Орлицы гнутый клюв — Ай-Петри гордый щит.
Нет, я от солнца пьян, я солнцем сыт по горло,
О плечи молнией дробится луч дневной.
Болтаю сам с собой...
20
С трудом я сбросил ночь... И день во весь размах
Раскрылся предо мной от скал до окоема, —
За мною по пятам он шел, в его зубах
Желтела длинная, хрустящая солома.
Он всё с меня сорвал, и я остался гол,
Он в плоть мою вонзил соломы острой пламя,
За мною по камням по раскаленным шел
И окружал меня, касаясь губ губами.
Он обхватил меня железною рукой,
Опутал ноги мне, перехватив дыханье.
Мой лоб отяжелел, и пот со лба — рекой...
Под скалами вода, и сини полыханье —
Внизу и предо мной, и весь я в голубом.
Я сбросил ночь с трудом...
21
О берег тычется слепой верблюд — бурун,
Он хочет здесь прилечь, он здесь задремлет вскоре.
Ты к тайной вечере уже готово, море,
И голубых гостей ты ждешь с наземных лун.
Как у тебя светло, в субботнем блеске, в пене!
С короной звезд к тебе склонился небосклон.
Но лодки мечутся, как жаб двуногих тени,
И серых далей холст весь кровью окроплен.
Благослови хребты. Их головы припали
К чернеющей воде, покой прибрежный пьют.
И трет свой мшистый бок о берега верблюд.
Безмолвье прервано. Вновь посветлели дали.
Ты что-то говоришь гостям с наземных лун.
О берег тычется слепой верблюд — бурун.
22
Кто путь вам преградил, о горы, кто в скитанье
На вас навьючил груз просторов и тоски?
Вам давит небосвод на плечи и виски,
Мечты гранитные, скалистые страданья!..
Увязли вы, как рать, попавшая в пески,
Как опухоли вы — на теле мирозданья.
Что слаще для людей, что выше, чем желанье
Проникнуть в недра гор — пусть кручи высоки!
Но в час, когда плывут созвездья над землей,
Уже не слышите вы наш призыв немой, —
В просторах он летит, но к вам дойдет едва ли...
Вы — каменная боль, гранитные мечты.
Не скажут никому теснин глубоких рты
О том, кто преградил вам путь к бескрайней дали.
23
Ты сотней челюстей грызешь материки,
Грохочут сотни гроз на голубой равнине,
В бесчисленных когтях ты держишь гор твердыни,
Обглоданы тобой утесов костяки…
В завесу вечных тайн вонзаешь ты клыки,
Ты тянешь сотни лап к заоблачной пустыне,
Чтоб жажду утолить, упиться далью синей,
Чтоб сердце охладить, чьи муки нелегки.
О море, в бездне ты рычишь осатанело,
Ты хочешь выпрыгнуть, но непослушно тело, —
Кто в глубину тебя столкнул с прибрежных круч?
Тебе бросает высь кровавый шар светила,
Чтоб снова небесам ты солнце возвратило,
Но к сердцу твоему, как трос, привязан луч...
24
Всё отдано тебе! Всё — в этих берегах!
Но дух твой закален, все блага отвергает.
Волна, как носорог, на отмель выбегает,
И ветры прочь летят, их гонит в горы страх.
Все земли — клавиши, а ты — нутро органа,
Как щебень, брошен в мир протяжный твой хорал;
Простор твой, как меха, он дышит беспрестанно,
То исторгает звук, то снова звук вобрал...
Твоя душа — из брызг, из пены — покрывало,
Твое дыханье — снег, а тело — мрак провала!
Повсюду гибель ждет! Повсюду — глубина!
Скажи, какая страсть тебя волнует, море?
Скажи, какая боль в тебе, какое горе?
Скажи, какой тоской твоя душа полна?..
25
Извивы молнии, как пляска маяков,
Поверхность черных вод огнем изрешетило,
Как будто брызнуло осколками светило,
Клинками пламени просторы распоров…
И волны вздыбились, бои и беды множа,
Синеют пасти мук в соленом вихре брызг.
Несите, ветры, весть о том, что божье ложе
Топтали ноги толп и разодрали вдрызг!..
Присели берега, дрожат утесы в страхе,
И крестят молнии далеких гор папахи,
А волны скалятся, и зубы их блестят.
Ты, море, — шумный пир, как саранча — перуны!
Багровой брагою запенились буруны,
Пьют брагу молнии, как пьют безумцы яд...
26
У черных пристаней на белой пене вод
Баркасы прыгают, как на снегу вороны;
В венке морской травы под рокот похоронный
Плывет на спинах волн погибший мореход.
Жилье — как нетопырь. Его хранят иконы,
Но в окнах ураган о гибели поет;
Лучина грустный свет на стол дощатый льет,
Рыбачку юную пугает мрак оконный.
На пляже свалены топчанов костяки,
Весы — как черепа, дырявы их виски,
Ложатся на весы свист ветра, гул прибоя...
Волна в седом венке — как ложе гробовое.
Гадалка старая рыбачке ворожит,
И карта каждая, как молния, разит...
27
Уснуло сердце вод. Во мгле твои седины,
Волна ползет, скуля, как виноватый пес,
И лижет галечный береговой откос.
О море, скорбь твоя темней твоей пучины.
Ты днем громило дно, песок прибрежных кос,
Ты било в берега, как в лопасти турбины;
И прыгали валы, вздымались, выгнув спины,
Похожие на рой крутящихся колес.
Как бешеный верблюд в погоне за подругой,
Волна гнала волну — и лезли друг на друга,
Вздымала их горбы нахлынувшая страсть.
А ныне ты лежишь, как содранная шкура,
Ты дремлешь в сумерках, пустынно и понуро,
И суша кулаком твою заткнула пасть...
28
Садятся ужинать. Уходят на покой
И морю говорят: “Спокойной ночи, море!”
Но море морщит лоб — раздумье в синем взоре,
И лодки на песок выносятся волной...
Ладони чешуей покрыты, ноги — тиной.
Спят лодки килем вверх, как стадо черепах.
Закатный дождь лучей повис, как паутина,
И отсвет розовый на пенистых гребнях.
А море всё дрожит раскинутой паневой;
В нем — неба синева, и солнца круг багровый
Приложен пластырем к больному сердцу вод.
Закончив ужинать, артель рыбачья встала.
Усталость сброшена — ее как не бывало, —
Стекла с тяжелых плеч, как брызги волн, как пот…
29
Уже ночной улов увозят на возах,
В корзинах слитки рыб — им не уйти из плена;
Хватают воздух рты, в глазах застывший страх,
А в жабрах трепетных сопит морская пена...
Устали рыбаки, бредут безмолвно вслед,
Иной перевернет в корзине рыбье тело;
Опасность позади, тревога улетела,
На лица рыбаков зеленый лег рассвет.
Как на похоронах, плетется конь уныло,
На морде — чешуя, и ноздри залепила,
Чихает бедный конь, дробинки слез текут.
Рыбачьи невода колышутся на кровле,
Просохнув на ветру, висят до новой ловли.
Кричит возница: “Н-но!” — и лихо свищет кнут.
30
Огромной рыбою на берег выполз бот,
Облеплен чешуей, он под лучами блещет,
Над ним задумчиво широкий парус плещет,
Как струйки рыбьих слез, вода с бортов течет...
А лодка на спине лежит у свай причала,
Похожая на сельдь со вскрытым животом,
Уловом, как икрой, набит он до отвала;
Попали рыбы в сеть, не ведая о том...
А люди паруса, как фартуки, свернули,
На влажной гальке сеть пустую растянули
И стягивают с ног сырые сапоги,
Глядят в немой простор, как будто ищут что-то,
И, мокрым рукавом стирая капли пота,
Соленый черный хлеб ломают рыбаки…
31
Шерстистый горб горы густой травой порос,
Телята прыгают, резвясь на косогоре;
Следя за их игрой, лежит в немом дозоре
Четвероногий страж — большой косматый пес...
Он лапы вытянул, блаженно зубы скалит:
— Резвитесь, милые! В запасе день у вас. —
Как зелен этот мир, он весь лучами залит,
И радостно звучит овчарки хриплый бас...
Привольно здесь телкам, их не кусают мухи,
Щекочет солнце пса, совсем как стебель в ухе,
И пес пытается зубами луч поймать;
Он высунул язык, залаял через силу,
Стреноженную прочь он отогнал кобылу
И, глядя на телят, улегся в тень опять.
32
Висящее белье читает ветерок,
Как строчки белые на голубой скрижали;
И светлых бликов ряд, сверкая, как медали,
На грудь сырой земли воскресным утром лег.
Белы, как простыни, у моря хаты встали,
Как будто выстиран и сохнет хуторок:
Он скован, как баркас, канатами дорог,
Щетинясь веслами, он жадно смотрит в дали…
На вышке белый флаг, привязанный к шесту,
Похож на аиста и рвется в высоту;
А ветер дочитал все строчки на скрижали,
Он травы и листву целует на лету