Лежат дома. Свисают балки.
А говорится как-то походя:
фугаски, дескать, зажигалки.
Внутри судьбы своей картонной
мы — что ни день, то обиходней —
фугаскам счет ведем на тонны,
а зажигалкам — лишь на сотни.
И зажигалки — даже любим
мы по сравнению с фугасками
(Всегда ведь выбор нужен людям, —
не выбирать же только галстуки!..)
И лица маленькие —
лютым
великим пламенем обласканы.
66. Бомбежка
Стол отодвигаю от окошка.
Мелко-мелко бьется под ногой
пол… О край тарелки бьется ложка,
полная похлебки дорогой…
Не до жиру — быть бы только живу!
Смею ли я что-нибудь посметь?
Скомкала меня, заворожила с
воем нарастающая смерть…
Вот ворвется… с ходу сатанея,
выплеснет похлебку… и свозь дым
на колени рухну перед нею:
неужели гибнуть молодым?! —
Пыль волчком по комнате завертит,
хлопнет дверью, плюнет на меня…
…Сладострастным ужасом бессмертья
тело наливается, звеня…
67—68. Отбои
1. «Конечно, самым популярным…»
Конечно, самым популярным
в ту осень был мотив отбоя.
Пусть в исполнении бездарном,
одной играемый трубою,
он проникал глухие уши,
он размыкал глухие своды —
и повторяли наши души
тот гимн
действительной свободы!
2. «Не из проветренных квартир…»
Не из проветренных квартир,
а только выйдя из убежищ, —
поймем, насколько этот мир
листвой пьянящ, лучами режущ.
Слепые слезы на глазах,
глухонемой восторг на мордах, —
хотя на свете час назад
намного меньше было мертвых.
69. Дождь
Сегодня дежурство дождя, и по крышам
идет он — ни каски на нем, ни плаща!
Мы письма сегодня чернилами пишем,
сегодня мы дышим, сегодня мы слышим —
бомбежки не будет: дежурство дождя.
На улицу носа не высунь сегодня,
буржуйка дымит, но не все ли равно:
сегодня мы пишем и дышим свободней,
чем если бы солнце светило в окно,
чем если бы праздник, чем если бы флаги,
чем если бы сводка хорошей была. —
Сегодня нам верится: есть у бумаги
два честных, два сильных, два белых крыла.
Не станет же цензор вымарывать строчек,
что, как никогда, вот сегодня, сейчас —
мы счастливы!..
Дождь по железу грохочет…
А все остальное — испорченный почерк
доскажет за нас.
70. Затемнение
Я ночной предъявляю пропуск,
луч в лицо — и фонарь погас.
И — безвременнейшая пропасть
разворачивается у глаз.
Ни предметов, ни расстояний,
никаких четырех сторон.
Сгинуть заживо в этой яме
я низашто приговорен.
Как шагнуть и не оступиться,
не наткнуться на темноту?
Затемнение — как темница:
рвись, доказывай правоту!
Сгустки тьмы на ногах по пуду.
Не ракетчик, не лиходей,
если выживу, добрым буду —
безо всяких таких идей.
Если выживу!.. А сегодня,
веком вышколенный не зря,
сам пырну я кого угодно
узким лезвием фонаря.
71. Ноктюрн
Вкруг шеи шарф наверчен
и валенки с галошами.
Встречаюсь что ни вечер
с такими же заросшими.
Но не до шуток что-то:
калека да глухня.
Да тихая работа
у шумного огня.
Как вроде для забавы
пробирочку покручивай!
Запаивай запалы,
хоть этому обученный.
Пятнадцать, тридцать, сорок,
за смену больше ста…
Ни звука из-за шторок
не долетит сюда!
Чуть свет бреду обратно,
не поднимая валенок.
Все пальцы в рыжих пятнах,
пальтишко все в подпалинах.
Глядь, возле перекрестка,
где дом стоял вчера,
слегка дымит известкой
кирпичная гора…
72. Улица
Стена надежна, как стена.
И трафаретом — коротко и ясно:
«При артобстреле эта сторона —
запомни — наиболее опасна!» —
На противоположную гляжу:
кирпич и небо, прах и ветер.
Шла лестница к шестому этажу,
оборвалась на третьем…
Распался дом на тысячу частей,
и огорожен почему-то
кроватями —
скелетами уюта,
обглоданного до костей…
73. Чердак
Сладкий запах кислых щей
забывается.
Человек в любую щель
забивается.
Ах, теперь не этажи —
перекрытия!
Вот и смотришь вполдуши
из укрытия.
Каково тебе, червяк,
каковошеньки? —
Нет уж, выберу чердак:
ближе к Боженьке!
Отпущу, не омрачась,
душу на небо —
лишь прямого бы сейчас
попаданья бы…
74. Памятник
Плоть, чугун ли, гранит —
все бессмертно на равных.
Ну о чем говорит
надпись: «Прадеду — правнук»?
Снег белей простыни
на пустом постаменте.
Дальнобойные дни —
ближний подступ к легенде.
Крест на каждом окне,
метроном лихорадит.
И мерещится мне
надпись: «Правнуку — прадед».
75. Метроном
Никогда не болевшие звуки
умирают…
Куда они делись —
многоверстные отголоски
пароходов и поездов…
…золотое гудение рынка…
…деловитая скорость трамваев…
…изнывание патефонов…
…воркование голубей…
Даже дети свое отзвенели.
Даже вдовы свое отрыдали. —
Город
каменными губами
обеззвученно шевелит.
И один только стук метронома:
будто это пульсирует камень —
учащенно и неотступно —
жив — жив — жив…
76. Лозунг
На пальто моем подпалина —
с зажигалками вчера
в бой «За родину! За Сталина!»
я вступил среди двора.
Вдрызг пальто мое засалено —
под обстрелом на ходу
я «За Родину! За Сталина!»
проливал свою еду.
Любовался на развалины
и в пальто своем дрожал,
но «За Родину! За Сталина!»
насмерть очередь держал.
Вот иду сейчас по городу,
и судьба моя проста:
даже сдохну если с голоду,
то «За Родину! За Ста…»
77. Подвиг
Мы настоящие герои:
хоть суеверней стали втрое,
не растеряемся, когда
перебежит дорогу кошка…
…Ах, кабы к ней еще картошка —
и чем не заяц, господа!
78. Бабушка
Ах, что за бабушка была,
Евгения Васильевна!
Приду из булочной с угла
и сяду обессиленно.
Давно отчаяться бы мне,
и не могу отчаяться!
Дом на большой взрывной волне
качнется, закачается, —
коснется клавишей она —
и я куда-то падаю,
и еле брезжится война
за Апассионатою.
Подсушит ломтиками хлеб
и усмехнется благостно:
ах если б да на всей земле б
да всем такое б лакомство!
И, словно на вечер гостей
ждет множество великое,
полуприляжет на постель
с поваренною книгою.
А кран едва кровоточит,
и — как кишка голодная —
на кухне жалобно урчит
труба водопроводная.
79. Визит
Мы — к соседям,
мы — ощупью, оступью.
Дом изъеден
осколочной оспою.
Синевата
промерзшая лестница.
Нам на пятый
отдышливо лезется.
Вот квартира,
и даже не заперто.
Нас хватило
добраться хоть замертво!
Как живете?
Живете ли? Живы ли? —
Тети-моти
с воловьими жилами!
В кипяточке —
по ложечке звякало.
А кусочки
с собою — у всякого.
80. Смех
Нам бы только и бояться
тихой смерти голубой,
а приходится смеяться
над собой и над судьбой.
Поразмыслить откровенно,
это очень ведь смешно,
что становится полено
тяжелее, чем бревно;
что за крошкой лезу под стол,
будто с крошки буду сыт;
что лицом я вроде толстый,
а пиджак на мне висит;
что могу я, лежа в луже,
показать луне кулак…
Не закладывало б уши,
я смеялся бы не так!
…были б только слезы,
я смеялся бы до слез!..
…Вот вчера в противогазе
мышь я из дому унес…