где мечта моя блуждает?
Этого тепла частица
в теле душу родила!
Так удар огнива искру
из кремня зовет наружу,
искра ж — порождает пламя,
жар и блеск, тепло и жизнь.
Жар и жизнь, тепло, сиянье,
где и смерть, и разрушенье,
и рожденье, и бессмертье, —
вот душа вселенной — бог.
Капля лишь тепла и света,
вспыхнув искрой, в мертвом теле
пробуждает душу, — значит,
без тепла в нем нет души.
А в душе тепло рождает
ясность, и восторг, и веру, —
значит, без тепла ни веры,
ни восторга нет в душе.
Вера ж чудеса рождает,
высшее рождает чудо —
вера порождает бога,
открывает нам его.
Бог явился нам — о, чудо!
Он являлся лишь при солнце,
только в жарких, южных странах,
в блеске молний и в огне.
В реве вихря, в тьме полночи,
в снежной буре и метели
никому он не являлся.
Значит, бог — тепло и свет!
Но ведь бог — всему создатель,
он творец тепла и света…
Кто же лед и холод создал?
Библия о том молчит.
Да, тепло в бездушном теле
возрождает душу снова,
а в душе рождает веру, —
высший плод той веры — бог…
Так возможно ли помыслить,
что сама душа, и вера,
и сам бог — лишь порожденье
этой капельки тепла?
Мысль такая не грешна ли?
Но ведь бог велит стремиться
к правде… Ведь без воли бога
мысль такая не придет!»
Так боролся с мыслью старец,
и молился, и томился,
но былого просветленья
он не мог уже вернуть.
И рыдал он: «Для того ли
я свою оставил келью,
бросил скит укромный, чтобы
здесь в сомненьях погибать?»
«Неожиданные гости
забрели в мою пещеру!
Кто послал их и откуда
ветер их сюда принес?
Лепестки, белее снега —
снег ли это? Нет, не тают!
Дивным запахом пахнуло…
Боже мой, вишневый цвет!
Цвет вишневый — в этих скалах!
Где тут вишни на Афоне?
Гости дивные, скажите,
не таясь, — откуда вы?
Этот запах ваш чудесный
прямо в сердце проникает,
счастьем душу наполняет,
веет близким и родным.
Вы, наверно, с Украины,
из краев родных, далеких:
там теперь в цвету вишневом
села белые стоят.
Слышу, слышу милый запах,
и мое больное сердце
встрепенулось! Боже правый,
значит, я не позабыл?
Значит, эта Украина,
этот светлый рай веселый,
этот ад кровавый, страшный —
не чужая для меня?
Что мне до нее? Конечно,
тяжко ей, несчастной, биться
с езуитами да с панством, —
но и мне ведь нелегко.
Ждет меня иная битва,
битва та, какую должен
каждый выдержать с собою,
прежде чем идти к другим.
Разве лучшие стремленья,
чувства, помыслы, порывы
я не отдал, помогая
родине в ее борьбе?
Разве не был ей поддержкой
на неверных перепутьях?
Разве не вливал отвагу
в пошатнувшихся бойцов?
Разве не терзала душу
злая их неблагодарность,
самовластье, непокорство
их бессмысленной толпы?
Разве тягость их гордыни
прочь меня не оттолкнула?
Разве прах земной навеки
не отряс я с ног моих?
Что ж вы, ласковые гости,
милые мои скитальцы,
забрели с весенним ветром,
запахи свои неся?
Нет, не для меня ваш запах!
Ни к чему мне больше память
о далекой Украине —
для нее я мертв давно!
Мертв! Зачем же сердце бьется,
кровь живее заструилась,
дума легкой чайкой реет
над родным моим селом?
Пиги! Пиги! Пахнут травы…
Вишни в молоке цветенья…
Вербы в зелени весенней…
Дым над крышами села…
Соловей в ветвях калины
свищет так, что сердце стонет…
Дети бегают… Девичьи
песни за селом слышны…
Прочь, непрошеные гости!
В пристань тихого покоя
вы приносите тревогу,
жизни шум в мой мирный гроб!»
Вечереет. Тень густая
от скалы легла на море,
а вдали сверкают волны
золотом и багрецом.
Со скалы своей высокой
старец смотрит вниз, на море,
по волнам золото-рдяным
он дорогу проложил.
Дальняя легла дорога
через горы, через долы,
на родную Украину
старец мыслями летит.
Шлет он ей привет сердечный,
и любовь свою, и горесть —
все те чувства, что, казалось,
похоронены давно.
Вдруг дорогой этой ясной
судно тихо подплывает,
брызжут золото и пурпур
из-под весел и руля.
Ветерок вечерний, теплый
раздувает белый парус,
и плывет, как лебедь, судно,
путь держа к горе Афон.
Братчики ль на нем ходили
странствовать в края чужие,
собирая подаянье?
Или местные купцы?
Или из иного края
набожные пилигримы
собрались на поклоненье?
Или к Проту посланцы?
Старец проводил глазами
судно до тех пор, покамест
не исчезло за скалою,
а исчезло — он вздохнул.
Снова ночь, и снова утро,
и поклоны, и молитва,
но тренога, и сердце старца,
и смятенье, и тоска.
И внезапно стук он слышит —
кто-то наверху о камень
мерно камнем ударяет;
и ответил он на стук.
И спускается корзинка
с бедной трапезой обычной,
а на дне ее посланье
неизвестное лежит.
Затряслись у старца руки:
скорописью украинской
писано посланье это
и знакомая печать.
«Старцу честному Ивану,
одиноко на Афоне
путь вершащему нелегкий,
путь, указанный Христом, —
Слава господу вовеки:
он о нас не забывает
и суровые, для блага,
испытания нам шлет.
Тяжкие его удары
нас куют, как бы железо,
нас от скверны очищают,
закаляют, аки сталь.
Слава господу вовеки
и молитвам богомольцев,
бремя крестное за братьев
возложивших на себя.
Милостью его святою
и молитвой богомольцев
мы не пошатнулись в вере,
не утратили надежд.
Враг свирепый, ненасытный
явно борет нас и тайно,
и обманом, и изменой
подрывает, точит нас.
Отреклись от нас вельможи —
и князья и воеводы
кинули Христово стадо,
за мамоною спешат.
Наши пастыри святые,
волку лютому подобны,
расхищают божье стадо
и отраву в души льют.
Аки ярый лев в пустыне,
так рычит над нашим горем
голос лютого насилья:
«Где ваш бог? Где ваша мощь?»
Оттого-то все мы — утлый
челн среди волненья моря —
со слезами и молитвой
собрались вершить совет.
Помня заповедь Христову:
царство божье — труд великий,
лишь трудящиеся честно
могут обрести его, —
помня о твоем завете:
в час, когда изменит пастырь,
надлежит помыслить пастве
о спасении своем, —
рассуждали, мы соборне,
как бы нам от грозной бури
хоть каким-нибудь оплотом
церковь божью защитить.
И решили мы все силы
съединить в одном усилье,
чтобы общее нам дело
преуспело и росло.
Вот затем и посылаем
наших братчиков с мольбою
к старцу честному Ивану:
будь отныне кормчий наш.
Воротись на Украину,
согревай нас теплым словом,
будь как бы костер великий
в тьме ночной для пастухов.
Как костер, в ночи горящий,
согревающий замерзших,
зверя дикого гонящий,
радующий всех живых.
Будь для нас отцом духовным,
будь возвышенным примером,
будь молитвой душ усталых,
нашим кличем боевым.
Рассуди: страданий горечь