— Ох, пока солнце взойдет, роса очи выест! Сам видишь, что наши обидчики, обогащенные нашим трудом, становятся все наглее. Пора уже для острастки хоть предупреждение какое-нибудь сделать!
— Будет острастка, — сказал твердо и спокойно Андрусь.
— Какая? Когда? — раздались со всех сторон вопросы.
— Это уж мое дело. Услышите тогда, когда дело совершится, а заранее об этом говорить не приходится, — ответил Андрусь. — А до расплаты также недалеко. Ведь дубовый росток должен вырасти до тучи, чтобы в него гром ударил. Обождите еще немного… А теперь спокойной ночи!
Все побратимы хорошо знали железный, решительный характер Андруся Басараба, знали, что на его слова можно положиться, и не расспрашивали больше, а начали расходиться.
— А ты, побратим Прийдеволя, останься здесь, я скажу тебе кое-что, — проговорил Андрусь; на лице бедного парня блеснула радость, словно надежда избавиться от страшной муки.
Разошлись побратимы. Только старый Матвей сидел в углу у стены, и давно погасшая трубка выпала у него изо рта и лежала на подоле длинной рубахи. Андрусь и Бенедя также еидели молча, каждый на своем месте, и каждый был занят своими мыслями. Только Прийдеволя стоял возле порога с мертвенно-бледным лицом, заломив руки, стоял, словно само воплощенное страдание, и не сводил глаз с Андруся Басараба, будто ждал от него невесть какого облегчения.
Матвей первый подошел к молодому парню.
— Что же ты, голубок, думаешь делать? — спросил он мягко, с состраданием. Прийдеволя посмотрел на него с выражением растерянности на лице.
— Разве я знаю, что делать, как поступить? — ответил он надломленным голосом. — Руки на себя наложу, если не смогу хотя бы отомстить своим врагам!
— Жалуйся на них в суд, пускай злодеи хоть посидят, — посоветовал Матвей.
— В суд? — мрачно отозвался Андрусь. — Ну, тоже хороший совет! В суд! А если их там и засудят, так что? Посидят месяца по два, да и выйдут и еще вдвойне выместят свою злобу на добрых людях. Да и засудят ли их? В чем будет он обвинять их на суде, если сам не знает, что они там с девкой сделали? А хотя бы и сто раз знал, где он возьмет свидетелей, как им докажет? Может, девка по собственной воле покончила с собой, или, может быть, кто знает, другая на то была причина? Эх, Матвей, Матвей, что там суд!.. Здесь нужен иной суд, иная правда!..
В ответ на эти слова Матвей, как пришибленный, грустно склонил голову и тяжело вздохнул: помимо своей воли и желания, он вынужден был признать их справедливость. А Прийдеволя еще пристальней посмотрел на Андруся и еле слышно проговорил:
— Да, побратимы, и я так думаю, что свидетелей нет никаких!.. Если бы только она жива была, господи, если бы она жива была! Но ведь вы знаете, какая она была гордая и непокорная, никакого бесчестия, никакого обидного слова не могла стерпеть!.. Ну так что же мне делать, что делать?..
Андрусь взял его за плечо и отвел в угол, мигнув Матвею, чтобы тот отошел в сторонку, — затем начал ему что-то тихо шептать на ухо. И, видно, немалую силу имели слова Андруся, если молодой парень вдруг побледнел еще больше, затем вспыхнул румянцем и, наконец, весь дрожа, как в лихорадке, громко зарыдал и, горячо сжимая Андрусеву руку, выкрикнул:
— Да, твоя правда, братец, другого выхода нет! Так и сделаю, будь что будет!
— Только ловко, толково и смело, и нечего бояться! Все мы под божьим судом ходим, божий суд для всех одинаков и справедлив, только людской суд не таковский. А после… после увидишь, что станет легче! Ну, а теперь ступай, спокойной ночи!..
Прийдеволя молча поклонился и ушел.
Андрусь прошелся несколько раз по хате, стараясь придать своему лицу спокойное выражение, хотя, видимо, и сам был взволнован до глубины души. Потом подошел к Бенеде и выпрямился перед ним во весь свой богатырский рост.
— Ну, видели вы нашу работу?
— Видел.
— И что вы об этом скажете?
Бенедя опустил голову, словно стараясь собрать воедино рассыпанные мысли.
— По всему видно, что вы задумали что-то страшное и большое, хотя и не могу в толк взять, откуда это у вас взялось.
— Откуда взялось? Э-э, длинная это история, к тому же она и не относится к делу.
— А затем, хватит ли у вас сил, чтобы сделать то, что вы задумали?
— Мы сеем, а уродит ли семя втрое или вдесятеро, этого мы не знаем!
— И потом… еще одно… — Бенедя запнулся. — Подумали ли вы…
— О чем?
— О самом главном.
— Ну?
— Кому и какая польза будет от вашей работы?..
Андрусь пристально посмотрел на Бенедю, а затем засмеялся горьким смехом:
— Ха-ха-ха, польза! Разве непременно должна быть польза?
— Ну, и так думал, — ответил спокойно Бенедя, — что уж если что-нибудь делается, и делается обдуманно, то нужно поразмыслить и над тем, будет ли и кому будет от этого польза.
— Гм, вольно вам так думать! А я нынче думаю: вот меня теснит враг со всех сторон, нет у меня никакого выхода. Я заряжаю ружье. Убью ли я врага или самого себя, это для меня все равно.
— Нет, нет, нет, — живо подхватил Бенедя, — это говорит в вас слепое, безысходное отчаяние, а не рассудок! Разве дошло уже до того, что нет никакого другого выхода? А если бы дело обстояло и так, то разве вы думаете, что это все равно — убить себя или убить врага? Убьете себя — врагу легче и вольготнее будет.
Теперь наступила очередь Андруся опустить тяжелую голову и задуматься.
— Ты прав, — сказал он наконец Бенеде. — Здесь надо подумать. Хочешь быть нашим побратимом и думать вместе с нами?
— Вашим побратимом, но не слепым орудием вашей воли.
— Нет!
— И чтобы каждый мог свободно думать, что он хочет, и другим говорить, что думает.
— Это у нас и теперь свободно. Ведь ты же слышал сегодня.
— Так-то оно так, но я еще раз оговариваю себе это право. Себе и каждому.
— Хорошо.
— Ну, а если так, буду вашим побратимом, буду думать вместе с вами над тем, как найти выход из великой всенародной кривды!
Андрусь, а за ним Матвей радостно обняли Бенедю, как брата.
Наши побратимы были так заняты собой и своими мыслями, что не слышали, как кто-то постучал в наружную дверь, открыл ее с легким скрипом и вошел в сени. Лишь когда скрипнула дверь хаты и новый гость стал на пороге, только тогда они заметили его. Это был высокий рыжий еврей с недобрыми серыми глазами, с недобрым выражением веснушчатого лица, на котором светилась в эту минуту какая-то зловещая радость.
— Дай боже! — буркнул он, приподняв слегка шапку на голове.
— Дай боже! — ответил Матвей, которому как-то не по себе стало при виде нового гостя. Этот новый гость был его злейший враг — Мортко, один из надсмотрщиков на промыслах Германа Гольдкремера. Матвей недоумевал, что привело Мортка теперь, в такое позднее время, в его хату, но, верный обычаю нашего народа быть почтительным с каждым входящим в дом, Матвей скрыл в глубине души свою ненависть и все ожившие при виде Мортки мучительные воспоминания. Он приветствовал его с холодно-вежливым видом:
— Садитесь, Мортко!
Мортко кивнул головой и сел.
— Нет ли каких новостей, что так поздно зашли к нам в гости?
— Как будто все в порядке. Новости хорошие! — ответил со злорадной усмешкой Мортко и, спустя минуту, добавил: — Был у вас нынче рассыльный из суда?
Матвей вздрогнул при слове «суд», словно ужаленный.
— Нет, — еле выдавил он, чувствуя что-то недоброе, — не был.
— Ну, тогда, вероятно, завтра будет. У меня был сегодня.
— Ну и какие новости принес вам? — спросил Матвей, дрожа всем телом.
— Наше дело кончено.
— Кончено?
— Да! И так кончено, как я вам говорил. Потому что зачем вам было нужно вмешиваться в то, что вас не касается?
— Не касается? — с болью в голосе воскликнул Матвей. — Мортко, не говори мне этого. Хотя ты и у меня в доме, но, сам знаешь, человек не без греха!
— Ну-ну, — ответил Мортко, — вам не на что сердиться. Я не то хотел сказать. Я хотел только сказать, что вы зря на меня бросили подозрение и что я в этом деле, видит бог, нисколько не виноват! Сам прокурор в Самборе это признал и сказал, что против меня нет никаких доказательств и что он не может обвинять меня по этому делу, которое вы взвалили на меня. Напился покойный Пивторак, упал в колодец: при чем же я здесь?
Услыхав это, Матвей, словно оглушенный ударом обуха, опустил голову и не мог проговорить ни слова. «Пропало, пропало! — шептало, шипело, вертелось что-то в его голове. — Погиб человек, и след его простыл, а это…»
В эту минуту Андрусь Басараб, молча слушавший весь этот рассказ, обратился к Мортку:
— Что это за дело такое, Мортко? Какое у вас дело с Матвеем?
— А зачем вам это знать? — язвительно ответил Мортко.
— Ты уж не спрашивай, зачем мне это знать, — ответил Андрусь. — Тебе жалко сказать, что ли?
— Жалко не жалко, но…
Мортко внимательно всматривался в Андруся, словно боялся нажить себе в нем нового врага.
— Говори же, если не жалко! — сказал Андрусь и стал над Мортком, словно черт над грешной душой.
— Да что тут говорить, пустое дело, püste Geschäft[99]— и все тут! Помните, два года тому назад из шахты достали человеческие кости! По перстню узнали, что это был Иван Пивторак, муж хозяйки этой хаты. Он за год перед тем куда-то пропал. Ну, а Матвею почему-то взбрело в голову, что это я виноват в том, что Иван упал в колодец, ну он и давай жаловаться на меня в суд. Он думал, что меня сразу же возьмут и повесят… Но в суде так не делается: если обвиняешь кого, так поди раньше докажи! А здесь как можно доказать? Ну, однако, благодарение господу, дело уже закончено! Слушайте, Матвей, я еще раз говорю, зачем вам нужно было вмешиваться в это дело и тратить деньги на процесс? А теперь, когда вы проиграли, забудьте обо всем и будем снова друзьями, как прежде. Ну, давай руку, старина!
Мортко протянул Матвею руку.
— Я — тебе? — вскрикнул Матвей. — Чтобы я положил свою руку в ту руку, которая моего Иванчика со свету сжила? Нет, не дождешься этого!