уснете…»
Не пытайтесь, не уснете:
ночь исходит свистом —
на одной дрожащей ноте,
медленным и чистым.
Ах, с восторгами июня
никакого сладу! —
Будто девочки-шалуньи
по ночному саду
все ходили да шутили,
вздумали смеяться, —
по свистульке проглотили
и дышать боятся.
235. «Вспугнутый молчаньем соловьиным…»
Вспугнутый молчаньем соловьиным,
я очнулся, и очнулась ты.
Запах тишины по луговинам
пили, встав на цыпочки, цветы.
Брезжило ветвистое сознанье,
приходил в себя рассветный сад.
В замысле едином — вместе с нами —
мир лежал, раскрытый наугад.
Значит, я не только существую,
ты не только — капелька весны, —
в вечную поруку круговую
на мгновенье мы вовлечены.
236. «Медленных стад колыханье в июле…»
Медленных стад колыханье в июле.
Вольное лето — твое ли, мое ли?
Пчелы покинули душные ульи,
липы в звенящем весь день ореоле.
Во поле травы стоять не устали…
Молнии в лужах остыть не успели…
Мы еще небо до дна не испили…
237. Кранах
Не зная ни страха, ни гнева,
стоят, улыбаются нам —
лукавая девочка Ева,
доверчивый парень Адам.
От них еще скрыто, что будет
и райское древо, и змей,
и яблоко, что их разбудит, —
настолько всех яблок вкусней.
И первое в мире признанье,
любовь, и блаженство, и стыд,
и первое в мире изгнанье,
когда их Господь не простит.
И те — материнские муки,
и тот — земледельческий пот,
и дети, и внуки, и внуки,
и весь человеческий род.
Его плодоносное древо,
привитое к райским корням…
Какая ж ты умница, Ева!
Готовься к бессмертью, Адам!
238. Зрелость
Вот и август, и ночи хоть выколи глаз.
Только звездные ливни день ото дня злее.
На ненужных губах тишина запеклась.
Я один; наливаюсь молчаньем и зрею.
Я один; посредине вселенной стою,
сопричастно цветам, и деревьям, и звездам,
бессловесную душу уверив свою,
что как будто для этого только и создан.
А дозрею — сорвусь ли желанной звездой
или яблоком с трепетной ветки свиданья —
и меня словно не было…
Воздух густой,
августовская полночь, восторг мирозданья.
239. К яблоку
О яблоко с кружочком тени,
веселый сгусток сентября!
Двух самых высших тяготений
мир не узнал бы без тебя.
А вот любимая забыла,
она в слезах, я сам не свой.
Напомни ей, как это было, —
сорвись, сорвать себя позволь.
И, если перестанет плакать,
самозабвенно подари:
ей — ослепительную мякоть,
мне — тайну зернышек внутри.
240. Рифма
Ах, рифма… Это просто эхо,
повтор для путника в лесу.
Аукнешь — и пошла потеха:
не столько страха, сколько смеха,
а паутинка — на носу.
Захочешь снять — не тут-то было!
Слух от щекотки не спасти! —
Без романтического пыла,
синица, Моцарта свисти!
Ворчи, ручей, на встречный камень
(привыкший к этим нареканьям),
и, сосны, шумом великаньим
не заглушайте тишины…
Слова чуть-чуть напряжены…
А значит — длится паутинка…
241. Творчество
Учусь писать слова.
Всю жизнь — как первоклассник!
А надо мной листва —
невнятный сонм согласных,
и птица надо мной —
певучая, как птица.
И радости земной
в словах не уместиться!
Уж я пером насквозь
бумагу пробуравил.
Природа вкривь и вкось
живет вне всяких правил,
И вся земля в цветах —
прекрасных и червивых.
А я — увы и ах!
И пальцы все в чернилах.
Не верю букварю
и прописям спесивым.
О жизнь, благодарю
за то, что мне по силам
весь век, не зная слов,
в пылу восторга злого
искать за слогом слог —
а вдруг да выйдет слово!
242. «Так случается весною…»
Так случается весною:
выйдешь в сад — навстречу темень.
Сразу радостным смятеньем
с головы до ног набряк.
Тополя листвою бредят.
Снегу только и осталось —
неопрятнее, чем старость,
между яблонь дотлевать.
Ты же выглядишь героем —
так еще немноголетен,
так еще ни тем, ни этим
запятнаться не успел!
Никаких тебе отметин,
никаких тебе реликвий…
К темноте глаза привыкли,
к ветру влажному душа.
И гуляешь нараспашку
по всему пространству сада:
небеса-то, небеса-то —
весневеют небеса!
243. «Полдень. Поле. Разнотравье…»
Полдень. Поле. Разнотравье.
Усмехнусь, прохожий:
разнотравье, равноправье
всякой твари Божьей.
Ветром стебли пошевелит —
солнышко по граням.
Ни цветочка не обделит
шмель своим вниманьем.
И кузнечику не лучше,
скажем, чем улитке.
Одним словом — и живут же! —
Аж берут завидки.
В небе жаворонок вьется, —
отчего ж не виться?
Над землею вольно льется
радость очевидца!
244. «Вокруг меня весь мир собрался…»
Вокруг меня весь мир собрался:
клонилось небо над ручьем,
и ветер по вершинам крался,
и лес не помнил ни о чем,
и нити солнечные висли
на каждом дереве, —
и мне
хотелось миг побыть без мысли —
со всей природой наравне.
И все же, как я ни старался, —
клонилось небо над ручьем,
и ветер по вершинам крался,
и лес не помнил ни о чем,
и нити солнечные висли
на каждом дереве, —
и я
не мог избавиться от мысли
о связи неба и ручья.
245. Туча на исходе августа
И медленна, и неожиданна,
стрижей прижимая к земле,
легла тяжело и лежит она,
как злая ладонь на столе.
Без ливня, без грома, без молнии,
не туча — мгновенная ночь.
Такое по саду безмолвие —
и окриком не превозмочь!
И, видя вселенную аспидной
(лишь хрясть об дорожку да хрясть),
жуки так и падают на спину,
не дать чтобы небу упасть.
Покроюсь пупырчатой кожицей,
чуть шорох — и к дому бегом…
А туче — уже и неможется
ударить об стол кулаком.
246. «Не пойму, откуда у меня…»
Не пойму, откуда у меня,
выкормыша камня и железа,
эта нежность к синей кромке леса
к жаворонкам медленного дня?
Не охотник я, не рыболов,
не ботаник по образованью:
не ищу я точного названья
даже для тебя, чертополох!
Сколько б этажей ни возвели
посреди вчерашнего болотца —
есть еще на свете, остается
неучтенный краешек земли.
Отпыхтят, отстанут поезда,
и ничуть не стыдно перед веком
оказаться просто человеком,
да и то идущим никуда!
247. Отпуск в сентябреПоэма(1946–1961)
Всем друзьям
Опять грибы…
Опять остаться
в поэме этой без тебя.
Швыряет щепки наших станций
по ржавым волнам сентября.
И электричек перестуки,
и неба медленный простор —
те доказательства разлуки,
что изумляют простотой…
Со мною снова только насморк.
И тонет в вереске нога.
Он зааукать может насмерть,
мой дачный лес, моя тайга.
Такая у него акустика,
что, может, два каких-то кустика,
а эхо — эх! — вдоль каждой тропки,
из ничего переполох.
И сыроежки, словно кнопки,
к земле прикалывают мох.
И мухомор — как на рисунке,
и боровик — как напоказ.
Грибы — для солки и для сушки,
и просто для отвода глаз.
Всей легкостью перечислений
меня заманивает лес.
А каждый день — как день последний —
великолепствует окрест!
Всё каждый день одно и то же —
и каждый день в последний раз.
Кого благодарить, о Боже,
за эти празднества пространств?
За тишину тысячеустую!
За счастье, что при сем присутствую, —