(1941–1960)
52. Декларация
Не летописец, а тем паче
не агитатор, не трубач, —
я не унижусь до задачи
стоять на уровне задач.
Кто я такой, кто дал мне право
куда-то звать, кого-то весть
вперед налево ли, направо,
как будто лево-право есть?!
Да не возвышусь я вовеки!
В густом замесе бытия
все — люди, то бишь человеки,
такой же, стало быть, и я.
Боюсь ли, рыпаюсь впустую,
надеюсь, верую, люблю,
смеюсь и плачу, торжествую
и губы горестно кривлю, —
я весь живой, я весь подробный,
как иванов или петров…
Нас вместе
осеняют ромбы
скрестившихся прожекторов…
53. Марши
Маршами гремело радио,
город маршами загажен.
Нас победно лихорадило:
мы себя еще покажем!
Есть солдаты у Германии —
у России есть герои!
Марши голову дурманили
в дни большой народной крови.
Мы родились комсомольцами,
членские рубли вносили, —
пригодились добровольцами,
чтобы стать землей России…
54. Тишина
Пусто в сквере, когда-то звонком.
Где-то жарят картошку с луком.
Я боюсь уже верить сводкам
и боюсь еще верить слухам.
Возвращаюсь пешком с вокзала.
Не асфальт, а сплошные кочки.
Хорошо ли ты тюк связала,
не забыла ли шарф для дочки?
Постою, ни вздохнув, ни охнув. —
С пьедестала царя свергают.
Первых раненых
в школьных окнах
неподвижно бинты сверкают.
Очень гулко —
и тихо очень.
Все как было — и все как стало.
…Нескончаемым многоточьем
перестук твоего состава…
55. Девочки
Лето нынче жаркое.
Девочкам — беда.
Вдоль панелей шаркая,
зырк туда-сюда.
Ходят, дароносицы,
соком налиты.
Груди так и просятся
прочь из тесноты.
Люди в трезвом разуме —
белки в колесе.
Все с противогазами,
патриоты все.
Рыщут чуть не до ночи,
делают запас.
Что для них девчоночье
сердце напоказ?!
Тьфу им на упругую,
озорную прыть!
А с утра под Лугою
ей окопы рыть.
56. Небо
Такая большая осень,
такое большое небо,
что большего и не просим.
Такое негородское,
что мы ничего не значим
со всею своей тоскою.
Высокий покой России!
И только, наверно, в шутку
на стеклах кресты косые.
И просто в игре нелепой
всплывают аэростаты
в смеркающееся небо.
Тупы и одутловаты,
чуть двигая плавниками,
всплывают аэростаты…
…всплывают аэростаты…
57. Закат
На мостик взойти, на канавку Лебяжью
вдоль скосов протяжно взглянуть —
ни мне, ни тебе не покажется блажью,
нам даже вздохнется чуть-чуть.
Другой виден мостик в конце перспективы,
и там, под горбатым, под ним —
просвет на Неву, будто мы еще живы
и вывести лодку хотим
на тихий, умиротворенный закатом,
ничем не чреватый простор…
Нетронутый нами — за тем, за горбатым —
он так и лежит до сих пор!
А Марсово — нынче иначе багрово,
и аэростаты в зарю
всплывают поверх мокрогубого рева, —
в нагрубшее вымя суется корова,
привязанная к фонарю.
58. Пепел
Столь едины мы не были с ним никогда.
Тонны пепла над городом.
Враг у ворот.
Города…
Что другие теперь города!
Здесь одна долгота —
безо всяких широт.
Длятся улицы…
Каменней день ото дня
ожиданье мое…
Это — с городом вместе
я обложен пожарами…
Это — в меня,
это целят в меня
из моих же предместий.
Шаг вперед…
Окруженному только вперед!
Город —
весь —
как солдатский мешок за спиной.
Жгут бумаги казенные —
враг у ворот.
Тонны пепла
над городом и надо мной.
59. Баррикада
Я строил баррикаду.
Но не об этом речь!
Мешки с песком укладывал
и яростно угадывал
то место, где с винтовкой
назавтра должен лечь;
то место, где с гранатой
удобней ждать врага…
Как будто так и надо,
и жизнь не дорога!
Я в жизни знал немного.
Но разве в этом суть!
Земля с ее дорогами,
любовь с ее тревогами
и гордая надежда
весь мир перевернуть, —
а вот лежи с гранатой
и целься во врага…
И знай, что так и надо,
и жизнь не дорога!
60. Сны
Ах, эти сентябрьские ночи…
Сто зарев кругом Ленинграда…
Проспекты короче:
не дот, — баррикада!
Ах, ночи, когда еще снится
не зарево, просто зарница,
не дикие вопли сирены,
а тихие капли сирени…
… когда еще помнится-длится
щемящая нежность подруги…
Смешно запрокинуты лица
и страшно разбросаны руки!
А сны повторяются те же,
а сны превращаются в фильмы,
лишь нам удается все реже
досматривать их…
Ах, эти сентябрьские ночи!
Сто зарев кругом Ленинграда!
В потемках, не в ногу, без песен
течет и течет ополченье…
61. Ополченье
Памяти Миши Святловского
Добровольчество — добрая воля к смерти.
Пришел навестить, а казарма
в торжественных сборах с утра.
И осень в окне лучезарна,
и — вроде прощаться пора.
Ну, выпьем давай на дорожку —
чтоб немцу скорее капут.
Тебе уже выдали ложку,
винтовку — сказали — дадут.
Построили, как на ученье,
на подвиг тебя повели…
На полчища шло ополченье,
очкарики, гении шли.
Шли доблестно, шли простодушно,
читали стихи на ходу…
Как выстоять ей, безоружной
душе, в сорок первом году?
И вот — на каком-нибудь фланге
серо от распластанных тел.
По небу полуночи ангел
летел, и летел, и летел.
А я, в три погибели скрючен
(не так же ли на смех врагу?),
готовлю бутылки с горючим
и правды принять не могу.
62. Дым
Восьмого сентября вражеской
бомбежкой уничтожены
Бадаевские склады.
И вот настало!
Дым в полнеба.
Запахло жареным с небес.
Так духовито, что вполне бы
могли бы спать улечься без
того, чтоб ужинать!
Кромешный,
бестрепетный — библейский дым!
Мы не в укрытиях, конечно,
мы все на улицах —
стоим
как будто в праздник, и догадка
у всех оскоминой во рту.
И вот уж так запахло сладко,
так стало горько нам и гадко —
невмоготу! —
И правоту
сквозь зубы сплевывают люди…
И, подтверждая их слова,
назавтра высилась на блюде
обугленная голова
с кусочком сахарного мозга…
И дым над городом громоздко
висел,
как черная молва…
63—64. Полнолуние
1. «Остерегайтесь, граждане, луны!..»
Остерегайтесь, граждане, луны!
Недаром брешут на луну зенитки.
Луною город вымочен до нитки.
В луне по горло, улицы страшны.
Не скрыться от нее — как от войны:
повсюду обволакивает жидкий,
злорадный свет. Какие пережитки,
что люди воспевать ее должны!
А помните: луной был полон сад…
луна плывет как лебедь… — или это
тысячелетие тому назад?
Над городом, над вами, надо мной —
повисла осветительной ракетой:
и впрямь ничто не вечно под луной!
2. «Сверлящий сердце вой сирены…»
Сверлящий сердце вой сирены
и лай зениток на луну.
Какую ночь себя смиренно
с постелей стаскиваем мы.
Не хорохорясь и не споря,
в подвал спускаться или нет,
какую ночь мы в коридоре
играть садимся в дурака.
Тасуем, ходим, вновь тасуем
и шутки шутим меж собой.
А через полчаса — отбой,
и снова спим не раздеваясь
какую ночь!..
65. Выбор
Квартал оглох в огромном грохоте.