Не торопись, огонь, обрушивать поленья,
не обольщай себя, роскошный жар углей!
Что комната! Ночлег, ковчег, плавучий спальник.
Проснусь ли поутру? До завтра плыть и плыть…
Ах, собеседник мой, ты где, мой сомолчальник,
мой сопечальник, ах, все в жизни может быть!
410. Ветер
Выходит лес ночной из берегов,
из сонного выходит состоянья.
Затоплена плотина. (Он готов…)
Захвачено шоссе (…на злодеянье).
Он из себя ночной выходит лес,
за рамки понимания выходит.
Вот — перелился или перелез
через забор, дыханье переводит.
Сейчас оттуда листья побегут,
заслонка звякнет, свет качнется тенью.
Какая это вечность — пять минут
не верить своему сердцебиенью!
Что от меня он хочет, гость ночной?
Чем аз воздам отмщению ночному?
Хоть сына, слава богу, нет со мной,
и только тополенок жмется к дому.
411. Зазимок
А синица — тут как тут,
в раму — тук да тук.
«Выходи, тебя зовут» —
значит этот звук.
В небо розовый дымок
лезет из трубы.
Проверяю легкость ног
твердостью тропы.
Закуржавело в логу,
стихло над ручьем.
О вчерашнем не могу
вспомнить ни о чем.
Дальний сосен перескрип,
перистый зенит.
И насквозь промерзший гриб,
тронешь — зазвенит.
412. «Моя зима — мой снег — мои следы…»
Моя зима — мой снег — мои следы.
Стяжатель, собственник, скрипучий скряга,
весь мир я обобрал бы — от звезды
над соснами до той, на дне оврага,
полуослепшей, чуть живой воды.
Но каждый раз в припадке мотовства,
застигнутый восторгом святотатства —
дым коромыслом, крýгом голова! —
размениваю я свои богатства,
как и сейчас, на общие слова.
Полным-полна амбарная тетрадь…
Безумец, чем бы мог я обладать!
413. Весна света
Бывает утро в январе:
дом из фарфора, дым из ваты
и — голубые на дворе —
в саду сугробы розоваты,
игольчат воздух, и следы
вокруг колодца из слюды.
Тончайшей индевью берез
даль разрисована, и мнится,
морозит вовсе не всерьез,
наивным лобзиком синица
выпиливает каждый звук, —
ни слез на свете, ни разлук.
Не на крыльце чужом стою
пути земного посредине —
вбежал я в детскую свою,
истосковавшись в карантине,
и — как тот мальчик лет шести —
не смею взгляда отвести.
414. «Тень голых веток на снегу…»
Кс. Семёновой
Тень голых веток на снегу —
мгновенье, пойманное оком!
От пышночувствия сбегу
в самозабвении высоком.
Бог с вами, слава и любовь, —
иной восторг, иные лета!
Как первый раз увижу вновь
вздох тонколиственного света,
осколок радуги в лугу,
бессолнечной волны мерцанье,
тень голых веток на снегу, —
так умереть и не смогу,
пронзенный страстью созерцанья!
415. Сосны
Б. М. Гаспарову
Когда меж небом и землей
гудят натянутые сосны,
и — как зеленоватой мглой,
той музыкой многоголосной
душа затоплена, —
не мне
постичь исполненное свыше,
я только слушаю — и слышу,
и вещий холод по спине!
416. «И вот живу на верхнем этаже…»
И вот живу на верхнем этаже,
душа поближе к Богу захотела!
Как ни желанна женщина, — уже
боюсь бессмысленного тела.
Лишь небо соблюдает высоту
последнего из наших расставаний.
И просветленней мир, а на свету
и безнадежней все, и безобманней. —
Пустынно счастлив я — не одинок
(так вспоминают осенью о лете):
прощаясь у твоих затихших ног
я слезы лью, а это — видит Бог! —
не высший ли любовный акт на свете?
417. «Неделя, год — всегда разлука вечность…»
Неделя, год — всегда разлука вечность.
И чем любовь позднее, тем ясней,
что ни полночной чашей не развлечь нас,
ни отрезвить коловращеньем дней.
На точке расставания застынем,
отваживаясь вздох доверить свой,
быть может, только морю и пустыне,
да соснам над безумной головой.
418. «Полячка, баловница, скромница!..»
Полячка, баловница, скромница!
Тебе свобода — мне тюрьма.
Вот-вот как будто что-то вспомнится,
забудется, сведет с ума.
Вот-вот как будто что-то вспенится,
рассыплется, сойдет на нет.
Трусиха, фантазерка, пленница!
И только дым от сигарет.
И только с полурюмки плачется
и пляшется себе назло…
Кто право дал тебе, отгадчица,
считать, что мне не повезло?!
419. «Постой, не вчера ль это было?..»
Постой, не вчера ль это было?
Не вспомнить без календаря.
Я вышел, пространство знобило,
свою безоглядность даря.
Наверно, весна или осень,
по смутной судить красоте.
И кажется, не было сосен,
а если и были — не те.
И верилось, вовсе не трудно
вот так, хоть полсвета пешком.
И ветреность белого утра
служила зубным порошком.
Послушай, когда это стало?
Он все продолжается, путь. —
И ветер того же состава,
от счастья не передохнуть.
И осени мятная долька,
и тающий ломтик весны.
И только, быть может, и только —
желаннее запах сосны.
Еще я не смею привыкнуть
к покою на том берегу.
И только ручей перепрыгнуть
с тобой на руках не могу.
420. «Ты хлопочешь у огня…»
Ты хлопочешь у огня,
ты еду готовишь дочке.
Шелестят ее годочки
между пальцев у меня.
Два, четыре — все равно,
восемь, десять — или сколько?
Апельсиновая долька,
слезы первые в кино.
Погулять ее возьму —
и неловко ей, и скучно.
Будет девочка послушна
безвеселью твоему!
День за днем, житье-бытье —
ей пятнадцать, ей семнадцать…
Что ей может вспоминаться?..
Кстати, как зовут ее?..
421. «Щелкун большеголовый…»
Я. Гордину
Щелкун большеголовый,
насмешничай, кажись!
Такого удалого
я не встречал ни в жисть.
Как выглядит он браво
твой кожаный доспех!
И поднято забрало,
и дело есть до всех.
Ни страха, ни упрека,
ни славы, ни гроша.
Нет никакого прока
в субстанции «душа»!
Быть может, и задумчив
ты, только взяв перо.
Не щелкопер — щелкунчик,
прищуренный хитро!
422. На свою годовщину
Состав мой тихо потрясен,
мой возраст медленно взволнован:
как стол на тысячу персон,
в двусветном шорохе сосновом
смолистой прозолотью дня
простерлась легкость перспективы,
мой выход празднуя и для
за край не то что там квартиры —
души стесненной за порог, —
в чередованье, повторенье
теней, и отсветов, и строк, —
в ту, словом, даль стихотворенья,
откуда нет пути назад,
а лес шумит — живи и здравствуй! —
и только слезы на глазах
от сопричастности пространству.
423. Автобус Тарту — Ленинград
В автобусе дальнем и длинном темно.
Ночные снега наблюдаю в окно.
Ночные деревья, заборы, мосты.
Ночное терпенье — основа езды.
Ночные навстречу огни в полусне, —
не хочется даже досадовать мне.
Ночные текут сквозь меня города,
в которых не буду я днем никогда.
Ночными кварталами плавно кружу:
вираж к виражу… этаж к этажу…
За отсветом отсвет, и хоть бы одно
живущее собственным светом окно!
А впрочем, и сам я живу не живу:
что снится, что помнится мне наяву.
Поверстно глотая ночные снега,
автобус покачивается слегка.
Ночные деревья, заборы, мосты…
Ночное терпенье — основа езды.
424. «Недописанный лист на столе…»
Недописанный лист на столе.
Неприрученный луч на стволе. —
Ничего-то не надо мне, Боже!