Оттого поэзия Некрасова глубоко драматична. Он — «поэт обнаженных противоречий». Любое стихотворение 40—50-х годов о крестьянах трагично уже по самой сюжетной ситуации («В дороге», «Огородник», «Тройка», «В деревне» и др.). Если в «Бродяге» картины природы вносят ноту просветляющей гармонии, то здесь они, напротив, нагнетают ощущения тоски и горя. У Некрасова этих лет нет ни одного умиротворенного, светлого пейзажа (ср. «Перед дождем». «Псовая охота», «Несжатая полоса» и др.). После некрасовского разговора «двух старушонок» кажутся наивными нелживо описанные горести аксаковской Параши. Конечно, дело здесь и в степени таланта. Но не только в ней.
Иван Аксаков понимает несправедливость крепостного права. «Крестьянин, обрабатывающий землю, крестьянин, для которого она единственная мать и кормилица, более меня имеет на нее прав». Это для него бесспорно. Но последовательности и ясности социальной позиции у Аксакова нет. Конкретно-историческая социальная проблема нередко расплывалась под пером поэта Аксакова в извечную моральную проблему «людского неравенства». Точные жизненные наблюдения вели к слишком общим и абстрактным выводам.
Правда, вера в нравственную природу жизненных конфликтов и в возможность найти такие же пути, чтобы их избежать, проявляется у Аксакова не в нарочитой морализации, не в примитивном разделении всех событий и лиц только на «добрых» и «злых». Для этого Аксаков слишком умен, хорошо представляет себе истинные размеры существующего зла и слишком привержен известным ему фактам действительности. Но если внимательно разобраться в том, как понимает он конечные причины хорошего и дурного в жизни, которую показывает, то, как очевидно, всегда читатель подводится к толкованиям морального порядка, к моральному суду.
В «Отрывках из последующих глав», датированных 1850 годом, Аксаков рисует мрачные картины города:
Теснится там, весь век нуждаясь свой,
Ремесленник с огромною семьей,
И рядом с ним, с семьей его заводят
Разврат и лень бесстыдный свой приют,
Где нищие артелями живут
И женщины растрепанные бродят...
Но, с гневом и болью говоря об отвратительных сторонах жизни, Аксаков постоянно ищет их причины в области личной нравственности. Вот как рассказывает он о кабацком завсегдатае:
Туда ж приходил посетитель обычный,
В лохмотьях, в лаптях, мещанин горемычный,
Был прежде с достатком, зажиточен был!
Кабак близ него приютился соседом,
И, чарка за чаркой, втянулся он следом
И вольную волю навек погубил!
Зловещая власть кабака не представляется закономерным и неизбежным следствием существующего социального уклада. Здесь сам кабак оказывается одним из источников, первораспространителей нравственного зла. Налицо разительное расхождение с некрасовскими стихами тех же лет «Вино», «Пьяница». Оно так же очевидно, если сравнить героиню стихотворения Некрасова «Еду ли ночью...» с аксаковской Груней:
Туда приходила порою девица,
Была черноброва, была белолица!
Красавицей Груня в деревне росла!..
Сгубил ее парень, и девку с укором
Прогнали родные — позор за позором,—
И жизнь удалая красу унесла!
Падение женщины здесь не выступает как трагический результат народной нищеты; в аксаковском описании есть определенная единичность, заставляющая винить в исходе событий «парня», «родных», наконец, самую Груню.
Создавая «Бродягу», Аксаков придавал большое значение поискам своеобразных выразительных средств, работе над стихом поэмы. Еще С. А. Венгеров мимоходом отмечал, что стих ее во многих случаях близок позднейшему некрасовскому:
Корнил-бурмистр ругается,
Кузьма Петров ругается,
И шум, и крик на улице.
Три дни прошло, Алешки нет,
Пропал Алешка без вести.
В наши дни писал об этой близости К. И. Чуковский. Однако он решительно отказывает такому совпадению в каком бы то ни было принципиальном значении, приравнивая его к приводимым тут же близким примерам из Жуковского и других поэтов. Но ведь в «Бродяге» для истории поэзии важен не ритмический склад сам по себе (хотя и ритмически, и по отсутствию рифмы стих «Бродяги» ближе к стиху «Кому на Руси жить хорошо», чем все другие параллели, приводимые К. И. Чуковским), здесь всего более важно то, что такой стих впервые применен Аксаковым к изображению крестьянской жизни в крупной эпической форме. Таким образом, стих «Бродяги», независимо от того, повлиял он прямо на некрасовский или нет, лежит в общем русле наиболее плодотворных поэтических исканий середины века.
Если продолжить сравнительный анализ подходов к крестьянской теме в поэзии, то надо отметить у Аксакова полное отсутствие столь важных для Некрасова сказовых форм, вообще, слабую характеристичность диалогов. Очень скупо представлено в «Бродяге» просторечие. Для народного языка в поэме Аксакова более свойственны, пожалуй, преображение в духе «высокого» фольклора («Погоня»), а также исконно славянские формы:
Не насмотрюсь на эту косу,
Не налюбуюсь на тебя,
На поступь ли твою павлину,
На грудь, на шею лебедину
Да, что меня с ума свели,
На очи бодрые твои!..
Поэма «Бродяга» осталась незаконченной, хотя Аксаков прожил после того, как оставил работу над ней, около четырех десятилетий. Как дальше должны были развиваться события в поэме? Как предполагал завершить ее автор?
Кое-что в этом отношении нам уже известно из ответов Аксакова III Отделению. Важен отзыв Гоголя о поэме (1850). Его приводит С. Т. Аксаков в письме сыну Ивану, не комментируя и не оспаривая содержащихся здесь предположений:
«Вчера прочли Гоголю также и твои письма. После твоего отзыва о «Бродяге» он сказал: «От него самого зависит, чтоб «Бродяга» имел не временное и не местное значение. Все подробности, вся природа, одним словом, всё, что окружает бродягу, у него сделано превосходно. Если в бродяге будет захвачен человек, то он будет иметь не временное и не местное значение. Надобно показать, как этот человек, пройдя сквозь всё и ни в чем не найдя себе никакого удовлетворения, возвратится к матери-земле. Иван Сергеевич именно это и хочет сделать и, верно, сделает хорошо».
Быть может, Аксаков на самом деле хотел показать неизбежность возврата крестьянина с неиспорченной, здоровой натурой к земле, к сельскому «миру». Для того чтобы закономерно подвести к такому выводу, поэту надо было в какой-то мере осудить уход Алексея. По-видимому, давалось это осуждение Аксакову с трудом. В написанных главах оно высказывается очень редко и очень бегло. Наиболее определенно это сделано в следующих стихах:
Парашка там, во храме, бога молит,
И плачется о нем,
А он — свою, знать, прихоть только холит,
И совесть дремлет в нем!
Интересно, что в другом рукописном варианте эти строки заменены иными, в общем свободными от порицаний герою.
Поэма, по сути дела, прервалась тогда, когда надо было наконец так или иначе развернуть авторский суд над героем, когда надо было вернуть его в село или окончательно утвердить право на побег. Ясного авторского суда в «Бродяге» нет. В настоящем своем виде этот «очерк в стихах» представляет собой поэму о страстном стремлении крестьянина жить и трудиться «на воле, по охоте», о любви его к воле. Вероятно, именно оттого, что слишком очевидной и естественной была в поэме безудержная радость беглого Алешки, Аксаков снял в «Московском сборнике» 1852 года ряд таких мест («Побег», V—VII; часть главы «Шоссе», рассказывающая о радостном труде Алексея, и др.). Кстати, это не помешало министру просвещения Ширинскому-Шихматову в докладной записке царю о первой книжке «Московского сборника» (1852) писать, что И. Аксаков изображает в таком свете похождения бродяг, что они «могут неблагоприятно действовать на читателей низшего класса».
Вечная борьба многообразных жизненных впечатлений и разъедающих сомнений, стремление доискаться смысла, причин в самих событиях жизни и неспособность вполне довериться объективному ходу жизни, цеплянье за догмы славянофилов и их круга и одновременно неприязнь к догмам — все это заставляет говорить о духовной драме Аксакова-поэта, так и не пришедшего к единству убеждений, к цельности взгляда на действительность. Свою молодость, ту пору, когда он писал стихи, Аксаков провел в тяжелых сомнениях и метаниях.
Для его ближайшего окружения характерно принципиальное и упрямое следование догмам социального, морального, религиозного и иного порядка, вопреки жизни, ее историческим путям и законам.
Всеми своими достоинствами — критикой николаевского режима, обличением и разоблачением дворянской интеллигенции, реалистическими картинами народной жизни в «Бродяге» — поэзия И. Аксакова обязана тому, что она во многом отступает от славянофильского правоверия и следует за самой жизнью.
Лев Толстой однажды сказал: «Я люблю Аксакова. Его порок и несчастье — гордость, гордость (как и всегда), основанная на отрешении от жизни, на умственных спекуляциях. Но он еще был живой человек» (письмо к А. А. Толстой, 1865).
Так и Аксаков-поэт дорог и интересен нам, когда в его стихах слышен голос «живого человека» его поколения. Эта связь поэта с временем сделала его поэзию явлением, достойным занять свое место в истории русской литературы.
А. Дементьев, Е. Калмановский
<АВТОБИОГРАФИЯ>
Иван Сергеевич Аксаков родился в Оренбургской губернии, Белебеевского уезда в селе Надёжные (Куроедово тож), 1823 года сентября 26-го. На третий год он был привезен в Москву, где воспитывался дома до 1838 года. В этом году поступил в императорское училище правоведения, где и окончил курс в 1842 году с чином 9 класса. Определился тогда же на службу в Московский сенат (в Уголовный департамент). В конце 1843 года отправился с сенатором кн. Гагариным на ревизию в Астраханскую губернию, где и оставался около года. Возвратившись, продолжал службу в сенате в звании секретаря. В июне 1845 года определился на службу в Калугу в качестве товарища председателя Уголовной палаты. В апреле 1847 года перешел опять в Московский сенат, обер-секретарем. В сентябре 1848 года поступил на службу в Министерство внутренних дел и тотчас же был отправлен бывшим министром Л. А. Перовским в Бессарабию по некоторым раскольничьим делам. Объездив в течение трех месяцев почти всю Бессарабию, возвратился в начале января 1849 года в Петербург, где представил министру отчет о своем путешествии, или записку о расколе в Бессарабии.