Большой баталии раскаты отзвучали,
Безмолвьем скованы темнеющие дали,
Лишь изредка волны вздымается кулак;
Заката зыбкий мост морская гладь качает,
Но мира эта хлябь ни с кем не заключает,
И гулу вечных битв ты вторишь, Чатырдаг.
8
О море Черное, в безмолвии ночном
Лежишь, приковано к земле цепями штиля;
Утесы над тобой испуганно застыли,
Дороги сходятся, даль осенив крестом…
Лучи седой луны в твоем трепещут взоре,
Как пальцы призрака, ползут из темноты;
Объятья черные раскрыло миру ты,
Никто не вырвется из рук твоих, о море...
Шеренги скал немых глядят в глаза судьбы,
Их лысины блестят, в чернильных пятнах лбы.
Которую из них пожрет пучина прежде?..
И мнятся вопли скал... Здесь места нет надежде.
Дельфины быстрые стремятся ввысь взлететь,
А скалы замерли, страшатся мрак задеть...
9
Стоишь ты, Чатырдаг, высок и горделив,
Как складки мантии, твои спадают склоны,
И взгорья свитою коленопреклоненной
Покорно держат шлейф, у ног твоих застыв...
Лежат перед тобой косматые долины,
Ползут к твоим ногам дороги, как ужи,
Навытяжку стоит вдали Екатерина,
Хоть птичье молоко подаст — лишь прикажи…
Бросают волны соль тебе в глаза, но, скован,
Стоишь недвижно ты... Неужто заколдован?
Или с рожденья слеп и видишь только мрак?..
Слепец, тебе в глаза смеется даль морская,
Твои рабы молчат, глядят в простор, не зная,
Что ты утратил здесь, что ищешь, Чатырдаг.
10
К тебе, о Чатырдаг, крадутся облака,
Их черным бархатом твое чело увито,
Ползут к твоей груди, касаются гранита,
Твоим страданием обмыты их бока...
Мелькают облака, как птиц полночных крылья,
Как соглядатаи, они ползут с высот;
Их перья черные твой голый торс покрыли,—
Уходит туча прочь, а новая ползет.
И ты растешь, растешь, одетый в покрывало,
Уже стираются все грани, все начала,
Ты, словно перьями утыканный, распух.
Ты в оперенье скал сидишь, как филин старый,
О каменный чабан, мертвы твои отары, —
К тебе ползет из бездн могильный тяжкий дух...
11
Ключи поют хвалу тебе, о Чатырдаг,
На виноградниках они журчат, в садах,
Руками влажными твое лаская тело:
“Пришли мы напоить твой мир, твои сады,
Где гибкая лоза от жажды помертвела;
Нас каждый персик ждет, к нам тянутся несмело
Все стебельки твои, все грядки, все плоды...
Босые девушки, как лани молодые,
Омоют в сумерки свои тела нагие,
Руками смуглыми любимых обовьют”.
В ночных садах — покой, дневной закончен труд.
Ты спишь, и родники не нарушают дрему,
Прибою внемлешь ты, далекому, глухому...
12
И к виноградникам крадутся родники —
Тобой плененные серебряные девы,
Касаясь лунных струн, поют свои напевы,
Целуя тонкие побеги и ростки...
И струи, прыгая, играют на кимвалах,
Стремится каждая к растенью своему,
Рассказывая быль о тех подземных залах,
В твоем, о Чатырдаг, таинственном дому.
В твоей груди сокрыт пьянящий чудо-камень,
И он недостижим, он под семью замками.
Но пленницы твои крадутся наугад,
И, усыпив тебя своим певучим звоном,
Живящей влагою бегут к долинам сонным,
Где бледны персики, где зелен виноград...
13
Тебе, о Чатырдаг, высь соткала повязку,
Священную чалму из девственных снегов,
И седина твоих заснеженных висков
Рассказывает нам времен далеких сказку...
Дробится яркий луч на белизне твоей,
Здесь ветры сходятся над каменистым склоном,
Им этот мир знаком с его начальных дней,
И торс твой закален дыханьем их студеным...
Безмолвный Чатырдаг, над головой твоей
Те ветры празднуют вселенной юбилей
И чащу всех тревог за вечность подымают,
Беседуют о том, как первый луч возник,
О том, как родился из моря материк,
И каждый из ветров о чем-то вспоминает...
14
И вот свои войска остановило море,
Отряды грозных волн сковало немотой,
Смолою черною им залил рты покой, —
И слышно в тишине: о прошлом ветры спорят…
Нам ветры говорят, как пахнет плоть долин,
Как пламя, затвердев, грядою горной стало.
Здесь каждая скала торчит куском металла —
Ползучей зеленью обвитый исполин...
А море, как всегда, лежит котлом бездонным,
И, как всегда, кипит под солнцем раскаленным,
И, обнажив клыки, на штурм земли идет;
Ни с кем не знается оно, глядит угрюмо,
Не хочет никому свои доверить думы,
Лишь пенистым волнам — хребтам бегущих вод.
15
На лбу твоем видны соленых брызг следы,
Они — как оспины на коже виноградной:
Седой простор морской — твой недруг беспощадный
Грозит, о Чатырдаг, убить твои сады.
На вотчину твою, прозрачный шлейф раскинув,
Жестокий свой налет свершает саранча,
Тебя сжигает жар полдневного луча,
И вгрызлись ящерки под ногти исполину…
Размотанный тюрбан на голове твоей,
И виноградники на рубище полей
Пришиты стежками, как свежие заплаты;
Побеги гибкие испепеляет враг,
Твои рабы молчат, как будто виноваты,
Как будто им грозит твой суд, о Чатырдаг!..
16
ИЗ АЛУШТЫ В ГУРЗУФ
1
Как вехи на пути — массивы цепи горной,
Толпится стадо гор кудрявой барантой,
Спускаясь к берегу, бредет на водопой,
А в воду не идет — страшится глуби черной.
Но как сюда попал гранитный носорог? —
Он пьет, припав к воде, и ноздри раздувает,
Посеребрен луной его округлый бок,
Одетый мглой Гурзуф с его хребта свисает.
Тропинки вдаль ведут, шагает пешеход,
И юный кипарис, недвижный, полусонный,
Целует облако в голубизне бездонной;
Фасады белые бегут за поворот, —
Их кто-то разбросал на всем пути далеком,
Чтоб снова не попасть в Алушту ненароком…
2
Но позади Гурзуф — уже в семи верстах,
Навстречу нам — хребты, зеленой чащи полог
И цифры черные на верстовых столбах,
Шесть верст проехать нам — и Ялта: путь
недолог…
Еще две-три версты — и кончился подъем,
Теперь, дружок, держись — покатимся с откоса;
Повозка дребезжит, внизу гремят колеса,
И оглушает нас порожних ведер гром...
И снова поворот. Шарахаются кони.
Навстречу вынырнул шальной автомобиль,
Он мимо пролетел, подняв завесой пыль,
И прячем лица мы за пыльный тент, в ладони,
Дорожной пыли шлейф взметнулся и повис.
И вновь берем подъем, и вновь съезжаем вниз.
17
СИМЕИЗ
Тиха морская даль, одета грустью сизой,
У ног утесов спит стальная гладь воды;
Ей снятся груды лун и скал седых ряды,
Прикрывшие собой молчанье Симеиза...
Как замки, над водой утесов строй навис,
Русалки здесь живут, а там — жилье дракона;
И ночью чудится, как из морского лона
Тайком на бережок выходит Симеиз...
Устало море, спит, а полночь голубая
Над ним склоняется, как нянька, обнимая,
И чутко слушает немую глубину...
Но, сбросив лунный сон, ворчун очнулся старый
И просит, засверкав, чтоб ночи темной чары
Вернули Симеиз в подводную страну...
18
КУРБАН-БАЙРАМ
На берег сумрачный, ворча, волна плеснула —
Вот так бросается к телеге волкодав.
Сняв бубенцы с коней и четки в руки взяв,
Татары шепчутся: “Письмо из Истамбула!..”
Ждет отдых лошадей, спят тропы по горам,
Забравшись в огород, стоит овца уныло, —
Она бы все кусты, все травы расспросила:
Не завтра ли в селе справляется байрам?..
Ползет в долины ночь, и синий сумрак плотен,
Он кутает сады, вершины гор и крыши;
Тоскливый плач муллы взлетел над тишиной.
А волны всё ворчат, как псы из подворотен,
Прижались домики к подножьям гор, как мыши,
И чутко слушают, что шепчет мрак ночной...
19
Мне солнце до крови подошвы обожгло,
И захлестнул меня густых колосьев пламень.
Дневной истомою глаза заволокло,
И тело всё блестит, как под волною камень.
Чешуйки на щеках. Целуется со мной
Песок. Я весь горю. Я говорю с камнями.
О плечи молнией дробится луч дневной,
Он шею мне оплел злачеными ремнями.
В ресницах блещет луч. Я пеною омыт.
Мне снится: надо мной вселенная простерла