Мое милое, легкое, тощее тело!
Разумеется, ты не само захотело
стать как можно послушней, как можно неслышней,
наслаждаться посоленной корочкой лишней,
размякать от стакана горячего чая,
замирать у печурки, бесед не кончая.
Даже страшно подумать, какое ты было!
Ты валялось в траве, без оглядки любило,
от вина и от ветра хмелело и пело,
золотое мое, незабвенное тело! —
Только, может, страшнее, а может, смешнее:
ты дороже мне стало, ты стало нужнее!
Разве мог бы я так — чуть сирену заслышу —
прижиматься к земле, подниматься на крышу,
через город с бидончиком топать нелепо —
ждать нелетного неба, нелегкого хлеба…
Лишь боюсь одного:
ежедневно слабея —
вдруг ты выронишь душу, что вверил тебе я?!
82. Друзья
Столкнемся у булочной под вечер —
соседи, и даже друзья.
И каждый — без мысли, что сподличал —
спрячет свои глаза.
Не спрашивать, в самом-то деле,
как, дорогой, живешь? —
Быть может, не на неделе,
завтра умрешь!
А то еще вопль о хлебе!..
…губы искривлены…
…стены шатаются…
…в небе осколок луны…
Уж лучше молчанье потное…
Боже, людей храни:
не выпускай нас подвое
из булочной в эти дни!
83. Арифметика
Закапывать без креста
трое
везли
двоих.
Дорога была проста.
И совесть была чиста.
И солнце любило их. —
А с Кировского моста
двое
свезли
троих.
84. Дворники
Не убыстрят мой шаг тяжелый
ни бомбежка, ни артобстрел.
От Аничкова до Чернышева
я наткнулся на восемь тел.
Восемь дворников, опочивших
у родимых своих ворот.
И какой-то наивный чижик
рылся в зарослях их бород.
И торжественно липы стыли —
метлы, воткнутые в снега…
…Обязательно всем кресты ли
полагаются на века?
85. Бессмертие
Смерти нет в сорок первом году!
Может, завтра и я на ходу
упаду —
не дойду
до того поворота.
Пропадающий хлеб мой имея в виду
(с чем сравнима такая забота!)
вынет теплые карточки кто-то,
не взглянув на меня свысока.
Будет липкой от пота
рука
добряка.
И медаль через годы,
светла и легка,
усмехнется с его пиджака!
86. Концерт
Т. Ю. Хмельницкой
Собираются дистрофики
в довоенный этот зал.
Ветерок недоумения —
кто же их сюда зазвал?
Не обещано им ужина,
ничего не купишь тут.
Ломтик хлеба нержавеющий
дамы в сумочках несут.
Вверх поглядывают искоса:
свод непрочный, свод большой.
Молча хвастаются ватником
между шубкой и душой.
Кресла ежатся от холода,
половина их пуста.
Гордо валенками шаркая,
на шикарные места.
Скрипачи вползли бесполые,
дирижер за ними вслед.
Закивали им из публики:
сколько зим и — скольких нет!
То ли были, то ли не были
легкий взмах и трудный вздох.
Не имея сил откашляться,
зал качнулся и оглох.
Не имея сил расплакаться,
сердце вышло за предел.
Непреложный голос вечности
всем пространством завладел.
Отрубил все злые призвуки,
жалкий ропот приструнил.
Лейтенантик забинтованный
память в руки уронил.
Через толщу затемнения
мир забрезжил голубой.
Нимб дыхания сгущенного
встал над каждой головой.
Случайный дом (1942–1944)
87. «По отрогам Уральских гор…»
По отрогам Уральских гор
лес взбирается к небесам.
Переплывших большой простор
прибивает к большим лесам.
Мы с тобой обитаем тут,
в доме с вьюгою под окном.
Наши валенки в сорок пуд
мы по лесенке вносим в дом.
Вместе с нами вбегает пар
и хозяйский облезлый кот.
Сыроватый ангинный жар
детским оревом обдает.
Безулыбчивый наш уют.
Чей-то дых — и коптилка пых!
Нам тепла на двоих дают,
и клопов на двадцатерых.
Всяк дает, что имеет сам,
не имеющий — да берет!..
Низко кланяемся лесам,
выйдя поутру из ворот!
88. «Лужи, тают облака в них…»
Лужи, тают облака в них.
Окна, вечером светло в них.
Это точно — я блокадник,
а еще точней — колодник. —
Хоть я не был, вроде, вором, —
Память — страшный мой конвой.
И кружит, как черный ворон,
самолет над головой.
89. Освещенные окна
В окнах свет, в окнах свет… —
Непривычно, непонятно.
Мельтешили б, скажем, пятна
у меня в глазах, так нет!
В окнах свет, в окнах свет…
Не хватает разуменья:
не проверишь затемненья —
наведешь врага на след!
В окнах свет, в окнах свет…
Диверсанты в каждом доме:
с неба все как на ладони —
лавка, школа, сельсовет!
В окнах свет, в окнах свет —
по деревне, по округе.
Сердце замерло в испуге,
вероятно, на сто лет.
В окнах свет, в окнах свет —
по округе, по России…
Розоватый, желтый, синий…
беззащитный белый свет!
90. Ласточка
Перелетела океан —
не запыхалась,
а пересечь десяток стран
и вовсе шалость!
Облюбовала наш сарай
и чуть влетела —
уйди из двери, не мешай! —
взялась за дело.
Носила палочки и грязь,
слюной слепляла,
с восторгом сызнова неслась
куда попало.
И в суматохе никому
о том ни звука,
что вся в грохочущем дыму
дорога с юга…
91—92. Песни
Пушкинское: сколько их,
куда их…
1. «Чуть завечереет — и куда-то…»
Чуть завечереет — и куда-то
девки вниз по улице бегут.
Яркое полотнище заката
по полям разостлано враскрут.
В очередь дурехи за обновой,
за цветной сатиновой зарей.
Эшелоны года призывного
перегаром дышат под горой.
Мимо, друг за дружкой, повагонно
едут песни — сколько их, не счесть!
Пальчиком — хоть на два перегона —
приглашает каждая залезть.
Подмигнет — и еле различима,
промелькнет — и новая слышна…
Сто веселых песен, а причина —
вовсе невеселая — одна!
Вот она — прикрытая чехлами,
и заката нет — сплошное пламя,
дым размазан по небу…
Война.
2. «Стрекотали на стрелках…»
Стрекотали на стрелках,
спотыкались на стыках…
Мчало песней согретых
мимо сумерек стылых.
Настежь двери вагонов,
и, во лбу со звездою,
в сапогах и погонах,
лежа, сидя и стоя —
как на выцветшем фото,
что в японскую снято, —
все пехота, пехота,
все ребята, ребята…
Песня то нарастала,
то затишьем томила…
Шли навстречу составы
санитарные мимо.
Шли в молчанье глубоком,
лишь рессоры скрипели.
Но закрашенных окон
певуны не робели:
ведь у каждого руки
еще целы, и ноги,
а до той заварухи —
тыща песен дороги!
93. «Горит моя земля… Горючая…»
Горит моя земля…
Горючая,
чадит, господь не приведи!
Дымятся облака над кручею,
туман стоячий впереди. —
Не продохнуть: как душу заперло!
И, рея на одном крыле,
стрижи упасть готовы замертво,
обугленные в этой мгле.
И паровоз, в пространство воющий,
зовет, взывает — отзовись!
И понимаю, что живой еще,
лишь губы дико запеклись.
94. «…И хвойные нахлынули холмы…»
…И хвойные нахлынули холмы —
за валом вал, и первый, и девятый.
Под тяжестью волны
не продохнуть от мглы зеленоватой.
Леса, леса, насколько хватит глаз. —
О как швыряет нас!
95. «Я — тыловая крыса…»
Я — тыловая крыса.
«Люди — они на фронте,
а этот — в своей постели