Тех, что с неба на жаркую битву глядят.
Госпожа угощает гостей дорогих,
Наблюдает за пиршеством зорко она,
Чтоб веселье росло, чтобы говор не стих,
Чтобы выпили полные чаши до дна.
«Свидетель бог, твое вино
Всё выпито до дна.
Мы до краев полны давно.
Мы пьяны допьяна!»
И стих чертог. И черен стал
Зубцов немой венец.
Татул с дружиною устал.
Храпят. Храпят. Конец.
Под зловещими сводами еле видны.
Спят вповалку, повержены ниц.
И витают, витают их тяжкие сны,
Вьются тяжкие сны чередой верениц.
Снится, снится Татулу — мутит его мрак,—
Снится, будто вползает на башенный мост
Змей кольчатый, дракон. Обвивается враг
Вкруг стены крепостной и кусает свой хвост.
Подымается медленно чудище.
Вот Запрокинулось черной своей головой.
Голова уже с башнями вровень плывет
И глядится в Татулов чертог огневой.
И как будто Татул не один в эту ночь.
И как будто с женою любимою он,
И как будто он молвит: «Привстань, чтоб помочь,
Я дракона убью, я прерву этот сон!»
Так Татул говорит. Но, вглядевшись, дрожит.
Ибо чувствует он сквозь смятенье и муть.
Что не с милой женой, как бывало, лежит,
Что вдавилась драконья глава в его грудь.
Стряхните сон! Всмотритесь в ночь.
Хоть и темным-темна…
Чья это тень метнулась прочь,
Не знающая сна?
Иль то отчаявшийся враг,
Победой не кичась,
Предательски глядит во мрак,
В ночной, могильный час?
Сомкнитесь, воины, в цепи!
Здесь бродит человек!
Эй, стража львиная, не спи!
Ты всё проспишь навек!
Вас опоила госпожа.
Чтоб дверь открыть врагам!
И дверь откроется визжа,
За дверью свист и гам.
Встань! Там измена! Напролом!
В бой! На коней! Вперед!
И лязгает железный лом
В тугой затвор ворот.
Ясный день открывает большие глаза,
И опять он глядится на мир, на Джавахк.
А над крепостью отбушевала гроза, —
Всё в развалинах, в дымных густых кружевах.
Упоенные славой побед и вином,
Крепко спят и войска. И отважный Татул
Беспробудным, навек обнимающим сном.
Не узнав об измене, навеки уснул.
Перед шахом, пред сумрачным взором его.
Пир вчерашний, и чаши, и снедь на столах…
Сиротеющий трон. Всё черно и мертво.
Кончен пир. И о бренности думает шах.
Всё пройдет. Всё изменит. Всё тщетно, как дым.
Так не верь ничему, не вверяйся душой
Ни счастливым часам, ни удачам своим,
Даже чаше, что подана милой женой!
И горчайшее слово он молвит: «Скажи,
Госпожа Тымкаберда! Бледна ты, как мел,
Черноокая женщина, полная лжи!
Разве не был твой муж и прекрасен, и смел?»
— «Он прекраснее был, и смелей, и честней
Всех на свете, мой мертвый владыка и муж!
Он предательством женским не брал крепостей!
Никогда он обманщиком не был к тому ж!»
Так ответила. И, разъяренно рыча,
Содрогаясь всем телом, как бешеный зверь,
Шах поднялся и крикнул: «Позвать палача!»
Только крикнул — тотчас открывается дверь.
Весь в красном с головы до пят,
В чертог палач вошел.
Из этих сумрачных палат
Он женщину увел.
Ее привел он на скалу,
Что и сейчас видна,
И сбросил женщину во мглу,
Где не достанешь дна.
Дрались волчица и лиса,
В ущелье труп грызя.
Стервятник хищный сорвался,
Ей выклевал глаза.
И та, чьи очи так нежны,
Чьи так влажны уста,
Цветок неслыханный весны —
Исчезла без следа.
И мощный шах прошел, как дым,
Со славой ратных дел.
Татул, что был непобедим,
Покинул наш предел.
И лишь одно дошло до нас
Предание о них.
Не смолкнет памятный рассказ
И для времен иных!
Эй, молодежь, сбирайся в круг!
Красавицы, ко мне!
Расскажет странник вам, ашуг,
О давней старине.
Друзья! Мы в жизни гости все.
Со дня рожденья мы
Бредем по суетной стезе,
И ждет нас царство тьмы.
Но нас дела переживут —
Злой, доброй ли молвой.
Блажен, кто безупречно тут
Весь путь проходит свой!
ТЫСЯЧЕГОЛОСЫЙ СОЛОВЕЙ<Отрывки из неоконченной поэмы>© Перевод М. Столяров
IАРЭГ В ТЕМНОМ ЦАРСТВЕ
Шел долго доблестный Арэг[58] и видит: вкруг него страна,
Где черны небо и земля и ночи тень черным-черна.
Вот замок черный перед ним вознес громады черных стен.
Оттуда слышен песни звук, — тоской тот звук запечатлен.
Там дева наверху стоит, и слезы льет, и вниз глядит,
И песни горестный напев из уст красавицы звучит.
Увы! Зачем пришел, храбрец,
Ты в эту мрачную страну?
Кто путь направил твой сюда,
Того добром не помяну.
Беги, оставь наш черный край,
Или растерзан будешь ты:
Сейчас появится, узнай,
Дэв-людоед[59] из темноты.
Кто ты, красавица, скажи?
Зачем тебя я вижу тут?
И почему глаза твои
Так безутешно слезы льют?
Ты так прекрасна, так нежна;
За что, ответь — я не пойму, —
Печальная, заточена
Ты в эту мрачную тюрьму?
Ах, я красива, — за собой
Лишь эту знаю я вину;
Из-за нее явился дав
В мою чудесную страну.
Нашел меня, меня схватил,
Унес из родины моей
И в замок черный заточил.
Где я не знаю светлых дней.
Здесь, жалкой пленницей его,
Томясь, и плача, и грустя,
Живу, не вижу никого,
И безотрадна жизнь моя.
Храбрец, ждать дэва не дерзай.
Он близок, грозный людоед.
Беги, оставь наш черный край —
Или тебе спасенья нет.
Не испугаюсь я, сестра, —
Не страшен храбрым смерти зев.
С тобою здесь останусь я,
Какой ни угрожай мне дэв.
Уж не расстанусь я с тобой,
Или в бою погибну, знай,
Иль бросишь и сама со мной
Ты этот черный, мрачный край.
Одно поведай мне скорей:
Откуда должен дэв прийти,
И, чтоб сразить его верней,
Куда мой лук мне навести?
Вот из-под черной той горы
Сверкнет его свирепый взор.
Бьет красный пламень изо рта,
Колеблет голос гребни гор.
Семь алчных у него голов.
Его в четвертую одной
Стрелой единственной рази,
Хотя б просил он о второй.
Гляди! Вот он идет во мгле.
Всё сокрушая, всё губя.
Уйди, а я в моей тюрьме
Молиться буду за тебя…
И за кромешной черной тьмой сокрылись даль и гор края…
Раздался дэва грозный рев — качнулись небо и земля.
Пришел он, пламенем дыша, подобен туче грозовой.
Пришел, как море в скалы бьет рассвирепевшею волной.
Грозя, на светлого врага он бросил разъяренный взгляд,
И голос загремел во тьме, как грома тяжкого раскат.
Кто ты, земное существо?
Как ты попал, смельчак, сюда?
Иль имя грозное мое
Не слыхивал ты никогда?
Не видел сел и городов,
Где я прошел, громя, губя?
Пожрал я тысячи бойцов
Храбрей, огромнее тебя.
А ты — ты кто такой, малыш,
Что принял столь отважный вид?
Как звать тебя? Хочу я знать,
Кого пожрать мне предстоит.
А ну — с чем выйдешь на меня?
Вот у меня есть семь голов.—
Так в клубах дыма и огня
Гремят раскаты грозных слов.
На бой, чудовище, иди.
Перед тобой стою я смел.
Есть сердце гордое в груди,
В руках семь смертоносных стрел, —
Сказал Арэг и поднял лук, и, ярым голосом взревев,
Сраженный меткою стрелой, кляня Арэга, рухнул дэв.
«Ударь еще!» — рыча, молил
В предсмертных муках исполин.
«Один у матери я был,
Один зарок, удар один!» —
Ответил доблестный Арэг, и умер черный дэв, и вот
На черную его страну потоки света солнце льет.
IIСКОРБЬ ПЕВЦА
В день праздника, в весенний день, сиявший с голубых высот,
Мечеть далеко обступив толпой бесчисленной, народ
Моей молитвы ждал. Взошел я радостно на минарет.
Внизу — широкая земля, вверху — небес бездонный свет…
…Вся — жизнь, вся — лучезарный свет, вся — радость, нежность, красота.
Глядел, глядел я и пьянел, глаза сияли всё темней.
Невольно, смутно, как во сне, устами я склонялся к ней, —
И вдруг горячий поцелуй зажегся на моих устах,
И женский голос в тот же миг укором прозвучал в ушах:
«Увы, несчастный, сколько благ ты с поцелуем потерял!»
«Увы, несчастный!» — вкруг меня весь лес чудесный повторял.
Один стоял я, изумлен, томясь раскаяньем, но вдруг
Вновь услыхал невдалеке я голоса волшебный звук.
Две лилии,
Сестры мои,
В благоуханной тишине,
С дыханьем струй
Свой поцелуй
Издалека прислали мне.
И третью деву вижу я, — пленительна она была,
Подобно лилии лесной, что между травами взросла.
Молчанье прежнее хранить на этот раз не стало сил, —
И вот собрался с духом я и с девою заговорил:
«О, сжалься, госпожа, скажи, в какие дивные края
Перенесен я, и кто вы, что так терзаете меня?
Я — человек: не устоять мне против вашей красоты.
О, сжалься, сжалься — не томи меня соблазном новым ты». —
«Ты в заповедной той стране, где смертных не было дотоль,
Где не известна никому земная страсть, земная боль!
Лишь мимолетная мечта вас переносит в ту страну.
Приди — честна твоя душа: в твоих объятьях отдохну.
Но не целуй меня, смотри, — иль, сколько горьких слез ни лей,
Уж будет поздно: никогда утраты не вернешь своей».
Так хороша она была, так лик ее обворожал,
Что и на этот, третий раз я обещанья не сдержал.
С упреком молвила она: «О недостойный смертный, прочь!»
И вмиг сокрылась от меня таинственного рая дочь.
А я, растерян, одинок, стою и думаю опять:
За вожделенный миг один как мог так много я отдать?
Всё думаю, и всё иду, ищу кругом, ищу везде —
Куда, чудесные, ушли, куда исчезли девы те?
Но тщетны поиски мои: нигде не видно ни одной.
Охвачена моя душа глубокой скорбью и тоской.
И стало всё вокруг меня пустынно, сумрачно, мертво.
Вздыхаю я, ищу, зову — увы! не вижу никого.
Вдруг грозный голос надо мной взгремел: «Убрать его тотчас!»
И потемнело всё кругом, и дивный край исчез из глаз:
И в том же грязном городке на минарете я стою,
Неисчислимая толпа молитву слушает мою.
И, полон пламенной тоски, всё в тот же день уж сколько лет.
Как нынче, радостен, счастлив, взбираюсь я на минарет.
О светлых пери я пою, надеждой трепетной дыша,
Всё им одним посвящено — и песнь, и грезы, и душа,
Но тщетно жду за годом год, чтоб птицы сказочной крыло
Вновь подхватило бы меня и к светлым пери унесло.