Под сердце подступала, удушая
Как бы клещами. Угрожая небу,
И бога и себя он клял. Но только
Стихал порыв, он становился жалким
Червем бессильным и в изнеможенье,
Упав среди песков, лежал, как труп.
И вдруг его глухое беспокойство
Охватывало при одной лишь мысли,
Что может он до цели не дойти.
И вскакивал и, словно бы за ним
Кто гнался, — задыхаясь, вновь шагал,
По пояс утонув в песках пустыни,
Волчцами до крови израня ноги,
Но все стремился к западу.
Как долго
Он странствовал — кто знает? Но порой
Ему казалось. — сотни лет. Меж тем
Минувшее, как бы. в волнах потопа,
Из памяти стиралось без следа;
Остались лишь, насколько мог еще
Припомнить он, неясные черты
Последнего скитанья.
Но однажды
Достиг он цели. Был ненастный вечер,
И солнце спряталось уже за тучи,
Когда больной, продрогший и несчастный
У райских стен остановился Каин,
Подножье их уже скрывала мгла,
А далеко, как будто под землею,
Гром грохотал, и ветер за стеною
Стонал и плакал. Холод бурном ночи
Или усталость этому причиной, —
Но Каин ощутил успокоенье
И, после смерти брата в первый раз,
Как к матери младенец, прижимаясь
К стене холодной, погрузился в сон.
Но не было покоя и во сне.
Виденья страшные его томили,
И он метался и кричал, порывы
Осенней бури криком заглушая.
А поутру поднявшись, истомленный,
Почувствовал себя еще несчастней.
Рассвет был холоден, все небо сплошь
Затягивали тучи, и хлестали
Потоки ливня. Серая, как море,
Текла пустыня, уплывая вдаль,
Уныла, величава и грозна.
А рядом, сколько видно было глазу,
Стена однообразно возвышалась
Вплоть до небесной тверди — ни прохода,
Ни башен, ни ворот, — лишь ровно-ровно
Текла она, как будто мир навеки
Собою надвое рассечь хотела.
И двух титанов этих посреди —
Пустыни и стеня — он, Каин, тварь
Бессильная, беспомощная мошка!
Нет, мошка все же счастлива! У ней
Есть крылья, сила есть подняться в воздух.
Превыше стен, и заглянуть в тот рай,
В праотческие, милые края!
Мурашке жалкой можно! А ему,
Царю творения, владыке рая,
Ему нельзя!
Он молча, в исступленье,
О стену эту бился головою,
Бил кулаками, грыз зубами камень,
Пока, бессильный, не упал, как труп.
Три дня, он бесновался. Крик его,
Подобный реву раненого зверя,
Тревожил тишь пустыни. Иногда
Он пробовал молиться, но из уст
Одни богохуленья и проклятья.
Лились. От боли загрубело сердце
И лишь рвалось, смириться не могло.
Но вот пришел в себя он и сказал:
«Пусть будет так! Я проклят, знаю это!
Кровь брата на руках моих. Навеки
Утрачен рай. Пусть будет так! Не место
Мне в том раю. Но за безмерность боли,
За все мученья без конца, какие
Я испытал уже и испытаю, —
Лишь одного желаю я, о боже!
Позволь хотя на миг, на миг единый,
Хоть издали, опять увидеть рай!
Хотя на миг увидеть вновь владенья,
Утраченные мною без возврата!
Лишь взгляд один! Лишь миг один, о боже!
А там пускай обрушатся все кары,
Какие мне назначены!»
Вот так,
Вздымая к небу руки, он молился,
Но небо не ответило ему.
Лишь солнце светлые лучи кидало,
Да коршун где-то там стонал в лазури,
Да выл шакал в пустыне.
«Значит, нет! —
Промолвил Каин. — Голос мой проклятый
До бога не доходит. Я виною,
Что небеса не отвечают мне!
Бывало по-иному, но — пропало!
Пусть будет так. Но вот как поступлю!
Должны же быть ворота здесь, в стене,
В какие бог изгнал отца из рая.
Я слышал, ангел с огненным мечом
Их стережет. Ну что ж, пускай стоит!
Пускай убьет меня, не страшно это.
А не убьет — я упаду на землю
И, в прахе извиваясь, как червяк,
Проситься буду и молиться буду,
Стучаться буду, преклоняться буду,
Пока к моим мольбам не снизойдет он».
И тотчас же, спеша, пустился в путь
Вдоль райских стен, стремясь найти ворота.
Но день прошел, и ночь прошла бесследно,
И день, и ночь, еще, еще, еще —
Стена все убегала-без конца;
И солнце закрывала перед ним,
А райских врат как будто не бывало.
Но Каин не неистовствовал больше,
Не клял, не рвался. Тщетно безнадежность
Гиеной ненасытною кружила
Вокруг него и леденила дух.
Он неустанно силы напрягал
И, отгоняя прочь зловещий призрак,
Все шел и шел.
И вот — виденье вновь.
Среди пустыни поднялась, сверкая,
Гора. В сиянье лучезарном, верх
Купается в небесном океане
И, шлемом возвышаясь ледяным,
Слепит глаза. Под ним — нагие скалы,
Костлявые, торчат, как будто зубы
Чудовища, готового и солнце
Пожрать на небе. Ниже — луговины
Серо-зеленые, под ними лес —
Могучий, дикий бор в тумане тонет.
Остановился Каин. Мыслей рой
То зрелище родило в нем.
«Итак, —
Подумал он, — не в силах я прийти
К воротам рая, стать пород лицом
Святого алгола, с ним говорить!
Видать, они папок заграждены —
Ворота! Ладно! Я просить не стану,
А сам добуду милость. Вот гора.
Она вершиною, наверно, выше,
Чем стены рая. На нее взойду,
Оттуда рай увижу, успокою
Огонь в моей пылающей душе!»
И, не раздумывая долго, снова
Пустился в путь. Но весь тот труд, какой
Доселе он изведал, был ничто
Пред новым этим странствием… Гора,
Казалось, накопила все преграды.
Наперекор ему ручьев потоки,
Глухие дебри, темные ущелья,
Бездонные, холодные провалы.
Лишь постепенно, задыхаясь, весь
Облитый потом, поднимался Каин
Все выше в гору. Но чем горячее
Мечта стремилась вверх, тем тяжелей
Была его дорога, тем слабее
Все тело, — и печаль теснила душу.
Так в полумгле блуждал он день за днем;
Извечный лес шумел над ним тоскливо
Или стонал, и плакал, и ревел,
Терзаемый ветрами. Лишь чутьем
Руководясь, блуждал чащобой Каин
И все карабкался туда, где кручи
Стеной нависли. Лес пришел к концу,
Но не было еще конца мученьям.
Навстречу низкорослые, густые
Кусты ползучих зарослей да елей
Тугие иглы. Будто из воды
Попал он в полымя: шипы, язвя,
Впивалися при каждом шаге в тело,
Коренья змеями у ног сплетались,
И солнце холодно светило с неба,
Как бы с глухой насмешкой наблюдая
Бесплодные мучения.
Но Каин
Не отступал. Ведь прямо перед ним
Хребет горы, магически блистая,
Манил его! Весь истекая кровью,
Иссеченный, исколотый, избитый,
Он миновал и эту часть дороги
И перевел дыханье на поляне
У родника, журчащего в теснине,
Упал он и лежал, потом омыл
Всего себя прохладною водою.
У края пропасти, шурша листами,
Рос сладкий папоротник; он нарыл
Корней съедобных и, ополоснувши
В воде, поел, остаток про запас
Сберег. И так, передохнувши день,
Пошел вперед. Скользят все чаще ноги
На твердых мхах, набухли, вздулись жилы,
В измученную грудь свинцом струясь,
Студеный льется воздух, огневые
Колеса вертятся перед глазами,
И ветер все сильнее, все упорней
Пронизывает. Словно муравей,
Ползет «все выше Каин, муравью
Завидуя: тому не страшен ветер,
Как не страшны обрывистые кручи
И утомленье!
Нищая, скупая,
Исчезла зелень — мертвые каменья
Лежат повсюду. Жизни — ни следа,
Лишь ветер свищет, да орел порой
Клекочет и когтит свою добычу.
Смерть верная — один неверный шаг.
Тут смерть ежеминутно расставляет
Своих дозорных, жадных на добычу:
Снега и ветер, дождь и солнца блеск,
Орлы и камни — в заговоре с пето.
Но вот однажды — сумерки спускались,
Когда стал Каин на верху горы —
Иссохший, как скелет, покрытый кровью,
Продрогший до костей и чуть живой,
Почти без сил, взошел на ледяной
Помост. Могучий ветер, налетая,
Рвал волосы его, края одежды,
Кровь в жилах замораживал. Но Каин
Не чувствовал его; остаток силы,
Всю душу он вложил в единый взгляд
И кинул этот взгляд в седые дали,
Туда, где в огневеющем сиянье
Купался величавый «город божий».
Но что увидел Каин?
Пустота,
Одни деревья грустно и печально
Листвою шелестят, я молодые
Цветы благоухают. Кроме них,
Ни звука, ни движенья не приметно.
Но нет! В средине рая, на лужайке,
Два дерева, пышней и выше прочих.
О, Каин хорошо запомнил их
Со слов отца! Поднявшееся справа —
То древо жизни: огненосный гром
Рассек его вершину, расколол
Весь ствол его, вплоть до сырой земли,
Но не убил его живящей силы!
Оно растет, пускает ветви вширь,
И снова семена вокруг роняет!
А слева — это дерево познанья
Добра и зла. Под ним клубится змей,
А на ветвях его плоды обильно
Нависли. Так пленительны они,
Так привлекают, так ласкают душу!
Но вот повеял ветер, и, как град,
Плоды, стуча, осыпались на землю
И все тотчас же превратились в пепел,
Огнем покрылись, разлились смолою!
И видит Каин дальше: в алой дымке
Вдруг заструилось что-то легким роем,
Как мошкара. Он пригляделся — люди!
Вот тысячи людей и миллионы,