Вдыхаю гарь и копоть,
зло не считаю злом,
и где уж там захлопать
заржавленным крылом!
335. «Соседи утром выехали. Я…»
Соседи утром выехали. Я
не брезгую ничейностью жилья.
Стул, раскладушка, пепельница, — вот
достаточный для счастья обиход.
Кому уютец выхоленный, мне —
полузасохший кактус на окне.
Да синева трехстворчатая, да
портьерой незадутая звезда.
Да из-под ручки шариковой — вкось —
чернильное бессмертье на авось.
336—338. Три послания на Неву
1. Другу
Мы обменялись городами.
Не обманулись: плен на плен.
Мы наши судьбы скоротали.
Что делать? —
Только встать с колен.
Такая малость — встать над бездной,
найти себя и город свой!
Сияет облако над бедной,
безумной нашей головой.
Опомниться… Еще не поздно,
еще не подло…
Знаешь сам,
пока врагами не опознан,
безликим кажешься друзьям.
И нас убьют еще… Будь весел!
Не так, так эдак… Просто — будь!
Есть одиночество и ветер,
от рифмы к рифме крестный путь.
Кому еще нужны мы, кроме
любимых женщин по ночам?
А запах нашей трудной крови
щекочет ноздри палачам.
2. Высокой стае
Не все ли вам равно — суббота
ли, вторник, сколько вас и где? —
Четырехстенная свобода,
и при свече — как при звезде.
Уют сегодняшний изъеден
блокадной памятью…
Явись
из пены благостынь и сплетен
готическая тяга ввысь!
Все выше лесенка, все уже,
и вот — как пó небу уже!
И тем крылатей ваши души,
чем злее камень на душе.
Пускай безденежье и насморк,
и с виду все как у людей, —
о стая лебедей!
Прекрасно
отяжелевших лебедей…
Я тоже вскидываю руки,
но не лечу,
а волочу
по темным улицам разлуки
крыло, пришитое к плечу.
3. Городу
Все будет позже…
Я прохожий.
И я один в твоем саду.
Иду и — Господи ты Боже! —
пустой скамейки не найду.
С какою щедростью последней
колени женские слепят!
И разрастанье желтой сплетни
безличнее, чем листопад.
Лоснится лень, дурит беспечность,
сиротство комкает платок. —
Всех обесцвечивая,
вечность
струит безумный холодок.
Простая, в сущности, простуда,
сырая формочка в руке.
Ни горя впереди, ни чуда
в толпе, ни выхода к реке!
Хожу садовыми кругами
с полуулыбочкой кривой, —
и листьев больше под ногами,
чем было их над головой.
339. Память
Быть несчастным не умею,
слыть счастливым не хочу.
Буду слушать ахинею,
дам похлопать по плечу.
Только память, — перед нею
теплю тихую свечу.
Дни проходят без мгновений,
длятся месяцы без дней.
Чем живу неоткровенней,
тем слова мои бедней.
Только память, — на колени
встать не смею перед ней.
Не заплачется в кино мне,
не взгрустнется у Невы.
Все бездумней и бездомней
под знаменами молвы.
Только память… — но, увы,
ничего-то я не помню…
340. Молитва
Пока еще не выветрен судьбой
и под ногами глиной не размазан, —
я говорю с тобой, или с Тобой…
Там, в высоке твоем,
он слышен ли, мой голос?
За тридевять событий от меня
шумит твоя счастливая вершина,
все, кроме поднебесья, отстраня…
Там, в высоке твоем,
какой сегодня ветер?
Посередине лет земных стою,
со всех сторон обиды и недуги
слетаются на голову мою…
Там, в высоке твоем,
о чем поется птицам?
Я не прошу ни хлеба, ни воды, —
ты, или Ты, дай место у подножья
твоей недостижимой правоты…
Там, в высоке твоем,
что обо мне ты знаешь?
341. «Я тороплюсь — дай угол для любви…»
Я тороплюсь — дай угол для любви.
Кощунствую — дай для бумаги уголь.
И — чтоб не слышно было, как на убыль
идет наш век — часы останови.
Нет, не потом, когда умру в четверг.
Сегодня, посреди застенных сует,
пока над головой еще твистуют
и свет от сотрясенья не померк.
О как стандартно людям повезло!
Юродствует прожорливое зло,
играет новоселье чье-то горе.
Перескажи хоть тысячу историй —
у нас одна история на всех!..
Успею ли? —
Восьмиэтажный смех.
342. «Вам — лестница, нам — пять минут тепла…»
Вам — лестница, нам — пять минут тепла.
Вам вверх взмывается, нам топчется на месте.
Вам хлопается дверью честь по чести,
нам хлюпается носом мал-мала.
Вы хмуритесь, в прихожую вошед,
мы балагурим в вихре снежной пыли.
Для вас постель — о если б вы любили!
Для нас метель — любовнейший сюжет!
Нет, не завидуем — жалеем… Знали б вы,
насколько дышится острей и откровенней!
Мир состоит из двух местоимений —
по ту и эту сторону любви.
343. «Я не хочу твоей тоски…»
Я не хочу твоей тоски.
Еще чего не легче!
Я выбегу, схвачу такси —
как женщину за плечи.
И — в ночь, во тьму, в побег, в полет!
Свободой оскоромлюсь…
Навстречу город весь полег,
разбрызгивая скорость.
Я вырвусь камнем из пращи!
А ты твердишь про счастье. —
Прощай-прости, прощай-прости:
я точечка в пространстве!
Один на весь на черный свет —
и нет меня на свете!
Радиомачты тянет вслед
двадцатое столетье.
Огни сползают с мокрых щек.
На память бы с собой их!..
А счетчик — только щелк да щелк
без всяких перебоев.
344. Автопортрет
Неужели вон тот — это я?
А я, наверное, смешон, —
ты не находишь? —
Я как будто
среди одетых — нагишом
и босяком — среди обутых,
и холодно, и стыдно мне,
а я ничуть не озабочен,
чтоб отвернуть лицо к стене
от неминуемых пощечин.
Пусть на меня еще никто
не показал, но то-то смеху,
что я не просто без пальто,
не застегнуть забыл прореху,
не спьяну попугать горбом
решил, — а даже вроде назло
не утыкаюсь в стену лбом,
как бы подлить желая масла.
С высокомерием шута,
в богоизбранничестве неком —
держу усмешку возле рта
вполоборота перед веком
и, неудачник средних лет,
подозреваю, что, быть может,
одет ли я, или раздет,
так никого и не встревожит.
345. Сидя в стороне
Когда галдят застолицы кругом,
а я молчу (на языке другом), —
какие вдруг проскакивают искры
любой квартиры наискось, что мне
полумгновенным этот век небыстрый
мерещится?! —
Сидящий в стороне,
я словно бы смотрю сюда — оттуда:
беззвучны рты и не бренчит посуда,
нет повода врага считать врагом
и друга числить другом — как на фото,
где ни души знакомых…
А кругом —
в ушах першит, настолько криворото
застольное витийство:
…охренеть…
…без мыла влез… работа не медведь…
…что я имею с этого… на пушку
берешь… кондрашка стукнула… не будь
ты тряпкой… псу под хвост… на всю катушку…
…в рот пальца не клади…
(Не продохнуть!)
…в копейку встанет… в гроб вгоню… как в воду
глядел… —
Самодовольней год от году
на малогабаритном языке
себя имеют высказать! —
Сквозь время,
поверх добра и зла — накоротке —
проскакивает искра: озаренье
слепит, подобно Божьему бичу…
…Смотрю сюда оттуда —
и молчу.
346. Рыбная лавка
Забудь попробуй рыбных лавок
мемориальный холодок! —
Среди безгласных и безглавых
трезубцы, воткнутые в бок.
Шибает роскошью севрюжьей,
томит излишеством икры.
Бдят продавцы во всеоружье,
внушая правила игры.
Слова полны благого смысла,
вальяжны жесты у вельмож.
Взглянул на цены бы — и смылся,
а тут умри — не увильнешь!
Кольчуга блещет, а не фартук,