вывел в клетке,
Но Сева твердо знает:
Не пропадает труд…
Дадим побольше клетку,
Найдем получше пищу,
Мозгами пораскинем
И выведем зверей.
Вмешательство поэта
Весенний ветер лезет вон из кожи,
Калиткой щелкает, кусты корежит.
Сырой забор подталкивает в бок
Сосна, как деревянное проклятье,
Железный флюгер, вырезанный ятыо
(Смотри мой «Папиросный коробок»).
А критик за библейским самоваром,
Винтообразным окружен угаром,
Глядит на чайник, бровью шевеля.
Он тянет с блюдца, — в сторону мизинец, —
Кальсоны хлопают на мезонине,
Как вымпел пожилого корабля,
И самовар на скатерти бумажной
Протодиаконом трубит протяжно.
Сосед откушал, обругал жену
И благодушествует:
«Ах! Погода!
Какая подмосковная природа!
Сюда бы Фофанова да луну!»
Через дорогу в хвойном окруженье
Я двигаюсь взлохмаченною тенью,
Ловлю пером случайные слова.
Благословляю кляксами бумагу.
Сырые сосны отряхают влагу,
И в хвое просыпается сова.
Сопит река.
Земля раздражена
(Смотри стихотворение «Весна»).
Слова как ящерицы — не наступишь;
Размеры — выгоднее воду в ступе
Толочь; а композиция встает
Шестиугольником или квадратом;
И каждый образ кажется проклятым,
И каждый звук топырится вперед.
И с этой бандой символов и знаков
Я, как биндюжник, выхожу на драку
(Я к зуботычинам привык давно).
А критик мой недавно чай откушал.
Статью закончил, радио прослушал
И на террасу распахнул окно.
Меня он видит — он доволен миром —
И тенорком, политым легким жиром,
Пугает галок на кусте сыром.
Он возглашает:
«Прорычите басом,
Чем кончилась волынка с Опанасом,
С бандитом, украинским босяком.
Ваш взгляд от несварения неистов.