как, впрочем, и на сцене,
не может быть пленительных чудес.
Те зрители, что прежде, в самом деле,
во время представления худели,
теперь, на тех же обжитых местах,
зевают нагло, морщатся отвратно
и — никаких иллюзий! — безвозвратно,
как молодость, скрываются в дверях.
Те мальчики, что так еще недавно
его считали фокусником главным, —
вбегают в зал, пылая и грозя,
гнилыми яйцами в него бросают,
его афиши бритвами кромсают,
свистят на перекрестках.
А друзья?
Летающая женщина сказала,
что вся любовь давным-давно прошла,
что он — подлец,
что он ей платит мало,
трельяж разбила, полочку сломала
и к тенору в любовницы ушла.
А голуби, поворковав умно:
«Мол, дескать, что там, право, в самом деле», —
теряя пух, в разбитое окно
от нищеты и горя улетели.
Пейзажи севера однообразны.
Но много я готов сейчас отдать,
чтоб мне опять случилось в жизни праздно,
среди цветов, кривых и безобразных,
на берегу Синеги отдыхать.
Полутона темнеющего неба
и берегов таинственный покой
повторены, как зеркалом волшебным,
журчащею вечернею рекой.
Как я любил, бывало, без движенья
глядеть часами в меркнущую гладь,
вдруг сразу разучившись отраженье
от собственного тела отличать.
Здесь он и едет, падший бог обмана,
с утра хмелен, который день небрит.
На дне обшарпанного чемодана
его мечта разбитая лежит,
еще чалма, измятая в скитаньях,
коробка пудры, баночка белил
да трубка Англии, что в час прощанья,
в ночь пьяных слез, в минуту расставанья
ему в пивной шталмейстер подарил.
За поворотом сумрак станет мраком.
Скорее бы хоть курная изба!
«Скажи на милость, все-таки, однако,
куда меня, отметив страшным знаком,
проклятая забросила судьба?..»
327. ЛАМПА ШАХТЕРА(Из поэмы)
ЗОЛОТОЙ ОГОНЕК
На полуночном небе
созвездье блестит.
В поселковом Совете
дежурный сидит.
Электрический свет —
словно жидкий янтарь.
На стене прикреплен
отрывной календарь.
Как дежурный
листок от него оторвет —
над полями и шахтами
солнце встает…
…Над полями и шахтами
солнце встает.
Михаил Кузнецов
на работу идет.
Комсомольский значок
на его пиджаке,
да шахтерская лампа
в тяжелой руке.
Эту вечную лампу —
стекло и металл —
сыну в день своей смерти
отец завещал.
И велел-наказал
по крутому пути
до высот коммунизма
ее донести.
До вершин коммунизма
добраться, дожить
и шахтерскую лампу
на них засветить.
По стране пятилеток
несет паренек
завещанье отца —
дорогой огонек.
А в заморской стране
тренируют солдат,
в барабаны стучат,
в микрофоны трубят,
собирают в поход
изо всех городов
трудового народа
заклятых врагов:
«Лампу надо разбить
и огонь затушить,
а шахтерского сына
в тюрьме задушить».
Но шахтерскую жизнь,
словно сказочный клад,
охраняют полки,
эскадрильи хранят.
Все шестнадцать республик
склонились над ним,
как шестнадцать сестер
над братишкой своим.
А потом — у него
за туманом морей
на десятки врагов —
миллионы друзей.
На огонь его лампы
с любовью глядит
и рабочий Париж,
и подпольный Мадрид.
Берегут ее свет
джокьякартский батрак,
итальянский шахтер
и британский горняк.
На высотах высот,
в память наших отцов,
скоро лампу зажжет
Михаил Кузнецов.
Под надежным стеклом
золотись, огонек!
Вейся, красный флажок —
комсомольский значок!
ОТЦЫ И ДЕДЫ
Бедняцкую ниву
пожег суховей.
Зовет Никанор Кузнецов
сыновей:
«Идите за счастьем,
родные сыны,
в три стороны света,
на три стороны.
А нам со старухой
три года не спать:
и ночью и днем
сыновей ожидать…»
По небу осеннему
тучи плывут.
Три сына, три брата
за счастьем идут.
И старший, меж голых
шагая берез,
в ночлежку на нары
котомку принес.
А средний прикинул:
«Пути далеки —
я к мельнику лучше
пойду в батраки».
А младший крамольную
песню поет.
А младший за счастьем
на шахту идет.
Тяжелою поступью
время прошло.
И первенец входит
в родное село.
Три добрых гостинца
несет он домой:
пустую суму
за горбатой спиной,
дырявый зипун
на костлявых плечах
да лютую злобу
в голодных очах.
И в горницу средний
за старшим шагнул,
его в три погибели
мельник согнул.
Ему уже больше
не жать, не пахать —
на печке лежать
да с надсадой дышать.
Под ветхою крышей
тоскует семья.
Молчит Никанор,
и молчат сыновья.
А сына последнего
в Питер на суд
на тройке казенной
жандармы везут.
ТРЕТЬЯ СМЕНА
Смолкают последние птицы,
гудки перекличку ведут,
когда горняки Подмосковья
на смену ночную идут.
Идут из поселков на шахты
шахтеры дорогой ночной:
то вспыхнет огонь папироски,
то смех донесется мужской.
Идут горняки по нарядам
рабоче-крестьянской страны.
Во всех уголках мирозданья
шаги этой смены слышны.
И каждый шахтер перед спуском
снимает с небес на ходу
и в правой ладони под землю,
как лампу, уносит звезду.
И вместе с последним шахтером
в подземную полночь труда
с пустынного темного неба
последняя сходит звезда.
ВОЗЛЕ БРАТСКОЙ МОГИЛЫ
Возле братской могилы
над прахом советских солдат,
словно тихие сестры,
березы и ели стоят.
И безвестная жница,
оставив другие дела,
первый сноп урожая
печально сюда принесла.
И шахтерскую лампу
на вечный могильный бугор,
возвращаясь со смены,
безвестный поставил шахтер.
И несмело, негромко
меж темных вечерних ветвей
то засвищет, то смолкнет,
то снова начнет соловей.
К этой славной могиле,
неспешно идя от села,
Михаила и Машу
тропинка сама привела.
И почудилось им,
что глаза погребенных солдат
сквозь могильную землю
в глаза комсомольцев глядят.
Что с великой заботой,
как в зеркало будущих дней,
смотрит прошлое наше
в глаза молодежи своей.
…Мы стояли в запасе,
а когда вы упали в цветы,
взяли ваши винтовки
и стали на ваши посты.
Мы вернулись домой,
не одни истоптав сапоги,
взяли молоты ваши
и стали за ваши плуги.
Все традиции ваши
мы бережно в сердце храним,
допоем ваши песни
и ваши дела завершим.
Не сегодня, так завтра
пятилетнего плана путем
мы в сады коммунизма,
в сады коммунизма войдем.
И хотим, чтоб в то утро
со всех параллелей земли
все товарищи наши
в страну коммунизма пришли.
Чтоб пришли наши деды
на празднество красных знамен
из подпольных собраний,
из песен далеких времен.
Чтобы в кожаных куртках
пришли комиссары страны
из архивов Истпарта,
из приказов гражданской войны.
Чтобы встали, услышав,
как зорю горнист протрубил,
наши мертвые братья
из воинских честных могил.
В полевые бинокли
видали, видали они
за огнями сражений
городов коммунизма огни.
Над могилами их
повторяла, прощаясь, страна:
«Ваше дело живет.
Вечно ваши живут имена».
Подымайся, селькор,
и на Красную площадь иди
со своею тетрадкой,
с кулацкою пулей в груди.
Ночью возле оврага
сражен ты в неравном бою.
Мы вернем тебе солнце,
мы вытащим пулю твою.
Вот идут с «Марсельезой»
Парижской коммуны сыны
от Стены коммунаров
до башен Кремлевской стены.
Вот от вышек бакинских,
наметив далекий маршрут,
двадцать шесть комиссаров,
двадцать шесть комиссаров идут.
Кто с кайлом, кто с лопатой
идут из недавней поры
землекопы Турксиба,
бригады Магнитной горы.
Из газетных подшивок,
из сумрака книжных палат
Маяковский и Фучик
идут на весенний парад.
Из полдневных небес
на посадку идет самолет.
Над своею Москвою
его Талалихин ведет.
И шагают в обнимку
под заревом алых знамен
комсомольцы Триполья,
комсомольцы твои, Краснодон.
И встречают героев,
встречают отцов и друзей
сын подземных заводов
и дочь подмосковных полей.
БРАТЬЯ
В Мосбасс к старшому брату
приехал младший брат.
На новеньком погоне
три звездочки блестят.
Приехал в отпуск летчик,
прославленный герой.
Серебряные крылья,
околыш голубой.
Старшой пришел с работы,
с плеча шахтерку снял:
«Да как ты? Да чего ты?
Да что ж не написал?»
Железные объятья —
и вот уже вдвоем
сидят родные братья
за праздничным столом.
Плывет к окошку синий
махорочный дымок.
«Ну, как ты там, братишка?» —
«А как ты здесь, браток?»
Глядит с любовью летчик
на брата своего.
«Как будто всё в порядке!»
— «Покамест ничего!»
Глядит — не наглядится
на брата брат старшой:
«Высоко ты забрался,
братишка дорогой!»
И молча вспоминает,
как вместе с братом жил, —
хоть высоко летает,
а шахту не забыл.
Течет за словом слово
душевный разговор.
И старший брат меньшого
ведет на шахтный двор.
И будто ненароком
к доске подвел его,
прославленного аса,
братишку своего.
На пестрые рисунки о
ни вдвоем глядят:
на быстром самолете
несется старший брат.
Летят за ним вдогонку
в мелькании колес
зеленая трехтонка
и черный паровоз.
С улыбкой смотрит летчик
на этот быстрый строй:
«Высоко ты забрался,
братишка дорогой!»
И о своей работе
толкуют до зари
шахтер и летчик — братья,
бойцы, богатыри.
А в небесах над ними,
свободный славя труд,
советские машины
меж звездами плывут.
И по всему Мосбассу
предутренней порой
ритмично рубят уголь
машины под землей…